Я из Африки, стр. 27
— Нет! Нет! — восклицает переводчица. — Нет! Нет! — Она говорит, что Нана сегодня дежурная. Торопится объяснить, что такое «дежурная»…
Удивленно поднимаются папины брови. Нана видит, что он очень рассердился.
— Нана, сними фартук. Ну, что ты, девочка, так растерялась? — говорит ласково Любовь Петровна. — Ведь папа приехал за тобой. Твоя мама просила его заехать в интернат. Ты поедешь с папой в гостиницу. И туда приедет мама…
Переводчица кивает головой:
— Да! Да!
— Пойди переоденься, Нана! Надень форму и белый передник. Не забудь рейтузы и валенки…
Любовь Петровна стоит рядом и гладит Нану по голове.
— Она у нас во втором классе лучшая ученица.
Но папа не улыбается. Он еще раз удивленно поднимает брови. Когда переводчица объясняет ему, что сказала Любовь Петровна, он наклоняет чуть-чуть голову и пристально смотрит на Нану…
Если бы они знали, если бы они знали! Если бы Любовь Петровна знала, как Нана уехала от него. Как ночью вынесли ее из дома теплые руки Сабалу, как летела она на самолете. Как здесь, в Москве, встретила ее мама. Как мама сказала: «Он сюда не приедет…»
Но все это знает одна только Анна Ивановна. А ее сегодня нет. Она больна… Если бы она была здесь, она сказала бы: «Господин Машаду, нам очень жаль, но Нана никак не может ехать с вами. Мы не можем ее отпустить…»
Но Анны Ивановны нет, а Любовь Петровна говорит спокойно:
— Сейчас Нана переоденется. Она быстро…
Нана стоит, как будто у нее ноги приклеены к полу. Она не может двинуться. Она хочет сказать: «Я сегодня дежурная! Я не могу никуда ехать…»
Но Любовь Петровна, как будто угадав, что думает Нана, говорит:
— Иди, девочка, одевайся скорее! Папа тебя ждет. Ведь в шесть часов в гостиницу приедет мама. А сейчас уже шестой час! — И Любовь Петровна смотрит на часы.
Нана поворачивается и медленно идет к двери. Стучат кругом нее кружки, звенят ложки. Ребята пьют чай с булочками. В столовой стоит обычный веселый шум.
Если бы кто-нибудь знал правду! Если бы кто-нибудь мог помочь Нане.
— Вот странная девочка! — тихо говорит Любовь Петровна и смотрит вслед Нане. — От неожиданности, что ли, она так растерялась? Даже не поздоровалась с отцом! Даже не поцеловала его…
Нана оборачивается и снова видит строгие черные глаза, устремленные на нее.
«Ну, вот я тебя и нашел! Я тебя все-таки нашел!» — говорят эти темные строгие знакомые глаза.
Глава XXII. Только вдвоем…
Около ворот интерната стоит длинная низкая машина, похожая на самолет. Около нее толпятся мальчишки. Папа, в легком летнем пальто, без шапки, идет по асфальтовой дорожке, морщась от встречного холодного ветра. Его легкие туфли скрипят по снегу. Он идет и покусывает губы. Он молчит.
Нана в валенках, в шубке, в теплой белой шапке. Только варежки не надеты. Они висят из рукавов, привязанные на тесемку. Нана тоже молчит. Так они идут вдвоем, отец и дочка. И никто, кроме них двоих, не знает, почему они молчат, почему не обнялись при встрече…
Ребята смотрят из окон им вслед.
Папе, наверное, очень холодно. Он спешит в машину. А Нана старается идти помедленнее, ей страшно остаться с ним вдвоем. Папа дергает Нану за руку.
— Иди скорее! — сердито, сквозь зубы, говорит он и тянет Нану за собой.
«Вот странная девочка…» — сказала Любовь Петровна…
Ах, если бы она знала! Если бы она знала!
Открывается дверца машины. Папа нагибается, вталкивает в машину Нану и садится рядом с кем-то.
— Она? — спрашивает сидящий в машине человек.
И Нана видит американца, который был у них в интернате. Он сидит, развалившись на низком мягком сиденье, и курит.
— Здравствуйте, мисс Ангола, — говорит он, криво улыбаясь, и длинными сухими пальцами старается ущипнуть Нану за щеку.
Нана отворачивается. Ей хочется сказать: «Я не мисс! Я обыкновенная девочка. Я скоро буду октябренком…» Но она молчит, опустив голову, ни на кого не глядя, застыв между американцем и папой.
