Игорь-якорь, стр. 23

«Знакомый голос, — подумал Игорь. — Кто это, кто?»

Мысли рвались, путались, и никак не удавалось Игорю додумать до конца.

А капитан Круг, крепко ухватившись за руку Игоря, сказал тоном приказа:

— Приподнимите меня!

И когда Игорь поднял Фёдора Фёдоровича и сам при этом поднялся, он увидел Шапкина, который стоял, прислонившись одной рукой к поручням, а другой рукой прижимая к груди спасательный круг. Степан смотрел куда-то в одну точку пустым, застывшим взглядом. Теперь он не кричал, а только беззвучно шевелил губами.

Игорь впервые испытал чувство растерянности и страха. Его как бы встряхнул окрик капитана:

— Механик Шапкин! Кораблём командую я! Слышите! Прекратите панику! Если вы ранены, отправляйтесь в лазарет. Если можете держаться на ногах, исполняйте свои обязанности. Да бросьте вы спасательный круг! Не держитесь за него. Слышите?!

Игорь увидел, как Степан тряхнул головой, будто хотел сбросить с себя сонливость, и чётко, по-военному, ответил:

— Есть бросить круг, товарищ капитан!

В это время снова с рёвом пронёсся над самыми верхушками мачты самолёт, и в следующее мгновение Игоря обдало жаром так, словно перед самым его лицом открыли заслонку огромной раскалённой топки. Игорь невольно зажмурился и ладонями закрыл лицо, спасаясь от ожога. Когда же он отнял руки от щёк, заставил себя раскрыть глаза, Степана рядом не было.

Всё произошло быстрее, чем можно об этом рассказать. Шапкин, которого также оглушил вой и обдало жаром, успел заметить, что на палубу упала одна из зажигательных бомб, сброшенных с самолёта. В мгновение вспомнились уроки военного дела, мелькнул в памяти щит с красным ведром, багром и клещами, что висят тут же, под капитанским мостиком. Степан скатился вниз, прыгая через несколько ступенек, сорвал со щита большие, как в кузне, клещи, схватил шипящую и слепящую «зажигалку» и, размахнувшись, швырнул её за борт…

Бывает такое с человеком: усилием воли он сделает что-то невероятное, а потом рухнет.

Так случилось со Степаном Шапкиным.

Он очнулся в лазарете. Сквозь иллюминатор в белую каюту вбегали солнечные зайчики, прыгая, резвясь, как бы играя на стенах и потолке лазарета. Было так тихо, что явственно слышалось тиканье больших круглых часов на стене.

Первое, что увидел Шапкин, было жёлтое лицо лекпома Юры и его белые-белые зубы. Лекпом был самым толстым из всех моряков команды «Черноморска» и называли его «Пончик».

Сначала Стёпе подумалось: «Почему Пончик такой жёлтый?» И тут же Степан сообразил: «Жмурится от солнечных лучей и улыбается. Потому лицо жёлто-золотое и блестят белые зубы».

— Очухался! — сказал Юра. — Капитан приказал, как придёшь в себя, передать благодарность за службу. Ты спас «Черноморск» от пожара, а может быть, и от взрыва. Слышишь, герой?

— Слышу, Пончик, не кричи.

— А я не кричу. Просто тихо вокруг, и стены такие тут — гулкие.

— Тихо?

— Ага.

— Совсем?

— Совсем.

— Значит, машина не работает?

— Не работает.

— Так мы что, на якоре или дрейфуем?

— Будем плыть!

— Значит, порядок?

— Выходит, что так…

Страсть капитана Круга к порядку не покинула его и в самые опасные минуты жизни корабля. Поддерживаемый Игорем, Фёдор Фёдорович вошёл в рубку, и через минуту твёрдый, спокойный и уверенный голос капитана повторяли рупоры по всем уголкам «Черноморска»:

«Аварийным группам доложить обстановку. Исправить повреждения. Прибрать мостик, корму и все места, замусоренные в результате налёта».

Мостик был в пятнах крови.

Игорь стоял рядом с капитаном. Только он и вахтенный матрос видели и понимали, как тяжело говорить Фёдору Фёдоровичу. Матроса этого первой взрывной волной отбросило на диван рубки, но теперь он стоял у штурвала так же, как до налёта пиратов.

