Черные кипарисы, стр. 15
— На детском утреннике! Кто ж тебя пустит на поздний сеанс? — и смерил глазами Захаркин рост.
— Скорей расти и ума набирайся, — поддержала его Аня.
Она терпеть не могла его Захарку. Феликс понимал это и в душе одобрял, но никому, в том числе и Ане, не говорил об этом и, случалось, даже защищал от нее своего Адъютанта: как же иначе держать его при себе?..
Только они спустились по ступенькам к Центральной улице, как рядом остановилась легковая «скорая помощь». Из кабины вылез Валерий Михайлович. Лицо у него было усталое, грустно-рассеянное, плохо выбритое, и веки, казалось, распухли от бессонницы. Его лицо так мало было похоже на лицо хирурга, который при всех обстоятельствах должен быть бдительно строгим, непогрешимо точным.
Они поздоровались с ним, и Валерий Михайлович заспешил к своему дому, а «скорая помощь» помчалась дальше.
— Ай-ай, как нехорошо! — сказал Феликс. — Наш эскулап использует служебный транспорт в личных целях.
— Кто, кто? — переспросил Захарка.
— Открой Большую или Малую Советскую Энциклопедию, последний том на букву «э», там все и прочтешь…
Захарка промолчал.
— Я б не согласился лечь под его нож, — сказал Феликс Ане. — Еще вырежет вместо аппендикса что-нибудь другое… Например, сердце. Должен ведь он оправдывать свою фамилию — Ломакин, помощник смерти…
— А Ваня говорил о нем совсем другое, — вмешался Адъютант.
— А ты и развесил уши… Кто ж будет говорить плохое про своего папашу? А ты, — Феликс опять посмотрел на Аню, — ты легла бы под его нож?
— Ни под его, ни под чей другой, — угрюмо сказала Аня.
Ей и правда вдруг сделалось грустно, и она не могла понять почему. Скорей всего потому, что Феликс сегодня стал каким-то желчным, неприветливым и никто не может ему угодить. Даже Ванин отец.
— Ну, я пойду, — сказал Адъютант, проводив их немножко к кинотеатру, Феликс не задержал его, и Ане стало жаль Захарку.
У кинотеатра «Волна», огромного куба из стекла и металла, изгибался хвост невиданной длины: в основном стояли отдыхающие, ярко одетые, иногда радиофицированные, в пестрых, навыпуск рубашках и летних туфлях; кое-кто, чтобы не терять времени, стоя читал пухлые романы с печатями местных библиотек.
Феликс поставил Аню в хвост, а сам стал расхаживать вдоль очереди поближе к окошечку кассы в поисках знакомых. Внезапно Аня увидела у самого окошечка Лену с отцом — вот бы кто взял им билет! Они, правда, незнакомы… Но ведь это ерунда! Можно подойти и сказать с улыбкой: «Привет, Леночка! Как жизнь? Мы, кажется, занимали перед тобой… Не поучишь гнуть мостик?» Или еще чего-нибудь такое — не откажет. Аня оглядела ее прямую спину, шею с завитками волос, тонкие загорелые руки — и раздумала просить. И даже обрадовалась, когда Феликс прошел мимо нее: нечего их мальчишкам обращать внимание на приезжих…
Вдруг Аня заметила Витьку. Он брел вдоль очереди и сильно щурился — видно, тоже выискивал знакомых. Он выглядел франтом в знакомой красной ковбойке Феликса, казавшейся на нем совсем новой, и был свежо подстрижен под скобку.
Аня очень обрадовалась, увидев его.
— Вить!..
Тот подошел к ним.
— Все словно с ума сошли по этим «Черным кипарисам», — сказал он.
— А ты не сошел? — спросил Феликс. — Держишься? Аня — так она совсем тронулась!
— А я не очень… — Витька улыбнулся. — Можно сказать даже, совсем нет…
«Это он нарочно так говорит», — поняла Аня и спросила:
— Честно — не хочешь пойти? Ты ведь был на съемках.
— А кто не был?.. Просто шел мимо.
«Так мы и поверим тебе, — подумала Аня, — говори кому хочешь, только не нам!»
— Не уходи далеко, — сказал Феликс, — я возьму тебе билет.
Витька покраснел, кинул взгляд на Аню и неожиданно запротестовал:
— Нет, не надо.
— Не уходи, тебе сказано, — повторил Феликс.
— Пришел отец? — спросила Аня.
— Явился… Перекрыли план. Мне обещал пятерку… Я завтра верну.
