Игорь-якорь, стр. 11

Отречься-то они от него отреклись, но при этом, как каждые родители, жалели сына и дали ему денег, когда он безусым юнцом решил пойти в жизнь.

Надо сказать, что Алекс парень был действительно башковитый. За какое бы дело ни брался, всё у него спорилось: торговал книгами прибыльно. Ведь сам он много читал и знал свой товар не так, как полуграмотные купцы. Писал Кушкин небольшие статейки в газеты и тоже имел успех. Статейки его печатали — деньги ему платили.

Только служить не мог. Пробовал раз, другой, всё сначала шло отлично — способен ведь и умён, но не признавал над собой начальства. Бросал работу, но без хлеба не оставался. И без службы находил себе заработок.

Ему ещё не было восемнадцати лет, его товарищи ещё сидели за партами в гимназических куртках, а он в шляпе и модном костюме приехал в маленький крымский городок, как взрослый и самостоятельный курортник.

Вот тут-то Алекс и познакомился с артистом, который, как это бывало в те времена, переезжал из города в город, из театра в театр. Назовём его Петром Петровичем, чтобы не раскрывать настоящего имени: ведь всё, о чём здесь рассказано, было на самом деле. Театры тогда нанимали актёра на один сезон. А кончался год, и артист искал новую работу, ехал, а то и пешком по шпалам шёл в другой город.

Так вот, тот дореволюционный артист славился своим чудесным голосом и тем ещё, что любил часто и без меры выпить.

Познакомился артист Пётр Петрович с Алексом и поразился: молод, а умён. Школу не окончил, а начитан. Усы ещё не растут, а уж самостоятельный. И всё критикует.

Они подружились, хотя артист годился Алексу в отцы. Единственно, что мешало этой дружбе, — вино. Вернее, то, что Алекс не пил. Это было естественно, что в восемнадцать лет он считал лучшими напитками лимонад и газировку с хорошим сиропом.

Петра Петровича это огорчало. И не только это. Однажды, изрядно нагрузившись вином, Пётр Петрович сказал Кушкину:

— Хороший ты парень, Алекс, но не пойму я тебя…

— Я за свободу, — сказал Кушкин. — Человек сам себе хозяин, как птица…

— Знаю, — оборвал его Пётр Петрович, — но всё это на словах.

— Я бросил учиться в гимназии, чтобы никто не принуждал меня учить то, что мне не надо.

— А дальше что?

— Я никому не желал подчиняться. Я ушёл…

— Знаю. Но ты же не протестовал, не бунтовал?

— Я? А разве один человек может?

— Может! — сказал Пётр Петрович и так стукнул кулаком по столу, что стакан с бутылкой чокнулись и зазвенели. — Ты же сам всегда говоришь, что человек должен быть свободным, как птица…

У Петра Петровича немного заплетался язык, к говорил он громко, почти кричал.

— Что же я должен сделать? — робко спросил Алекс. Пётр Петрович ему нравился, больше того — он был безмерно им увлечён и готов пойти за своим старшим другом в огонь и в воду.

— Что сделать? — спросил артист и снова стукнул кулаком по столу. — Бунтовать! Понял?

— Нет, не понял. А как это сделать?

— Очень просто.

Долго пересказывать разговор подвыпившего Петра Петровича с Кушкиным. Расскажем коротко о событиях, которые произошли вслед за этим разговором.

Пётр Петрович заказал много вина и стал им угощать всех, кто был в кабачке. А народ там был разный: рыбаки и грузчики, босяки-бездельники и матросы с парусников. Когда вино совсем затуманило головы, и в том числе голову Петра Петровича, который, угощая, не забывал о себе, все, кто был в кабачке, двинулись в городок. А вся власть там была — исправник и городовой. Их-то и арестовали собутыльники Петра Петровича. Алекс Кушкин помогал арестовывать — открывать и запирать замки.

Из тюрьмы выпустили несколько сидевших там воришек, захватили почту и телеграф, и сам Пётр Петрович заставил перепуганного телеграфиста отстукать губернатору телеграмму:

«Наш город отложился…»

Когда к этому взбунтовавшемуся приморскому местечку подошёл военный корабль, командира поразили тишина и спокойствие в городке.

