Игорь-якорь, стр. 22
«Я не знаю, чем кончится для меня война — писал Иван. — Буду ли я жив? Но сейчас я думаю не об этом. Сейчас я думаю и как никогда чувствую безмерную мою любовь к маме, которая учила меня не только ходить, правильно держать ложку, складывать буквы в слова. Мама учила меня доброте, любви к людям, к Родине. Если есть во мне что-то хорошее — в характере, привычках, отношении к людям и долгу, — этим я прежде всего обязан маме и отцу. Как же я люблю вас, дорогие мои! И здесь, вдалеке от вас, любовь к вам помогает мне не бояться опасностей, быть достойным смелых, прекрасных людей, которые окружают меня. Очень жалею, что мне нужно расстаться с ними. Сегодня получен приказ перейти на…»
Дальше вода начисто смыла чернила и даже разрушила бумагу.
Но дело было не только в этом. Иван не называл корабль, на котором он находился, не было в дневнике названий населённых пунктов и даже имён людей — его товарищей по оружию. Иван умел хранить военную тайну и понимал, что его дневник может попасть в руки врага.
Вот почему ничего точного об Иване Смирнове дневник этот рассказать не мог. Ясно было одно: писал его Иван (то, что он Смирнов, узнали в музее только от Наталии Ивановны). Можно было предположить, что Иван перешёл на другой корабль, а может быть, в морскую пехоту. Но где пропал без вести, жив ли, погиб ли, продолжало оставаться тайной.
20. Бомбежка
Первой мыслью Игоря, когда его оглушило и ослепило, было: «Не потерять сознание». Но мысль эта промелькнула в одно только мгновение, а в следующее мгновение ему стало как-то тепло, хорошо, спокойно, почудилась мама, и затем он вообще перестал что-либо чувствовать и ощущать.
Игорь очнулся на палубе. Должно быть, он в какое-то мгновение успел выбежать из рубки, а затем его, так же как Фёдора Фёдоровича, сбросило вниз.
Теперь он сидел, прислонившись к шлюпке, будто вот так решил отдохнуть, облокотившись о борт спасательного ботика.
В небе ревели самолёты, вокруг грохали взрывы, и темнота ночи сменялась ярчайшими вспышками, а затем снова как бы опускался чёрный занавес, закрывая всё вокруг.
Игорь подумал: «Вывели из строя электростанцию, разбили аккумуляторы. Теперь, наверно, и рация не работает. Захотят — потопят, как котят. И SOS дать нельзя».
У него нестерпимо болел затылок. Хотелось лечь на палубу и заснуть.
Снова грохнул взрыв, осветив всё вокруг. Игорь увидел, что вместо рубки над ним высится груда каких-то обломков. И ещё он увидел Фёдора Фёдоровича. Капитан лежал навзничь у поручней. Лицо его было бледно-лиловым, и в первое мгновение Игорь решил: «Убит». Но потом подумал: «Всё вокруг неестественного цвета. Его, вероятно, так же отшвырнуло, как меня».
Снова стало темно. Где-то совсем близко забил пулемёт. Игоря вдруг отшвырнуло, будто кто-то толкнул его изо всех сил в спину. «Черноморск» накренился. Где-то на корме вспыхнуло пламя, и прыгающие блики побежали по палубе.
«А долго ли этому пламени добраться до баков с горючим?» — подумал Игорь. И прошептал:
— Пороховая бочка.
В нём будто было два человека.
«Спать! Спать! Спать!» — твердил мозг Игоря, как бы приказывая ему. И как же ему хотелось послушаться этого приказания! Тёплая струйка текла по спине, и нельзя было понять, пот это или кровь: Тело отяжелело, голова клонилась набок, веки опускались: спать!
— Нет! — громко воскликнул Игорь. — Нет!!
Пламя пожара освещало тревожным светом остатки рубки и неподвижное тело капитана.
Перебирая руками поручни, Игорь прошёл несколько шагов к трапу на мостик. И снова тот, сидящий внутри, что уговаривал и приказывал спать, теперь убеждал: «Спасайся! Ведь по тревоге надо надеть спасательный пояс. Вот и надевай его и бросайся за борт: отплывай подальше, чтоб тебя не засосало воронкой тонущего корабля. Ну! Ну же!! Ну!!!»
