Уроки русского. Роковые силы, стр. 30

Вад. К. И, между прочим, Твардовский вскоре после войны написал удивительные слова: «Только в годы Отечественной войны я понял, что такое Пушкин».

Вик. К. В каком году он написал это?

Вад. К. В 49-м. Так вот, это тоже показывает грандиозность явления — Пушкин. Воскрешение страны и воскрешение Пушкина — двуединый процесс. И, конечно же, вот то, что мы будем, я надеюсь, в течение этого года действительно Пушкина воскрешать, — необходимое условие воскрешения и России. Как великой державы, великой культуры. Для меня это несомненно.

Вик. К. Я вижу у вас портрет Пушкина здесь и рядом — эта икона…

Вад. К. Сергий Радонежский.

Вик. К. Значит, я так понимаю, это ваши главные символы, наиболее чтимые воплощения вашего идеала, вашего духовного мира…

Вад. К. Смею надеяться, что это не только мое личное.

Вик. К. Да, безусловно. Тем не менее ваш выбор — это Александр Пушкин и Сергий Радонежский, которые у вас здесь, в вашем кабинете, в вашем святилище, и это о многом, мне кажется, все-таки говорит…

Вад. К. Знаете, я очень дорожу следующим обстоятельством. Этот портрет, тропининский портрет Пушкина, начал писаться в 150 метрах отсюда. В доме, где жил Пушкин у своего друга Соболевского, на Собачьей площадке.

Дома этого теперь нет, так же как нет Собачьей площадки. Это, кстати, одно из самых варварских деяний хрущевских. Причем злые языки даже утверждали, что Калининский проспект был проведен только для того, чтобы Хрущеву было удобнее ездить в Барвиху. В результате был разрушен этот дом, который выстоял даже тогда, когда бомба немецкая там упала. Немножко его повредила, но все-таки он уцелел! Так нет — его, значит, смели.

Вик. К. Тропининский портрет о многом вам напоминает?

Вад. К. Прямо скажу, если бы не это обстоятельство, я бы повесил портрет работы Кипренского, поскольку многие считали, что он наиболее похожий на оригинал. Однако я решил: пусть написанный Тропининым портрет находится там, где он начал создаваться. Вы знаете, Вернадский призывал нас понять, что есть ноосфера, то есть сфера духа, которая существует реально. Она как бы материализовалась, просто мы ее не можем, так сказать, четко определить.

Так вот, ноосфера Собачьей площадки… Это вещь вообще великая, потому что на Собачьей площадке жил, например, Хомяков, и там у него собирались друзья-славянофилы. На этой площадке жил, кстати, и сам Вернадский одно время. Ну и, представьте себе, здесь стоял единственный дом, который тоже был разрушен, хотя собирались его передвинуть, — единственный дом, в котором до революции в Москве жил Ленин. Мать его снимала этот небольшой особняк, и Ленин в нем прожил около года, перед тем как отправиться в Шушенское.

Вик. К. В конце прошлого века…

Вад. К. Да. После этого он в Москве оказался уже в Кремле, то есть после революции. А этот дом стоял вплотную к тому домику-флигелю, в котором жил Пушкин. Какое-то такое удивительное соответствие — они жили бок о бок! И, кстати, этот дом на Собачьей площадке был опять-таки домом, в котором Пушкин дольше всего прожил в Москве, не считая своего детства, — он же жил в основном в Петербурге. В этом доме он прожил больше года, у Соболевского, и, кстати, многое там совершилось. Он приехал сюда в 1826 году — сразу после встречи с Николаем I. То есть поразительное переплетение судеб! Ну и я надеюсь, что Вернадский был в определенном смысле прав — ноосфера существует, и тем, что я вот здесь рядом держу этот портрет, мне кажется, эту ноосферу восстанавливаю, укрепляю.

Вик. К. Это очень интересно. И, безусловно, страшно обидно, когда ноосфера бездумно разрушается!

