Сказки, стр. 39

— Вперёд! Поскорей! К чему отставать?

А кобыла на это:

— Тебе легко: ты везёшь одного хозяина; а я с моей хозяйкой везу браслеты, ожерелья, юбки, юбочки, ключи, мешки — словом, всего и не сосчитаешь. Надо четырёх быков, чтоб тащить эту женскую сбрую.

Муж обернулся и засмеялся: жена заметила это, погнала свою кобылу и, догнав мужа, спросила, отчего он смеялся.

— Да так, не из-за чего; просто глупость пришла в голову.

Жена не находила ответ хорошим; она упрашивала мужа сказать, отчего он смеялся. Но муж не хотел сказать и заметил:

— Оставь меня в покое, жена! Ну, что тебе из этого, Господи! Да я сам не знаю, отчего я смеялся!

Но чем больше он защищался, тем больше она настаивала, желая узнать причину его весёлости. Наконец он сказал ей:

— Знай же, что если я открою тебе причину моего смеха, я в ту же минуту умру.

Это не остановило женщину. Она ещё более стала приставать к нему, чтобы он сказал.

Они приехали домой. Сойдя с лошади, муж приказал приготовить себе гроб; когда гроб был готов, он положил его перед домом и сказал жене:

— Смотри же, я войду в гроб и скажу тебе, что меня рассмешило; но только что я скажу, я буду мёртвым.

Он лёг в гроб и, бросив кругом последний взгляд, заметил старого пса, который подбежал к своему господину и плакал.

Когда хозяин заметил слёзы у собаки, позвал жену и сказал:

— Принеси-ка кусок хлеба и дай его собаке.

Жена бросила кусок хлеба, но собака даже не посмотрела на него. Подбежал петух и стал клевать хлеб; собака тогда заметила:

— Дрянной обжора! Можешь ли ты есть в то время, когда хозяин готовится умереть?

А петух на это:

— Пусть умирает, коли он такой дурак! У меня сто жён, я их всех зову, когда нахожу хоть одно зерно; но только что они приходят, я же его съедаю. Если б нашлась хоть одна жена, которая бы нашла, что это дурно, я бы исправил её своим клювом; а он имеет всего одну жену и ту не умеет научить уму-разуму.

Услыхав петушьи слова, муж тотчас же выскакивает из гроба, берёт палку и зовёт жену в комнаты:

— Иди, я тебе скажу то, что тебе так захотелось знать.

И он её стал урезонивать палочными ударами, приговаривая:

— Вот тебе, вот тебе, жена!

Таким-то образом он отвечал ей, и с тех пор жена никогда больше не спрашивала мужа, отчего он смеялся.

X. Заключение

Такова была последняя сказка далматинца, Она была также последнею из рассказанных мне в этот день капитаном. Назавтра были новые, налослезавтра опять новые. Моряк был прав: библиотека его была неисчерпаема, память никогда ему не изменяла, слово не останавливалось… Но рассказывая постоянно, можно и наскучить читателям, и наконец, надо же что-нибудь и приберечь для будущего года. Быть может, тогда мы снова найдём капитана я попросим его мудрых уроков.

А пока, дорогие читатели, я оставляю вас со словами, которыми каждый день меня напутствовал прекрасный капитан: „Мой друг, — говорил он, — будь умён, слушайся матери, исполняй свои обязаности, чтоб назавтра опять позволили слушать мои сказки; удовольствие хорошо только после труда; только тот веселится, кто хорошо поработал. Ну теперь, — прибавлял моряк, пожимая мою руку, — Господь с тобой“.

Прощайте, друзья читатели, как пишут обыкновенно в старых книгах, прощайте, друзья читательницы. Пусть мудрость капитана сделает из каждого между вами такого же доброго и работящего, как был его отец, и такого же мягкого и любезного, какою была его мать. Это последнее ж. — лание вашего старого друга.