А Игорь посмотрел на свою изодранную форменку с оторванными пуговицами, подумал, что надо бы привести себя в порядок, но вдруг у него помутнело всё перед глазами, будто опутало густым туманом, и он медленно опустился, сел, а затем, уже ничего не помня, не чувствуя и не соображая, лёг на полу рубки.

А море, как бы не желая вмешиваться в дела людей, зелёной волной спокойно гладило борта «Черноморска». В медленном дрейфе корабль покачивало килевой качкой, слегка поднимая и опуская то с кормы, то с носа. Конечно, всё это было неестественно. В безбрежном океане дрейфует недвижимый корабль, которому положено разрезать и раскатывать упругую волну, оставляя за собой шипящую пену.

23. «Хвала вам»

К концу путешествия все пассажиры «Сатурна» знали, что у Наталии Ивановны был сын Иван, который со школьной скамьи ушёл на фронт и погиб где-то здесь в последний год войны.

Может быть, это он, Иван Смирнов, лежит тут, под мраморной плитой на кладбище в Белграде? Кто знает…

Все попутчики Наталии Ивановны старались ей помочь в её поисках кто чем мог. Кто-то, не поехав на экскурсию, отправлялся в местный военкомат, кто-то расспрашивал знакомых речников-дунайцев или работников музея. Помочь старались все. Но путей для поисков осталось очень мало — только мраморная плита в Белграде с четырьмя буквами «Иван», дневник Ивана и письмо, которое Наталия Ивановна всегда носила с собой: «Пропал без вести».

После Белграда «Сатурн» был в столице Венгрии Будапеште и в древнем словацком городе Братиславе, которые лежат на Дунае. Здесь тоже земля полита кровью русских воинов, освобождавших её от фашистов.

Теперь уже все моряки-туристы с «Сатурна» долго и внимательно прочитывали имена советских воинов, высеченные на памятниках-надгробиях.

Да, там были Иваны — много Иванов, отдавших свою жизнь за свободу и счастье братских стран. Но Ивана Смирнова среди них не нашли.

Когда «Сатурн» возвращался на родину и вновь пришвартовался в болгарском порту на Дунае, спутники Наталии Ивановны устроили прощальный вечер.

Гулко зазвенел гонг. Это был первый звонок, который предупреждал пассажиров «Сатурна», что через четверть часа надо собираться за столом.

В столовой за длинными столами уже звякали вилки, ножи и стаканы.

Как положено, произносились короткие речи, в которых было много добрых пожеланий друг другу. Некоторые речи казались слишком длинными, и, когда их произносили, в кают-компании становилось шумно.

Но вот, пробираясь между тесно поставленными столиками, пошёл к микрофону, позвякивая медалями, самый старый из моряков на «Сатурне», один из тех, кто возлагал венок к памятнику советским воинам. Начал он хорошим словом, принятым в обращении моряка к морякам:

— Братва! Мы побывали с вами во многих странах и видели много замечательных памятников нашим воинам, которые освободили народы от фашистских зверей. Красивые памятники, и как же за ними ухаживают… Вот что я скажу: пусть у наших детей никогда не будет необходимости ставить такие памятники!

Потом он подошёл к Наталии Ивановне и молча по-русски трижды поцеловал её.

В эти минуты в кают-компании было такое безмолвие, что слышалось, как дунайская волна лижет бока «Сатурна».

А потом точно кто-то спугнул большую стаю птиц: это все, кто был в кают-компании, встали.

Наталия Ивановна не плакала. Она видела перед собой много лиц — открытых, ясноглазых, сильных. В большинстве своём это были смелые люди, победившие не раз и не два бури и штормы. Такие люди не показывают спину ни опасности, ни врагу…

Наталия Ивановна чуть наклонила голову и сказала, обращаясь к своим попутчикам:

— Хвала вам!

Она уже знала, что «хвала» — по-югославски «спасибо», и у неё было чувство большой благодарности к этим людям — её попутчикам, которые от всей души хотели помочь ей в поисках хотя бы следов пропавшего сына. И вот сейчас, когда все, кто был на «Сатурне», собрались за столом, Наталия Ивановна тихо и незаметно вышла на палубу. Она знала, что на мостике, в машине и в радиорубке дежурство не прерывается. Направляясь в радиорубку, она думала об Игоре. Вот уже несколько дней от Якова Петровича не было никаких вестей. И чуяло материнское сердце: это потому, что с Игорем неблагополучно…