— Можно и не так скоро, — Феликс подмигнул ему. — Небось дома дым коромыслом? Спички зажигать опасно.
— Да нет, не очень.
Через двадцать минут Феликс взял билеты, один отдал Витьке и, сказав: «Не опаздывай», вывел Аню за локоть из толпы. Витька сразу исчез.
— Хороший парень, — сказала Аня и вздохнула. — Мне надо сейчас домой… До начала сеанса еще ведь часов пять…
— Сад?
Аня кивнула.
— Он у меня уже в печенках. Все руки отсохнут, пока прополешь и польешь…
— Сочувствую.
Феликс шел рядом с ней, помахивая прутиком, и редко кто из встречных девчонок не поглядывал на него.
Вдруг впереди показался Ваня. Он бежал, слегка прихрамывая, прямо на них, смотрел в тротуар, не замечал их, и локти его, как у заправского бегуна, были прижаты к бокам.
Сердце Ани дернулось и прыгнуло от радости.
— Ты куда разогнался так? — остановила она его.
Ваня поднял лобастую голову и почесал ухо.
— Куда и все.
— Поворачивай назад, — сказал Феликс. — Билеты кончаются… И чего тебя несет на эти «Кипарисы»? Ну, мы отмучились в очереди, так хоть про свой городишко посмотрим, а ты?
— А теперь он и мой.
— А и то правда. Совсем забыл! — Феликс секанул прутиком воздух. — Привык, что все приезжают сюда жариться на солнце… Ну а как поживает твой гад?
— Ничего… Шуршит… Пока что запер его в коробке из-под книг.
— Смотри, прогрызет картон, и «Черные кипарисы» не увидишь.
Аня засмеялась, засмеялся и Ваня, и очень громко.
— А я все-таки попробую — может, удастся достать. — Он побежал дальше.
— Чудной! — Аня посмотрела вслед ему.
— Мягко говоря, — добавил Феликс, и они пошли к ее дому.
Глава 17
СКВОЗЬ ПЕНУ И БРЫЗГИ
Аня открыла калитку и побежала к домику, к журчанию и плеску воды, к бормотанию отца. Он сидел на ступеньке крыльца со свесившимися на лоб волосами, мутноглазый, краснолицый, и, нелепо размахивая руками, давал матери руководящие указания по части сада, а она кричала на него, упоминая имя Егора, рабочего их гастронома, отцовского собутыльника и пьянчуги; Егор выгружал из машин-холодильников замерзшие бараньи и свиные туши, и руки его при этом сильно тряслись, как у нервнобольного; после того как месяц назад мать погнала его от порога их дома с пол-литрой в кармане и закуской, они с отцом стали пить в других местах… Эх, отец!
Аня прошмыгнула мимо, переоделась в старенькое расползающееся платье и нырнула в прохладную листву сада. Она кончила работать за полчаса до встречи, написала шифрограмму, переоделась, причесалась и принялась ждать.
Феликс явился точно, как и обещал.
Билетерша, глянув на Аню, задержалась рвать билеты — пустить ли? — но, увидев Феликса, разорвала. Они прошли в фойе, до отказа набитое людьми, так что нельзя было протолкнуться ни к буфету, ни к мороженому. Знакомых ребят среди зрителей было мало, да и Витьки нигде не было видно.
Внезапно Аня чуть не присела от волнения и дернула Феликса за руку:
— Смотри, он… — и осторожным движением головы показала на светловолосого человека в синем костюме и белой рубахе с темным галстуком. Он был невысок, скуласт, худощав — загорелые щеки впали.
— А… этот шоферяга! — весело сказал Феликс. — Явился! Прибежал! Не вытерпела душа!
— А у тебя бы вытерпела?
— Не случалось сниматься в кино, — сказал Феликс. — Но после всех этих съемок, которые мы видели, — лихтвагенов, дигов, декораций и разболтанных актеров — не очень-то верится, что они сняли что-то стоящее… А тебе верится?
— Не знаю… Посмотрим… — уклончиво ответила Аня, не выпуская из виду Василия Калугина, водителя-таксиста, ставшего ныне знаменитостью Скалистого.
— И смотрит героем, — сказал Феликс. — Хочет, чтоб его узнали.
— Ничего он не хочет.
Калугин и вправду ничем не выделялся из зрителей, разве только тем, что не стоял на месте, не шутил с приятелями, а все время ходил из угла в угол, и лицо у него было очень напряженное. Ведь через несколько минут он должен был вторично присутствовать при той опаснейшей операции, которая навсегда вошла в историю войны на Черном море, закончилась полным успехом, и… И так трагически.