Вад. К. Помните, около здания «Известий» уничтожили дом — так называемый дом Фамусова. Это был совершенно возмутительный факт. Уже хотя бы потому, что дом этот был построен еще в самом начале XIX века, уцелел во время пожара 1812 года, когда кругом все выгорело. И, кроме того, совершенно точно известно, что Римские-Корсаковы, хозяева дома, были очень близки с Пушкиным. Он даже чуть не женился на одной из дочерей Римского-Корсакова, он постоянно там бывал, в этом доме. К тому же особенно было важно, что потом рядом стоял знаменитый памятник работы Опекушина, и, уничтожив этот дом, тем самым уничтожили, если хотите, ноосферу. Я выступил тогда с резкой статьей, призывая не допустить сноса. Аргументы же в оправдание такого варварства приводились просто смешные!

Вик. К. Какие, например?

Вад. К. Ну, писали, что Фамусов в этом доме никогда не жил. В ответ я написал — правда, не в такой грубой форме: вы идиоты, потому что Фамусова-то никогда вообще не было.

Вик. К. В самом деле!

Вад. К. Фамусов сам, можно сказать, легенда, но город не может жить без легенд. Например, дом Ростовых, здание Союза писателей, — естественно, никакие Ростовы там никогда не жили, поскольку это творчество Толстого. Или скамья Онегина в Михайловском — Онегина тоже ведь не было, так? Или дом Пиковой дамы в Питере. Но без таких легенд жизнь засыхает. Легенды тоже нужны. Просто не надо их пытаться доказывать — надо принимать, как они есть.

И, кстати, величие Пушкина уже заранее обусловило, что должны быть какие-то связанные с ним легенды. Существует же невероятное количество пушкинских легенд! Можно даже издать такую книгу — «Пушкинский фольклор». Бывает, некоторые легенды попадают в серьезную литературу — их принимают за чистую монету. Это вот неправильно, конечно. Нужно отличать легенду от реальности. Ну а легенды как легенды пусть себе существуют…

…Февраль 1999 г. 

Гений Шолохова сомнению не подлежит

У меня было немало разговоров с Вадимом Валериановичем на самые разные темы, в конечном счете не вылившихся в завершенные беседы и потому оставшихся неопубликованными. Обычно это были разговоры, так сказать, попутные. То есть я приходил беседовать «для газеты» по заранее обусловленной теме, но вдруг возникала необходимость спросить его о чем-то совсем другом. И он, как правило, охотно отзывался.

Вот именно так получилось с Шолоховым. У меня появился повод поинтересоваться мнением Кожинова о «проблеме авторства» «Тихого Дона», и он сразу же заговорил с большой увлеченностью, словно только и ждал моего вопроса.

К сожалению, специальной большой беседы на шолоховскую тему, о чем мы с ним договаривались, впоследствии не получилось. Но пусть дойдет до читателей то, что я услышал от него тогда.

Вик. К. Вадим Валерианович, за последнее время в нескольких газетах опять прошли материалы о «плагиате Шолохова». Казалось бы, все копья уже давно переломаны в этих баталиях, Шолохов — лауреат не только Сталинской и Ленинской премий, но и Нобелевской, что в восприятии противников должно быть вроде серьезным аргументом в его пользу. А все-таки травля продолжается! Продолжается даже теперь, когда его нет… Как вы думаете — почему?

Вад. К. Причин много. Обращу внимание хотя бы вот на что. Снова и снова возобновляя этот вопрос об «авторстве», то есть о том, кто написал «Тихий Дон», бросают тень и на сам «Тихий Дон», косвенно его как-то дискредитируют, принижают. А тем самым, простите, принижают и русскую литературу, к которой это величайшее произведение принадлежит, но у которой, как и у России, в мире много недоброжелателей.

Действительно, речь идет об одном из величайших произведений мировой литературы — произведений поистине вершинных. Это признано многими честными исследователями на Западе, и можно без конца цитировать такие признания.

Ну вот возьму для примера из книги современного американского литературоведа Дэвида Стюарта «Михаил Шолохов», в которой сказано, что «Тихий Дон» — «это эпос в самом прямом значении слова», что он «так же, как и эпос Гомера, являет собой воплощение жизни народа и его культуры». А дальше? «Это народное и в то же время великое творение; эстетическое и нравственное нерасторжимы в нем, и такого единства не достигают западные писатели ХХ века… В этом творении мы обретаем могущественное чудо жизни, которое гомеровские греки ощущали в любом своем мускуле, а также могущественную тайну смерти…»