Песня синих морей (Роман-легенда), стр. 39
Иллюминатор в каюте был задраен по-походному. Но в Сергее вдруг ожило столько порывистых чувств, что он не выдержал: метнулся к борту и, в нарушение всех корабельных правил, быстро отвинтил «барашек», приоткрыл тяжелую броневую плитку. В глаза ему ударил солнечный блеск залива. Медленно разворачивались береговые постройки, скатываясь куда-то за корму. От борта эсминца откалывались легкие волны и убегали к берегу, отодвигая его все дальше и дальше: в холодные тени сопок.
Прижавшись лицом к стеклу, Сергей пытался увидеть что-нибудь впереди. Вот оно — сбылось! То, к чему стремился долгие годы, о чем совсем недавно, два дня назад, рассказывал в Москве Зое Каюровой и о чем с ожиданием думал еще только вчера: первое плавание! Что ждет его там, впереди? Моряцкая зрелость? Штормы? Еще не раскрытые тайны? Безмолвие синих границ или дымы чужеземных эскадр? Что ж, в любом случае он выполнит долг. Ибо в нем, в этом долге, и заключается призвание офицера. А призвание человека — есть в то же время и счастье его.
Эсминец качнуло на повороте, и только тогда Сергей спохватился, что нарушил корабельные правила. Но прежде, чем снова задраить иллюминатор, он негромко и немного смущенно вымолвил фразу, которую мысленно произносил до этого тысячи раз:
— Ну, здравствуй, родное море!
Глава 10. РОДНОЕ МОРЕ
Едва эсминец набрал ход, как в каюте резко и требовательно зазвонил телефон. Сергей, разбиравший вещи, удивленно обернулся: кому бы это? Потом подумал, что, быть может, ему самому: ведь его корабельная служба уже началась. Нерешительно снял трубку.
— Лейтенант Топольков слушает.
— Здравствуйте, говорит командир корабля, — раздался в наушнике низкий голос. — Устраиваетесь?
Вмиг позабыв о раскрытом чемодане, Сергей поспешил заверить:
— Уже устроился, товарищ командир.
— Вот как? Тогда поднимайтесь на мостик, будем знакомиться. — Командир немного помедлил и уже тише добавил: — Шинель наденьте, в море сегодня прохладно.
Его последние слова прозвучали так неожиданно, что Сергей растерялся. Не зная, что положено в таких случаях отвечать, торопливо и смущенно отчеканил:
— Есть!
Корабль шел меж угрюмых берегов залива. Они отвесно возникали прямо из водных глубин — молчаливо-насупленные под нечесаной шерстью кустарника. На фоне гранита — враждебного, хмурого — бросались в глаза своей белизной створные знаки. Их отражения лежали на воде, словно прочерченные кем-то пеленги.
Поднимаясь по трапам, Сергей осматривался вокруг. И уже новым, штурманским зрением, развитым за годы учебы, примечал изгибы залива, контуры сопок, навигационные знаки. Матросы, уступая дорогу, пытливо поглядывали на него. «Каков ты, товарищ лейтенант? — казалось, спрашивали они: — Рассудительный или вспыльчивый? Нерешительный или смелый? Радостью будут вахты с тобою или тоской?» «Наверное, есть среди них и рулевые, и штурманские электрики, — невольно подумал Сергей. — Мои подчиненные».
На мостике он сразу же распознал среди офицеров командира. Тот стоял, прислонившись к обвесу, успевая одновременно следить и за фарватером, и за вахтенным офицером, и за полубаком, где крепили по-походному якоря. К его высокой фигуре, к худощавому, немного грубоватому от ветра лицу удивительно шел темно-синий китель с золотыми нашивками капитана третьего ранга на рукавах. Многолетний загар, который за давностью времен превратился в обычную смуглость, видимо, знал солнце не только этих блеклых широт. Карие глаза командира смотрели внимательно пристально, с задумчивой мягкой глубинкой, казалось, чуточку даже устало для его возраста. На вид ему было не больше тридцати пяти. Редкая седина на висках не старила его лица, а лишь придавала ему черточки скрытого мужества и едва уловимой грусти немало пережившего человека… Сочетание воли и твердости с тончайшими, порою далее сентиментальными движениями души — вообще присуще множеству моряков. Быть может, именно оно, угаданное Топольковым, вдруг властно и потянуло лейтенанта к этому человеку. Негромко, боясь нарушить священную тишину мостика, он представился капитану третьего ранга.
