Валдайские колокольцы, стр. 10

Колокольцы… Непривычное это было слово. До поездки в Валдай я и не слыхал такого. А здесь, в Валдае, Юрина бабушка многое рассказала мне об этом слове.

Оказалось, что сотни лет назад в старинном русском городе Новгороде сослали большой колокол. Богачи и Царские прислужники невзлюбили этот колокол за то, что он созывал народ, недовольный притеснениями. Сослали колокол и решили вырвать ему язык, чтобы не звонил, не гудел, не созывал народ.

Путь из Новгорода в ссылку лежал через Валдай. И в наши дни город Валдай входит в Новгородскую область. И вот, когда везли огромный колокол, в Валдае он свалился с телеги и со звоном разбился, рассыпался на тысячи маленьких звонких колокольцев. И долгие годы потом эти валдайские колокольцы звенели под дугой. И звонкий голос их бежал перед путниками, как бы зовя их все вперед и вперед…

— Это сказка? — спросил я Юрину бабушку.

Она усмехнулась:

— Как же иначе? Конечно, сказка. Нешто колокол может рассыпаться колокольцами? В куски разобьется, и все. А сказку эту народ придумал.

Не подумайте только, что Юрина бабушка плохо обращалась с медвежатами. Ничуть не бывало! У медвежат в их ребячьей жизни было только два занятия: спать и шалить. Бабушка не мешала им ни в первом, ни во втором, пока, правда, медвежьи игры не переходили известных границ. Игры и шалости ведь бывают разные. Мишка, например, любил забираться в ящик Машки. При этом по всему его поведению видно было, что он отлично знал, чью занял жилплощадь. Заберется в ящик и тут же ляжет — голову на лапу, глаза закрывает, будто спит. А Машка на задние лапы станет, передние положит на край корзинки и тихо так скулит. «Я очень извиняюсь, — слышится в ее голосе, — но вы, кажется, заняли мое место».

Мишка молчит, будто это его не касается. Пока Машка перегибается внутрь ящика, задние лапки ее смешно повисают, а передней она ласково трогает брата по шерстке.

«Ы… р… р…» — произносит Мишка. Он вскакивает, хватает Машку почти беззубой своей пастью за лапу и тут же валится обратно, будто — вот, проснулся на мгновение и снова заснул. А Машка поняла, что с ней играют: она перекувырнулась через край ящика и ну хватать Мишку за уши, за хвост, за шерстку. И — пошла возня.

Бабушка ходит по комнате, иногда будто хмурится, но ей не скрыть улыбку. И только когда ящик начинает ходить ходуном, берет Мишку и что-то такое ему тихо говорит. Представьте — действует это на разбойника. Бабушка относит Мишку в его корзинку, где у него постоянная прописка, и строго говорит:

— Спи!

Он кладет морду на лапу и теперь уже спит по-настоящему.

Да, бабушка умела управляться с этой медвежьей ребятней.

Пробыв несколько дней в Валдае, мы со Славкой уезжали домой в Москву.

Решено было, что Мишку мы берем с собой, а Машка остается у Юры. Кроме него, нас провожали бабушка и Галя, которая все эти дни почти не отходила от Машки.

— Смотри, Славка, — говорила Галочка, — не простуди его дорогой.

— Я-то его не простужу, он у меня закаленный. — Славка нес в руках корзинку с Мишкой. — Ты вот свою Машку не избалуй. «Миличка»! Тоже мне имя придумала! Нянчишься со своей Миличкой целый день. Факт — избалуешь.

Галя замахала руками:

— Ой, какой же ты, Славка! Что ты говоришь!

Мы с тетей Кирой разве допустим? Она знаешь какая, тетя Кира…

Галочка стояла посредине комнаты, то поворачиваясь к ящику, из которого торчала большая голова и поблескивали глаза Машки, то переводя взгляд на Славку, серьезного и озабоченного. Он увязывал корзину с Мишкой и всей своей фигурой и выражением лица говорил: «Мне сейчас не до глупостей».

Галя вытащила нитку из платья, видимо совсем нового, сегодня впервые надетого, и сказала:

— Избалуешь? Ты, Славка, не бойся. Я Машке буду как мама. Пусть не родная, а все равно мама. Ей от этого знаешь как хорошо будет.

Она помолчала и провела по платью рукой: не то себя погладила, не то платье разгладила и повторила:

— Да, ей со мной хорошо будет. Хорошо! Машка послушная, не избалуется. Она меня любит.

— А! — махнул рукой Славка.

