Игорь-якорь, стр. 5

Что же до случая с учителем, которому Горилла пригрозил, то известно только одно. На второй день прихода интервентов, когда Яша Смирнов пришёл домой с двумя вёдрами воды, у ворот на скамеечке сидел Гавриил Иванович. Он жил в одном доме со Смирновыми и, должно быть, пришёл незадолго до Якова, увидел, что ворота закрыты, и сел ждать. Яша же, подойдя к запертым железным воротам, буркнул только: «Здрасте, Гавриил Иванович», поставил вёдра и ну колотить по железу.

А дальше произошло то, что слышала из своего окна Татьяна Матвеевна. Лязгнул запор, скрипнули ржавые петли, раскрылись ворота. И вот они стали лицом к лицу: на улице Яша с двумя вёдрами воды и Гавриил Иванович, а в полутёмном подъезде четверо вооружённых людей — один с шашкой наголо, а трое со взведёнными курками винтовок и нагана.

Татьяна Матвеевна, услышала громкий приказной голос: «Руки вверх!» — и ответ-вопрос Яши: «И мне?» Но она не могла увидеть, как при этом офицер махнул шашкой мимо своих сапог и мотнул головой. В это время он в упор смотрел на Яшу, и это означало: «Проходи». Яша успел только шагнуть, как за спиной услышал два выстрела и шум упавшего тела. Он обернулся, но теперь шашка была занесена над его головой. Белогвардеец ничего не сказал, но и так всё было ясно: «Проходи, щенок, а то рубану тебя, как капусту».

Яша прошёл вслед за ним во двор, а в подворотню зашёл человек в пенсне на шнурке. У него было худое лицо и маленькая бородка. Человек этот обошёл тело Гавриила Ивановича и медленным шагом направился во двор. Белогвардейцы его не задерживали.

7. Человек в пенсне

В то время как Татьяна Матвеевна, обнимая и прижимая к себе Яшу, старалась остановить его дрожь, успокоить его, привести в нормальное состояние, человек в пенсне поднялся на площадку третьего этажа. Здесь его встретила соседка Смирновых Анна Михайловна. Без шляпки она казалась совсем другой. Гладко зачёсанные русые волосы с большим пучком на затылке, глаза светлые, лицо ясное, без всякой пудры и помады. Теперь в ней было меньше дамского, и она скорее походила на учительницу или женщину-врача.

Увидев человека в пенсне, она протянула к нему руки и негромко произнесла:

— Алекс, ты жив?

— Мёртвые не поднимаются по лестнице, они витают в облаках. — Алекс чуть мотнул головой, отчего пенсне слетело с носа и повисло на шнурке.

Анна Михайловна хотела обнять Алекса, но он мягко отстранил её руки, сказав:

— Пройдём в комнату.

Они вошли в дверь, которая была как раз напротив квартиры Смирновых.

— Алекс, а почему там, в подворотне, стреляли? — спросила Анна Михайловна мужа. — Я так напугалась! А?

— В наше время нельзя быть пугливой, — уклончиво ответил Алекс.

— Ну, как магазин? — спросила Анна Михайловна.

— В порядке, Аня, в порядке. — Он медленно поглаживал маленькую бородку, а потом так же медленно протирал четырёхугольное пенсне. — Я уйду к себе. Хорошо? Ты не тревожь меня. Ладно?

— Ладно… Но всё-таки почему же стреляли?

Алекс не ответил. То ли он не расслышал, входя уже в комнату и закрывая за собой дверь, то ли не хотел рассказывать жене о том, что произошло в подъезде с Гавриилом Ивановичем.

Вообще говоря, Алекс, а точнее, Александр Александрович Кушкин, был человеком странным. В доме, где жил Яша, он появился в годы революции, когда вообще как-то менялись жильцы, люди как бы перетасовывались — кто оказался на фронте и не вернулся, кто убежал от революции, а кого-то вселили на место сбежавших.

Менялась жизнь по всей стране, менялась она и в доме, где жили Смирновы. Кушкины стали соседями Смирновых, когда отца Яши в семье уже не было. Татьяна Матвеевна вскоре не то чтоб подружилась, но как-то по-соседски сошлась с женой Кушкина, Анной Михайловной. А с самим Кушкиным за год жизни на одной площадке так и не пошла дальше, как говорится, шапочного знакомства: «здравствуйте», «доброе утро» или «добрый вечер», и всё.