РАК-ВОЛШЕБНИК

Неподалёку от Ревеля, на берегу Балтийского моря, жил дровосек. Жил в жалкой хижине, что стояла на заброшенной дороге у лесной опушки, Лоппи (так звали дровосека) был беспредельно беден и столь же терпелив. Для полного счастья судьба послала ему сварливую жену. Звали её Мазикас, что означает лесная земляника. Она не была злобной в душе и попусту не сердилась — лишь бы другие люди подчинялись ей и поступали по её желанию. Однако и весёлой её не видали. Если Мазикас молчала с утра до вечера, пока муж трудился в лесу или на поле, то уж с вечера до утра, когда он был дома, ворчала без умолку. Правильно говорит старая пословица: „Лошадка брыкается, когда сено в кормушке кончается“. Вот и в хижине дровосека избытком не пахло. На стенах две-три паутинки, не больше — мухи ведь здесь не летали. А пара мышей, что забрела сюда ненароком, теперь помирала с голоду.

Однажды, когда на полках вообще не, осталось ни крошки, а прелестная Мазикас совсем осатанела, трудяга-дровосек закинул на плечо пустую суму, своё единственное достояние, и, вздыхая, поспешил прочь из дома. Так он каждое утро отправлялся искать работу, а точнее подаяние. И до чего же радовался, если мог принести домой зачерствелую горбушку, вилок капусты или несколько картофелин, которые давали ему из милости сердобольные люди.

…Значит, проходил Лоппи мимо озарённого солнцем пруда и углядел в росистой траве нечто чёрное, неподвижное, навроде какой-то диковинной твари. А потом понял; это ведь рак, но какой же огромный — подобного ему дровосек прежде не видывал. Рак спал — то ли притомился, то ли на солнышке разморился. Схватить его и забросить в суму, пока тот не опомнился, было мгновенным делом.

„Вот это удача! — подумал Лоппи. — То-то жена порадуется! Давненько я не потчевал её такой вкуснятиной“.

От радости он прямо-таки подпрыгивал. Однако прыжки продолжались недолго — из котомки раздался глухой замогильный голос.

— Эй, дружище! — проскрежетал рак.

— Перестань-ка трястись и выпусти меня. Я самый старый из нашего племени, мне уже за сто лет. Тебе не по плечу мой прочный панцирь. О него даже волк зубы обломает. Не используй во зло случай, который отдал меня в твои руки. Учти: я, подобно тебе, создание Божье, так смилуйся же надо мной, как в своё время Он смилуется над тобою.

— Почтенный рак, вы чудесный проповедник, но не обессудьте — ваши поучения адня не трогают. Будь на то моя воля, к охотно бы вас отпустил, но ведь меня ждёт голодная жена. И если я вернусь с пустыми руками да ещё скажу, что поймал самого распрекрасного рака, а потом его отпустил, она поднимет страшный шум, который до Ревеля донесётся. А поскольку жена моя крутого нрава, она вполне способна приветить меня помелом.

— А говорить-то ей зачем? — удивился рак.

Лоппи поскрёб за ухом, потом почесал затылок и тяжело вздохнул:

— Почтеннейший, знали бы вы, как проницательна Мазикас, не стали бы удивляться. Она кого хочешь выведет на чистую воду. С ней никому не совладать. Она выворачивает тебя наизнанку, словно с угря кожу сдирает, и заставляет выложить всю правду, даже ту, которую ты не знаешь. Эта женщина любого за пояс заткнёт.

— Дружище, ты, я вижу, из породы порядочных мужей, — заключил рак. — С чем тебя и поздравляю! Но поскольку пустая похвальба тебя не спасёт, я готов выкупить свою свободу ценой, которая устроит твою госпожу. Не суди меня по внешнему виду. Знай: под этим панцирем скрывается волшебник, Я обладаю немалой силой, и если ты меня послушаешь, дела твои пойдут на лад, а останешься глух — всю жизнь будешь каяться.

— Да чего там! — воскликнул Лоппи. — Я никому не желаю зла, Сделайте, чтобы Мазикас осталась довольна, и я тут же отпущу вас.

— Какую рыбу она любит больше всего?

— Знать того не знаю. Нам, беднякам, некогда выбирать да ковыряться. Лишь бы мне не прийти домой с пустыми руками… Жаловаться не будем.

— Положи меня на землю, — велел рак. — А теперь закинь раскрытую котомку в пруд. Хорошо. Итак — рыбка, в сумку!

Невиданное дело! В одно мгновение набилось рыбы под самую завязку, и дровосек едва смог поднять котомку.