— Знакомство на мостике, говорят, — к долгой моряцкой дружбе, — улыбнулся командир. Поинтересовался, доволен ли Сергей назначением, спросил, где тот учился и стажировался. — Черноморец, значит, — тепло взглянул на лейтенанта, и Сергею почему-то додумалось, что эта теплота относится скорей не к нему, Тополькову, а, видимо, к каким-то воспоминаниям командира. Словно подтверждая его догадку, капитан третьего ранга добавил: — Выходит, мы с вами — земляки.
Его то и дело отрывали различными докладами, и командир, в конце концов, рассмеялся.
— Сейчас нам вряд ли удастся поговорить… Что ж, начинайте осваивать новое для вас море. Берега, фарватеры, вешки — ведь скоро придется плавать самостоятельно. Постарайтесь поближе узнать и корабль: на ходу изучение корабля всегда интереснее, чем у пирса.
Это было уже первое приказание, хотя и высказанное в форме совета. И потому Сергей снова ответил коротким и четким: «Есть!» А командир, наклонившись, окликнул кого-то внизу:
— Алексей Николаевич!
На мостике появился старший лейтенант с зажатым меж пальцев карандашом. Одного беглого взгляда на этот карандаш было достаточно, чтобы Сергей безошибочно определил, кто перед ним: оттачивать карандаши так остро умеют только штурманы.
— Знакомьтесь, навигаторы, — промолвил капитан третьего ранга. И, кивнув на Тополькова, шутя пояснил старшему лейтенанту: — Ваш спаситель.
По тому, как крепко пожал старший лейтенант, назвавшийся Сидорчуком, руку Сергея, не трудно было догадаться, что он искренне рад его приезду. С молчаливого согласия командира он тут же предложил Тополькову спуститься в штурманскую рубку.
— Давно на Севере? — спросил Топольков по пути.
— Четвертый год, — отозвался Сидорчук. — Привык, окончу академию — снова буду проситься сюда.
Он влюбленно взглянул на окружные дали, точно уже прощался с ними перед долгими годами учебы… Залив кончался. Сопки впереди расступались все шире, сглаживались и меркли, уходя и теряясь в солнечной дымке моря. Оно открывалось свободно и щедро, словно каким-то размашистым жестом распахивало свои просторы перед эсминцем. За эти просторы, в неизвестность, заваливался сиреневый горизонт.
Слева, в глубине бухты, проплыл и тотчас же скрылся за островом большой многоярусный город. Он показался Сергею уютным и немного таинственным, какими кажутся с моря все незнакомые города.
— Город Полярный, — уточнил Сидорчук. — Последний на земле. Дальше уже — Арктика.
В его словах прозвучало что-то жутковато-захватывающее. Но солнце в этот день светило так ярко, море блистало под ним так радушно, что чувства, заставившие Сергея вздрогнуть, в тот же миг исчезли. Перед ним лежало такое же море, какими были все моря на Земле: светлое и влекущее, с радостью без конца и краю, с легкими облаками над текучим мерцанием вод.
В рубке, в одной из переговорных труб, раздался свисток вызова, и Сидорчук поспешил туда. Вахтенный офицер сообщил с мостика, что ход корабля увеличен до полного. Но об этом можно было и не докладывать. «Зоревой» как-то сразу привстал над водой и, резанув ее острым форштевнем, облизал пересохшие скулы шипящей пеной. Взлетел на высокие ноты гул вентиляторов. В дымогарных трубах билось и клокотало пламя. Заломив набекрень случайную шапку дыма, эсминец рывком скользнул вперед. И тотчас же за его кормой поднялся вровень с палубой горбатый белый бурун. Он стремительно покрывался зеленой накипью ярости.
Словно желая как можно скорее вырваться из плена берегов, «Зоревой» несся в объятия раскрытого моря. Он небрежно отмахнулся пачкой сигнальных флагов от вежливого приветствия острова Кильдина.
Все вызывало сейчас в Сергее восторг: и море, и солнце, и эти флаги, взметнувшиеся по фалам. Он обязательно напишет об этом дне в Ленинград, Зое Каюровой. О дороге в сопках и снежных зарядах, о флотском городке, о замечательных людях — новых своих товарищах! И как обидно, что нельзя написать ей о «Зоревом». О самом быстром и самом красивом корабле!.. Поймал себя на том, что беспричинно улыбается: сам не зная чему. Опасливо покосился по сторонам: не видят ли матросы его мальчишеской радости? Стираясь придать лицу как можно больше серьезности, последовал за Сидорчуком.