Игорь-якорь, стр. 15
— И ещё во времена, когда люди поняли, какой разрушительной может быть война.
4. Пираты
В дни, когда Игорь-якорь отправлялся в свой первый в жизни заграничный рейс, ни одна страна не объявляла другой стране войну. А между тем где-то летали боевые самолёты с атомными бомбами на борту, шныряли в нейтральных водах таинственные подводные лодки, на поля Демократической Республики Вьетнам бомбардировщики сбрасывали свой смертоносный груз. Каждый новый день приносил новые жертвы: были раненые и убитые, были люди, оставшиеся без крова. Когда же наша страна помогала народам, которых бомбили, обжигали слезоточивыми газами, избивали полицейскими дубинками, пиратские самолёты преследовали наши корабли, пиратские подводные лодки торпедировали наши безоружные теплоходы. Яков Петрович читал всего лишь накануне о том, как пиратский самолёт, будто коршун, кружил над нашим мирным кораблём, пикировал на него, обстрелял из пулемёта. В тот раз никто из наших моряков не пострадал. Но ведь нельзя было поручиться, что так благополучно будет в следующий раз.
Вот что волновало отца и мать Игоря-якоря. Вот почему Наталия Ивановна плакала, а Яков Петрович вспоминал про пиратов.
5. Встреча
Яков Петрович стоял уже на пристани и смотрел, как молодой моряк, в такой же форме, какая была у Игоря, и чем-то на него похожий, переходил от борта к борту, волоча за собой длинный провод с маленьким микрофоном. Он подносил его к губам и чуть слышно произносил:
— Отдать носовой!
А рупоры, как эхо, повторяли по всему кораблю:
— Отдать носовой!
На носу судна громкий голос отвечал:
— Есть отдать носовой! — и часто-часто начинала греметь лебёдка…
Заграничный рейс. Считается, что корабль в заграничном плавании с того момента, когда пограничники, вежливо откозырнув и пожелав счастливого пути, сходят на берег.
Но Игорь не чувствовал себя за границами Родины, пока видел родной город, пирс, отца, башенку маяка.
«Черноморск», пеня и взбивая воду, разворачивался, порт уходил куда-то вглубь, а Яков Петрович всё стоял у причала, размахивая перед лицом правой рукой. Он казался Игорю уже совсем крошечным, меньше спички. Сын не мог разглядеть лицо, но и на таком расстоянии Игорь скорее чувствовал, чем видел, что отец с трудом сдерживает слёзы.
А потом исчез порт, скрылся волнолом, родной город и, наконец, маяк, который остался последним, как восклицательный знак на чистом листе голубой бумаги.
Вокруг было одно только море, море, море… Но и это ещё не была «заграница». Море-то было своё, родное, Чёрное.
«Заграница» пришла, когда спустя много часов впереди по носу корабля показались берега с остроконечными минаретами незнакомого города. Теплоход, следуя изгибам пролива, поворачивал, и при этом Игоря поражали никогда невиданные берега, в очертании которых и красках было всё новое.
Свободные от вахты моряки с «Черноморска» сошли на берег. Времени было мало: теплоход не грузился и не выгружался в этом порту. Стоянка полтора часа для выполнения каких-то формальностей. Ну что ж, и за час можно посмотреть город, хотя бы район, ближайший к порту.
Игорь с некоторым волнением думал о первой встрече с чужой землёй. Ведь он ещё никогда не был за границей.
Первыми, кто встретил наших моряков, были мальчишки, оборванные и босоногие. Они просили монетку, сигареты, спички, значки — что-нибудь. У Игоря значками были полны карманы, он вынимал их пригоршнями и раздавал направо и налево.
Товарищи говорили:
— Пойдём, Смирнов.
— Погодите.
— Ты же, Игорь, хотел посмотреть город. Не успеешь.
— Успею. Сейчас.
Мальчишки сразу раскусили характер Игоря. Они окружили его тесным кольцом, кричали, визжали, отталкивали друг друга, протягивали к нему руки. Они просили на языке, который считали русским. Но Игорь мог понять их с трудом.