Игорь перебирал поручни, подтягивался на руках и твердил про себя: «Нет, нет, нет!»
На трапе он упал, но продолжал двигаться, ползя на четвереньках.
Тяжелее всего было взвалить на себя капитана. Игорь подполз под него и медленно, осторожно, стараясь не уронить и не ушибить, стащил вниз.
Это было в те самые часы и минуты, когда Якову Петровичу Смирнову сказали в пароходстве:
«Радиосвязь прервалась. Мы дали приказ всем нашим кораблям в том районе выяснить обстановку, оказать помощь «Черноморску» и радировать нам. Будем ждать сообщений».
21. «Иван»
Когда «Сатурн» прибыл в столицу Югославии Белград, Наталия Ивановна ещё до рассвета вышла на палубу. Она знала, что здесь, в Югославии, наши воины бились за свободу бок о бок с югославскими партизанами.
В Белграде много исторических памятников, но моряки-туристы начали с обелиска в честь боевой дружбы советского и югославского народов в общей борьбе против фашистов.
На кладбище советских воинов — освободителей Белграда Наталия Ивановна увидела сотни белых мраморных плит. И на каждой плите были русские имена и фамилии. Но были и безымянные плиты над могилами…
Все, кто пришёл на кладбище, сняли фуражки, склонили головы.
Наталия Ивановна сняла платок, и ветер растрепал её белые волосы. Она не поправляла их, не двигалась, будто окаменела.
Два моряка, старших по возрасту из всей группы туристов, загорелые и обветренные, придерживая левой рукой военные медали, правой бережно положили цветы к подножию памятника советскому солдату.
Минута молчания.
Наталия Ивановна слышала только, как стучит её сердце.
На кладбище были и югославы. Они смуглее наших, но глаза у многих, даже черноволосых, светлые — голубые и серые.
Когда прошла минута молчания и наши моряки надели фуражки, к ним из группы югославов подошли двое: женщина в платке чуть помоложе Наталии Ивановны и коренастый широкоплечий парень в кожаной блузе, должно быть её сын.
Моряков с «Сатурна» было много, но югославы не пропустили ни одного человека. Не торопясь обходили они всех русских и каждому протягивали и пожимали руки — сначала мать, за ней сын. При этом они тихо произносили одно только слово: «Хвала». Что оно означает, Наталия Ивановна узнала позже.
Может быть, они подумали, что сын этой старой русской женщины погиб, освобождая Югославию, как погибли тысячи наших воинов…
Моряки с «Сатурна» покидали кладбище освободителей Белграда, как уходили они с других кладбищ во время путешествия — не торопясь. Ведь Наталия Ивановна наклонялась у каждой могилы — а было их очень-очень много, — читала каждую надпись, высеченную на камне. А сколько там было безымянных могил! Просто: «Неизвестный русский солдат» или: «Партизанка Маша», а то одно только имя.
У одной из таких мраморных плит Наталия Ивановна опустилась на колени. Она обняла плиту, прижалась к ней щекой, мокрой от слёз. Все моряки с «Сатурна» молча сгрудились вокруг.
На мраморной плите было высечено короткое имя: «Иван».
22. Подвиг
Капитан Круг и механик Шапкин очнулись почти одновременно.
На задымлённой палубе моряки гасили пожар. Шипели стремительные струи воды, а с кормы доносился однообразно-монотонный крик:
— Тонем! Тонем! Тонем!
Кричавший, должно быть раненный, терял силы, и голос его с каждым выкриком становился всё тише и тише.
Последнее, что донеслось, было:
— Шлюпки!
«Кто это?» — подумал Фёдор Фёдорович. Ему захотелось вскочить, подбежать к этому паникёру и ладонью зажать ему рот. Он попытался приподняться, опершись локтем о палубу, но тут же беспомощно рухнул.
— Что вы делаете? — воскликнул Игорь. — Не двигайтесь.
— Кто там орёт?! — сердито выкрикнул капитан. — Я же живой. Скажите им, Смирнов, скажите им, что «Черноморском» командую я. Слышите?
— Слышу…
Теперь уже совсем близко кто-то выкрикнул:
— Надо спускать шлюпки! Надо спасаться!