Переводчица садится рядом с шофером, и машина трогается.
Мелькают знакомые деревья большого парка. Мимо них столько раз на автобусе проезжали мама и Нана. Им всегда было весело. А сейчас? Мелькают дома, автобусы, машины… Вот стоит милиционер. Совсем рядом с ним машина останавливается. Зажегся красный глаз светофора. Может быть, открыть дверцу, крикнуть: «Я не хочу ехать с ними! Я не хочу!» Милиционер возьмет и отвезет Нану обратно в интернат…
Но загорается желтый свет, машина срывается с места и, шипя, скользит дальше по широким улицам.
Значит, папе сказал американец, что Нана учится в этом интернате? Вот кто виноват во всем!.. «Я буду молчать! — думает Нана. — Буду молчать, пока не приедет мама. Она приедет в шесть часов. Уже скоро. Я ничего ему не скажу!..»
Они едут по набережной, потом по широкому мосту. Около высокого дома, похожего на дворец, которые бывают в сказках, машина останавливается.
— Сегодня вы нам не нужны больше! — говорит папа переводчице. — Я прошу вас побеспокоиться о билетах. Завтра в двенадцать часов я улетаю. Я прошу вас быть у меня в гостинице в десять часов.
Переводчица говорит «до свидания», и папа тянет Нану за руку в огромные двери, а американец уезжает на машине, похожей на самолет.
«Он завтра улетает в двенадцать часов… — думает Нана. — Как хорошо! Значит, только один вечер нам с мамой придется побыть с ним. Как хорошо! Потом я вернусь в интернат или поеду к маме…» И Нана уже спокойно смотрит на строгое темное лицо отца. Сердце стучит в груди, но Нана успокаивает себя: «Сейчас приедет мама! Сейчас приедет мама! Как она, наверное, испугалась, когда увидела папу! Бедная мама… Она думала, что он не сможет приехать!»
Вот они поднимаются на лифте, проходят по длинному коридору. Около какого-то столика папа останавливается, и приветливая женщина дает ему ключ.
— Пожалуйста! — говорит она и улыбается Нане.
А папа не понимает этого русского слова и молчит. И вдруг Нане становится совсем не страшно, и она тоже улыбается и говорит:
— Спасибо большое!
— Ах ты, милая! — говорит женщина. — Ты говоришь по-русски? Вот умница!
Но папа гневно сдвигает брови и тянет Нану за собой по длинному коридору. С двух сторон все двери, двери и двери…
Наконец одну из них папа отпирает ключом, пропускает Нану вперед и захлопывает дверь.
— Раздевайся! — говорит он и садится в кресло.
Длинные папины ноги достают до середины комнаты. Он складывает руки на коленях и пристально смотрит на Нану: как она снимает шапку, шубку, валенки, рейтузы…
— Ну вот, я и нашел тебя, — говорит он.
Нана стоит перед ним на ковре, в школьной коричневой форме, в белом переднике. Это праздничная форма: ее надевают по праздникам. Нана забыла взять с собой ботинки. Она стоит в одних чулках и молчит.
— Ты что, онемела? Ты что, онемела? Или ты забыла, что я твой отец? Почему ты молчишь?
Нана опускает голову и ждет: может быть, отец ее ударит?..
— Почему ты молчишь? Отвечай! — Отец большими шагами ходит по комнате. — Или ты разучилась говорить на родном языке? Или ты теперь говоришь только по-русски? — И он начинает хохотать. — Разносит чай советским детям! Как маленькая служанка! Я от стыда готов был сквозь землю провалиться! Моя дочь разносит чай советским детям!.. — И он опять хохочет. Но это смех не добрый. Это злой смех!..
Отец ходит по комнате и нервно хрустит пальцами.
— Почему ты молчишь? Разговаривай со мной! — вскрикивает он и, топнув ногой, останавливается перед Наной. — Ведь я твой отец!
— Который час? — спрашивает Нана. — Когда же придет мама?
— Мама? — Изумленные большие глаза пристально смотрят на Нану. — Мама? Ах да, она почему-то задержалась… — с досадой говорит отец. — Я приехал за вами. Завтра я улетаю в Америку. И беру вас обеих с собой. Пока у нас в стране идет война, мы будем жить в Америке. Я буду работать у господина Уилсона. Потом, когда всех революционеров у нас перестреляют, когда все будет спокойно, мы вернемся домой. Ты будешь учиться в Америке. Там школы гораздо лучше, чем здесь. Там тебе не придется разносить чай другим детям. Ты будешь только учиться… Завтра мы улетаем в Америку!