Здравствуй, сосед!, стр. 18

Лена не знала, что и подумать. Ребята, когда играют, то очень даже часто что-нибудь возьмут да и выдумают. У Лены с Наткой, например, большой ковёр, который лежит у Натки в столовой, считался морем, а тахта — пароходом. А Андрюша с Пеночкиным как-то раз пришли к Лене во двор и на бочке для дождевой воды написали: «Восток-10». А потом воду вылили, сами залезли в бочку, и это был космический корабль. Но чтобы взрослые…

А Дмитрий Николаевич продолжал рассказывать:

— Вот эти столбики, что торчат из-под земли, — видишь их? Это остатки фундамента, на котором лежал пол. Вот здесь, где кончается дорожка, была дверь. Дорожка-то и привела нас к дому. Теперь представь себе этот небольшой домик, размером, ну примерно, с нашу лабораторию.

Домика никакого не было, так же как и ворот. Но когда Дмитрий Николаевич сказал: «Представь себе деревянный домик вроде лаборатории» — Лена будто и в самом деле его увидела. Только спросила:

— А окошек в нём тоже два, как и в лаборатории?

— Нет, — сказал Дмитрий Николаевич, — пожалуй, хватит и одного. Окошко одно, да не такое, как там, а чуть побольше форточки.

— Почему такое маленькое? Большое, широкое — лучше.

— Лучше-то лучше, — согласился Дмитрий Николаевич, — но стекло в те времена было предметом редким и стоило очень дорого. Даже слюда, которую тогда вставляли в окна, была не дёшева. Не думаю, что наш друг-сапожник мог приобрести стёкла для своей избушки. Хозяева победней затягивали окошки в своих домишках плёнкой из бычьего пузыря. Она хоть и не такая прозрачная, как стекло или слюда, но свет всё-таки пропускает. Только она не велика по размеру. Значит, и окошко должно быть небольшое.

— Ну ладно, — согласилась Лена, — пусть будет маленькое. А откуда вы, Дима, знаете про сапожника и его мастерскую? Да ещё и про жену?

— Потому что здесь мы нашли поршни, которые ты видела. Ты же сама спросила: «Почему их так много?» У нас в своё время тоже возник этот вопрос. А когда мы рассмотрели их повнимательнее, то увидели, что это вовсе не старая, изношенная обувь, а новые, порой даже не законченные пары. Их не успели ещё даже дошить. Попадаются и отдельные заготовки и обрезки кожи. Вот и возникла у нас мысль, что в этом доме жил ремесленник, который изготавливал обувь. Но до сегодняшнего дня это была гипотеза — предположение. А вот сегодня одна наша работница…

— Синькова? — догадалась Лена.

— Да, Людмила Петровна Синькова нашла планки от зольника, ну, такого ящика, в котором обрабатывают кожи. Большое количество обуви разного размера, и её отдельные части, и обрезки кожи, да ещё этот зольник, который мог иметь у себя только мастер, занимавшийся кожевенным делом, — всё это, вместе взятое, и явилось доказательством наших предположений. И мы можем с уверенностью сказать, что на этом месте находилась настоящая сапожная мастерская.

Теперь Лене стало понятно, почему сегодня все так радовались. Это как с задачей. Нашли доказательство. Она тоже всегда бывает рада, когда ей удаётся решить трудную задачку. Но, оказывается, доказательства нужны не только в математике.

— Ну вот, — продолжал Дмитрий Николаевич, — поэтому я тебе и сказал, что мы находимся в гостях у очень интересного человека, обувного мастера. Ты уже видела, какую замечательную обувь шил он для взрослых и ребят. Мастер шил, а украшала его изделия вышивкой, по-видимому, его жена.

— Как здорово, Дима, вы всё это доказали! — Лена теперь очень хорошо себе всё представляла. Вот они с Дмитрием Николаевичем идут по бревенчатой мостовой улицы Добрыни. Прошли вдоль высокого частокола, свернули по деревянной дорожке, ведущей от ворот к подслеповатой избушке. Она совсем маленькая, вот от этого столбика до того. Тесное крылечко в две ступеньки.

Они стучат в дверь:

«Здравствуйте, мы пришли к вам в гости».

Нет, лучше не так, лучше они придут не просто в гости — придут покупать поршни. Мастер откроет им двери и обрадуется:

«Заходите, пожалуйста!»