И я почувствовал, что у него чуть было не выскочило любимое словечко: «Бузня». Но, посмотрев на меня, он грозно сказал, нагнувшись к корзинке:

— Сидеть, Михаил! Слышишь? Смотри у меня!

Да, с медвежонком Слава был строг, очень строг. Я раньше никогда не слышал у Славика такого начальнического голоса.

За минуту до нашего отъезда зазвонил телефон. Это был Яков Павлович, который сказал:

— Счастливый вам путь. Не обижайтесь — провожать не приеду. Задерживаюсь в колхозе. У вас там все в порядке?

У нас все было в порядке. Корзина с Мишкой покоилась у Славки на коленях. Мишка спал.

Немного обидно мне было, что не повидался на прощание с Федотовым. Такой уж он был человек, что от встречи с ним у меня оставалось чувство, словно кто приласкал меня и обогрел. Ведь бывало, что мы почти и не говорили, а, поди ж ты, если до того был я обеспокоенный или усталый, после общения с Яковом Павловичем наступало спокойствие и радость.

Да, жаль, не свиделись на прощанье! Что делать!.. Такой уж он человек, что не делит свою жизнь на две части: это для меня, а это для других. У таких, как Федотов, жизнь одна, неделимая, и вся она — для счастья людей. Ведь, наверное же, и ему хотелось увидеться со мной и Славкой на прощанье…

Последние минуты на Валдае. Укатанная, точно отполированная дорога блестит на солнце так, что больно глазам. Розовый дым из труб стоит торчком прямо в голубое небо.

Вот и развилка на шоссе, а за ней в ельнике стоит великан-медведь из камня.

Прощай, Валдай!

Москва. На шоссе все больше и больше машин. Люди перебегают дорогу. Надо снижать скорость.

Мишка высунул мордочку из корзинки. Лезет к окну. Срывается и снова лезет.

Славка покрикивает:

— Сиди смирно! Не бунтуй!

А потом говорит примирительно:

— Ну хорошо, смотри. Это, Михаил, Химкинский речной вокзал. Понятно? Понятно! А это развилка — Волоколамское шоссе. Понял? Ну и хорошо! Теперь Ленинградский проспект… Сидеть, Михаил! Я кому сказал?…

Трудная жизнь пошла у меня дома, в Москве. Нет, я не жалуюсь, а говорю все по правде, как было. Мы со Славкой живем в одном подъезде, он на втором этаже, я на шестом. В первый день нашего возвращения из Валдая он то и дело бегал ко мне (вернее, к Мишке), а то брал Мишку вместе с корзинкой и уносил к себе. Ну, ясное дело, у него перебывали все дружки-приятели со двора. Славка показывал Мишку, говоря обычно: «Не трогай, укусит», хотя знал, конечно, что Мишка не кусается, несмотря на то что клыки у него выросли немалые и он даже любил ими попугать.

Рассказывал Славка ребятам со двора и про охоту на медведя. Как они с Юриком только отъехали, а в это время — бах! бах! — стрельба, и медведицу убили, такую здоровенную, как если представить себе автобус, ставший на дыбы, только мохнатый.

А спустя несколько дней выяснилось, что Мишка, хотя с виду существо безобидное, здорово мешает Славе учиться и, как сказала мама, Нина Васильевна, дезорганизует всю жизнь мальчика.

Что ж, Славина мама была, пожалуй, права.

Я ее встретил как-то на лестнице, она мне и говорит:

— До этой поездки не знала я, что сын у меня хвастун.

— А сейчас? — спросил я.

— Знаю. Точно знаю. Как тот охотник из татарской сказки. Слыхали?

— Нет, не слыхал.

— Тот охотник рассказывал, как встретил на краю пропасти огромного зверя, подкрался к нему и начисто остриг когти.

— Почему же когти? — спросил я.

— А потому, — сказала Славина мама, — что голову зверю кто-то раньше отрубил. Так и мой Слава: на охоте не был, а про охоту всем рассказывает. Нет, хватит! Теперь пусть занимается уроками, а Мишку выкинет из головы.

И вот Мишка остался полностью на моем попечении. Вообще-то я человек не одинокий: у меня есть жена и дочка. Но они с утра уходят на службу, а я работаю — пишу книги — дома. И пошла у нас такая жизнь. В семь часов утра Мишка просыпался и подавал голос с точностью хорошо отрегулированного будильника. Да, права была Юрина бабушка, когда называла медвежат колокольцами. Прервать этот громкий «колоколец» было немыслимо.