Так было за исключением одного только случая. Но об этом рассказ впереди.

Известно было, что Кушкин на пассажирской пристани не то имеет книжную лавочку, не то, как в те времена говорили, торгует от хозяина.

Среди соседей Кушкин слыл чудаком. Он въехал в дом поздней осенью и спустя несколько месяцев пригласил на встречу Нового года довольно много людей. С некоторыми из них он был совсем мало знаком.

По случаю новогоднего праздника белогвардейская власть продлила время хождения по городу до одиннадцати часов вечера. Обычно же комендантский час, как известно, начинался с десяти.

К одиннадцати часам вечера у Кушкиных собралось человек пятнадцать гостей. Были тут и магазиновладельцы — соседи по книжному магазину, в котором торговал Александр Александрович, было несколько офицеров и просто соседей по доку. Анна Михайловна пригласила и Татьяну Матвеевну, но матери Якова было не до встречи Нового года. Она заботилась о том, чтобы как-то свести концы с концами. Какие уж тут гости!

В том году голодовки в городе ещё не было, но была, как тогда говорили, дороговизна. Хлеб и другие продукты стоили очень дорого. Одной работой прокормиться нельзя было. И хотя в магазинах и на рынке продуктов хватало, рабочий человек ел не досыта. Зато спекулянты и всякие там барышники, торгаши-хозяёчики, а короче говоря — буржуи, ели и пили в три горла. Может быть, потому ещё они так кутили, что чувствовали, понимали: кончается их время…

Гости, приглашённые Кушкиным, пришли к нему охотно. Хотя и казался он человеком замкнутым, почти загадочным, но кое-что в нём ясно было: умён, начитан, образован. А люди, у которых есть богатство, особенно нажитое не своими руками, очень любят погреться у чужого ума. Такой человек в жизни только и делал, что копил: деньги к деньгам, штаны к штанам, к домику дачку, к дачке колечки и серёжки, ценности разные. Такому человеку скучно читать и учиться. Зачем? Главное — поесть повкуснее и посытнее и сундук набить поплотнее. Кто живёт не по этим законам, того спекулянт и скопидом считают чудаком. Вот встретиться с таким чудаком, позаимствовать у него умных слов и знаний, а потом выдать за свои — этому такой торгаш всегда рад. Зачем самому тратить время на учение? Пусть другие учатся, а мы их послушаем и тоже будем вроде бы учёные. Ведь люди-то делятся на тех, что живут, чтобы жить и трудиться, и на тех, что живут за счёт других и только стараются казаться трудовыми людьми.

Разные люди собрались под Новый год у Кушкина. Пришли красные от мороза, оживлённые, весёлые. Предстояло ведь вкусно поесть и выпить. Но уже в прихожей их ждало разочарование. Здесь было полутемно: горела одна свеча, и та какая-то тусклая.

— Простите, — извинился перед гостями Александр Александрович. — У нас за неуплату отключили свет. Завтра включат обратно. Но вы раздевайтесь, раздевайтесь. Проходите, пожалуйста.

Потоптавшись в нерешительности, гости прошли в столовую. Здесь посреди стола коптила маленькая керосиновая лампа с треснутым, заклеенным обуглившейся коричневой бумагой стеклом. Стены тонули в темноте, но стол и всё, что стояло на нём, можно было разглядеть. Это была бутылка с мутной жидкостью, заткнутая вместо пробки куском кукурузной кочерыжки; блюдце с маленькими, ржавого цвета рыбёшками, скрюченными, как согнутые гвозди. В глубокой тарелке были тонко нарезанные ломти тёмного хлеба. А по бокам стола по числу гостей выстроились жестяные кружки и пустые консервные банки, которые, видимо, должны были заменить недостающую посуду.

— Вот так, — сказал Кушкин, — закуска небогата, конечно, но зато от всей души. Присаживайтесь!

Нет, ни сто из гостей не сел, хотя, кроме Кушкина, хлопотала и уговаривала гостей и Анна Михайловна.

— Это что же, надсмехательство?! — сказал самый знатный из приглашённых, хозяин соседнего дома. — Пошли, жена, отсюда, пока не стукнул комендантский час!

— Честь имею! — звякнул шпорами офицер.