В избушке сумрачно. В углу виднеется кирпичная печь. Она стоит на том месте, где сейчас возвышается груда битого кирпича. У окошка, затянутого едва пропускающей солнечный свет плёнкой из бычьего пузыря, стоит лавка. На ней сидит мастер и шьёт поршни. А рядом с иглой в руке склонилась над работой его красавица жена. Она в длинном сарафане и вышитой белой кофточке. Лена видела такой наряд на старинной картинке в Серёжиной книге. Встала сапожникова жена рано-рано, расчесала тем деревянным гребнем свои густые светлые волосы, истопила печь, сварила в горшке еду. И сидит вышивает красной, синей, зелёной шерстью узоры, от которых остались теперь на коже только дырочки от иглы.

На другой лавке стоят рядком уже готовые пары — большие и маленькие.

«Выбирайте любые, какие вам больше нравятся!» — предлагает мастер. Лена выберет те, с длинными ремешками вокруг ноги, которые она примеряла в лаборатории. А Дмитрий Николаевич… Лена, взглянула на Димины кеды и вспомнила про дядю Стёпу: «Сорок пятого размера надевал он сапоги». В коробках, которые Лена видела в лаборатории, таких больших поршней не было. Бедный Дима! Лене представилось, как стоит он, смотрит на лавку, где выстроились в ряд расшитые цветными узорами пары обуви, и говорит грустным голосом:

«Хороши поршни, да малы!»

«Ничего, — утешает Диму сапожник. — Приходите завтра — сошью для вас поршни, какие нужно!»

Как подумала Лена про всё это, до того ей смешно стало — даже рот ладошкой прикрыла, чтобы не захохотать. А Дмитрий Николаевич, конечно, ни о чём не догадывался — всё расхваливал и сапожника, и его домик, и улицу Добрыни.

— Тебе эта улица может показаться узкой. По нашим понятиям она действительно узковата. Двум легковым машинам и то не разминуться на ней. Но тогда ведь на машинах не ездили. Прокладывали улицы такой ширины, чтобы мог проехать всадник. Говорю я тебе это, чтобы ты не считала улицу Добрыни хуже иных улиц. Напротив, это была очень хорошая улица! Ведь Новгород был в ту пору одним из самых больших и благоустроенных городов Европы. Равнял себя Господин Великий Новгород с самим Киевом — стольным городом Древней Руси…

— Дима, — перебила Лена, — а почему эта улица находится не там, наверху, где наша Добрынинская и другие улицы, а в котловане?

Наверное, это был самый хороший из всех вопросов, которые задавала сегодня Лена, потому что Дмитрий Николаевич посмотрел на неё так, словно перед ним была не Лена, а сам Серёжа, и сказал:

— Я ждал, что ты об этом спросишь!

Но поговорить им больше не удалось. Сзади послышался быстро нарастающий дробный стук, будто копыта по мостовой. Лена оглянулась. Но это был не всадник. Постукивая каблуками по бревенчатому настилу улицы Добрыни, торопливо шагала Наталья Ивановна.

— Дима! Куда вы пропали? — закричала она, подбегая к ним. — Вас хочет видеть Иван Грозный!

19. Ждан и Зорька

Как только пообедали, Ульяна убрала посуду. Горазд разложил на столе кожу. Глядел, прикидывал. Вишена знает: отец всегда так. «Семь раз отмерь, — скажет, — а один отрежь». Но вот он взял нож. Сейчас пойдёт быстро: раз, два — и готово! Нож острый. Только дотронься лезвием, режет самую жёсткую кожу. Отковал этот нож отцу кузнец Фома и заточил по-особому.

Рука сжимала нож, а Горазд всё стоял. Смотрел на кожу, а думал о другом. Сказал:

— Про поход-то опять толкуют.

— Про какой поход? — спросил Вишена.

Отец ничего не ответил, а Ждан сказал:

— На суздальцев.

— Если вече приговорит, придётся идти. А может, оно и лучше. Суздальские земли хлебные, богатые.

— И ты пойдёшь? Вот здорово! — обрадовался Вишена. — А коня тебе дадут? И меч?

— Чего это ты надумал? — Ульяна недовольно поглядела на мужа. — На чужой каравай рот не разевай! Ещё убьют, а я останусь одна с Вишеной. Да ещё маленький скоро родится.

— Я тоже с отцом в поход! — закричал Вишена.

— Тебя ещё не хватало! — рассердилась мать.