И вдруг громкий, но хриплый бас:
— Привет соплеменнику! Я курящий и не откажусь от курева или чем милость ваша пожелает меня одарить.
Это было сказано по-русски, с чуть заметным акцентом. Старик с жёсткой седой щетиной на серых щеках смотрел на Игоря красными, воспалёнными глазами. Одежда его тоже была одноцветно-серая и такая измятая и грязная, будто он много дней валялся в пыли.
У Игоря к этому времени не было уже ни одной монетки, ни значков. Сигарет и спичек не было и до того, потому что он не курил. А всё содержимое карманов он роздал, даже расчёску и чистый носовой платок.
— У меня уже ничего нет, — растерянно и смущаясь, сказал он старику, показав пустые ладони.
Ему было жаль нищего, и он готов был снять с себя морскую блузу и отдать её. Старик протянул жилистую руку в сторону моря, где стоял «Черноморск».
— Ха! — сказал он. — Плывёте из моего родного города. Я там был знаете кем…
Он закашлялся тяжёлым, бухающим кашлем, отчего по щекам его сползли слёзы.
Товарищи Игоря, подхватив его под руки, увлекли за собой. Они уже бывали в этом порту и знали, чем всё кончится. Старик будет бросаться на мальчишек, стараясь отобрать у них монетку или сигарету. А те будут увёртываться и убегать от него, дразнить старика, смеяться над ним.
Спутники Игоря не хотели, чтобы он видел это, и он не увидел. До него только доносился издали хриплый голос старика, который кричал, что рассчитается с кем-то и покажет, всем покажет, кто такой Олег Дубровский…
Когда моряки возвращались на теплоход, старика в порту уже не было.
— Странно, — сказал своим попутчикам Игорь, — он всё время выкрикивал: «Дубровский!» Неужели это его фамилия? Герой пушкинской повести… Дубровский. А мне кажется, что я ещё где-то когда-то слышал эту фамилию…
6. Корсары
Вечером Игорь должен был смениться, но ему не хотелось покидать рубку.
Была тёплая-тёплая ночь. Тёмная, будто маслянистая вода ровно и нежно шептала что-то бортам корабля. Ветер посвистывал в тросах и сигнальных фалах, а проще сказать — флажках.
Темнота наступила почти сразу, будто кто-то поворачивал выключатель и гасил лампочки люстры: один ряд, второй, третий…
Ярче стали топовые огни на мачте, и тепло светил блик лампочки главного компаса.
Игорь подумал: «Неужели в самом деле возможно нападение на безоружный, мирный корабль?»
Мысль эта пришла случайно: ведь очень тихо, тепло, спокойно было всё вокруг.
Думая так, он спускался с мостика, и тут его неожиданно окликнул знакомый голос:
— Здорово, старик!
— А, Стёпа! Приветик. А я всё спрашиваю: «Где Шапкин?», и все говорят: «В машине». Энтузиаст!
Шапкин казался старше Игоря лет на десять. Он был широкоплечим, краснощёким, чуть даже грузным, с выдающейся вперёд, небольшой правда, округлостью живота.
Игорь похлопал Степана по этой округлости и сказал:
— А ты раздобрел.
— Да ладно тебе! Мы, механики, всё в преисподней сидим, как тогда в подполе с картошкой, когда играли в пиратов… А я думал, что ты, Якорь, с места не стронешься. Плавал по нашим портам, и порядок. Чего это тебя на риск потянуло?
— Какой ещё риск? Это ты брось, Стёпа.
— Увидишь. Хлебнёшь.
— Ну, пока! — сказал Игорь.
Он хоть и дружил со Степаном в детстве, но не любил, когда тот и в школе перед экзаменами напускал страху и всё умудрялся сказать что-нибудь неприятное. Что же касается Игоря, то он редко бывал озабоченным, грустным, хмурым. Можно было предположить, что его жизнь моряка — сплошное развлечение. Видимо, как и все мужественные люди, он не любил говорить о трудностях своей профессии. А ведь и ему пришлось испытать ураганные штормы, пронизывающий ледяной ветер и холодный душ, когда вода обледеневает и бушлат становится как бы железным.