Военный корабль дал для предупреждения два холостых выстрела из орудий.

Тишина. Вообще говоря, в те далёкие дореволюционные времена городок этот больше смахивал на деревню.

С военного корабля царского флота высадили десант. Матросы с винтовками наперевес прошли пристань и увидели: городок спит — спит в канавах, на дорогах, под кустами и заборами. Настежь раскрыты двери всех винных складов, а пустые бочки валяются рядом с теми, кто их выкатывал и открывал.

Не спал только Алекс Кушкин. Его арестовали, затем судили, и на суде он говорил о человеке, который должен быть свободным, как птица в полёте.

16. Самая большая армия

В ссылку Кушкин взял с собой много книг, давал их читать, устроив у себя что-то вроде библиотеки. Этим он помог переносить тяготы поселения настоящим революционерам. Он ведь был добрым человеком, Александр Кушкин.

Его освободила революция. Он приехал в маленький южный город, где жили Смирновы. Кушкин поселился на Мельничной улице, а возле пристани стал работать в книжном магазине. Сначала Алекс был продавцом «от хозяина», а потом открыл свой книжный магазин, вернее, лавчонку — ведь торговал-то он в ней сам, без помощников…

Когда Зиньков дошёл до этого места в своём рассказе, Яша спросил:

— Значит, Александр Александрович после революции стал всё-таки настоящим революционером?

— Нет, — сказал Миша.

— Но он же не за белых?

— Я сказал: он ни за кого. Сам за себя.

— Как птица? — спросил Яша.

— Ха, птица! Ты, брат, видел, как птицы летят на юг? Ну, скажем, журавли.

— Видел. Треугольником.

— Так. Треугольником. А почему?

— Не знаю.

— А корабль по морю плывёт как?

— Какой корабль? — спросил Яков. — Парусник или пароход?

— Всё равно. Корабль плывёт, брат, известно как — ветром или машиной.

— А куда? — спросил Яша.

— Куда надо. Птицы тоже летят куда надо. Только впереди у птиц в этом треугольнике летит вожак. А у парохода…

— Рулевой, — сказал Яша.

Они помолчали. Яков начал соображать. Значит, Кушкин не признаёт никаких вожаков, никаких рулевых. Он не сказал это, а только подумал, но, подумав, спросил:

— Так?

— Так, — ответил Зиньков. — Кушкин никого не признаёт, ничего не признаёт и всё критикует.

— Значит, если бы он был с нами тут, он не признавал бы командира?

— А он и не пришёл к нам в армию.

— Ну, это ты брось! — Яша был добрый, к Кушкину у него было чувство благодарности, и он за него заступился. — У Александра Александровича пенсне. Упадёт с носа — он и не видит ничего. Какой из него красноармеец?

— Правильно, — подтвердил Зиньков, — в армию военных людей он не годится. Но есть ещё армия. В ней гражданские люди и военные — в ней могут быть все, кто хочет бороться за революцию, за правду, против буржуев и кровопийц. И в той армии все — и старые, и молодые, — все, кто за нас.

— Я этого не знал, — простодушно сказал Яша. На мгновение он представил себе множество людей, стоящих в одном строю, и среди них Зиньков, Гавриил Иванович, сам Яков и его мама.

— Понял? — спросил Зиньков.

— Не, не совсем. Значит, и Гавриил Иванович мог вступить в эту армию, хотя он был старенький, и моя мама тоже? А как бы они воевали без винтовок?

— Она воевала бы так, как могла, чтобы мы победили. Мама твоя работает?

— Работает.

— Вот она и работала бы для Революции. А Гавриил Иванович учил бы детей ненавидеть буржуев, быть революционерами. И так каждый, кто вступил бы в эти ряды.

— Теперь понимаю. — Яков утвердительно мотнул головой. — А как называется эта армия?

— Партия, — сказал Зиньков. — Партия большевиков.

17. Татьяна Матвеевна

Фронт продвигался медленно, и прошло несколько месяцев, пока Красная Армия подошла к городу.