Дроздово поле, или Ваня Житный на войне, стр. 7
Когда обе двери закрылись за ними, спросила: ты что ж, в тартарары собрался? Дак там Шишка ведь нету. Не отставай, держись меня…
Больше Ваня на уловки углов, которые по-прежнему нет-нет да вытягивались, не попадался. Да постеня ни в одном перекошенном углу и вправду не видать было!
Подошел мальчик к холодной печи — и вдруг до слуха донесся какой-то шум, приложил ухо к беленой стене и услыхал: будто всплеск, после скрип… Это что такое? Оглянулся вопросительно на Василису Гордеевну, а та сказала: дескать, печка, знать, вокруг нашего колодца сложена. Ведро спустили в колодец — вот и плеснуло, а потом пошли вытягивать скрипучим воротом… Бабушка и внук покачали головами: вот те на! Это что ж выходит: огонь вблизи воды обосновался?.. Если, конечно, Шишок когда-нибудь топит печь…
Нашли балалайку, валявшуюся в спаленке, на полу: розетка, над которой тянулись три струны, тоже была в поперечной паутине, хочешь — обычным манером играй, хочешь — на паутинных струнах наяривай…
Коврик над заправленной, но густо засыпанной землицей кроватью домовика тоже имелся. Да только вот лицо сестрицы Аленушки оказалось сильно искажено: один глаз выше, другой ниже, нос — на лбу, рот на щеке… Да и вся картина из каких-то кубов, призм да треугольников. Так что Ваня, покумекав, в конце концов решил, что над Шишковым жилищем хорошенько потрудился какой-нибудь кубист. А может, и сюрреалист. Не иначе, на чай к постеню захаживали Пикассо с Дали — вот и результат!
На крышке сундука, запертого на внушительный замок, лежала истрепанная книжка в пыльной обложке-оборванке. Ваня частично прочел, частично восстановил название: «Повесть о настоящем человеке». И вдруг книжка подпрыгнула, как живая, — это крышка сундука заходила ходуном, снизу удары доносились и стоны… Неужто в сундучке кто-то погребен?!
Пудовый замок внезапно сорвался со своего места, едва Ване в висок не угодил! Крышка откинулась — Ваня успел подхватить книгу и… и ничего! Мальчик, усмотрев Василису Гордеевну, которая ушла зачем-то в соседнюю комнату, осмелился заглянуть в сундук… И заорал благим матом!
Там, свернувшись эмбрионом, в каком-то пузыре лежал… некто… Вот, прорвав пленку пузыря, высунулись кончики пальцев, вот рука показалась… Удар ноги — пузырь с треском лопнул! А из сундука уж выбирается домовик собственной персоной, все в той же Ваниной больничной пижаме, на груди медаль «За отвагу», и на чем свет стоит ругается.
— Опять они воплями меня встречают! И это вместо праздничного салюта! Тьфу, что за пакость! — Шишок отплюнулся от обрывков пленки, обтер губы, продрал загноившиеся глаза и уставился на Ваню.
Лицо домовика было похоже на гладкий колобок, безо всякого людского образа. Но постень быстро исправился, помял свою харю, как глину: и тотчас вылепилось на нем нынешнее лицо мальчика, даже удивление то же самое. А Ваня заметил, что левый рукав у пижамы пустой, заткнут за солдатский ремень… Это что такое?! И… еще от постеня заметно попахивало нафталином, как будто перед тем, как залечь в спячку, он решил обезопасить свои буйны кудри от происков зловредной моли…
А тут и Василиса Гордеевна появилась, подняв повыше керосиновую лампу и ворча: дескать, зарос ты грязью, Шишок, по самое горло, никакого порядку у тебя нет, и все у тебя, куда ни глянь, сикось-накось идет…
Домовик, позевывая, отговорился:
— Жонки-то нету у меня, некому за порядком следить…
— Меньше дрыхнуть надо, — проворчала бабушка. — Тогда и порядок какой-никакой будет… А то стыдоба ведь! Вот пришли к тебе гости — и что?..
— А я никого не звал! — осердился домовик, вырвал у Вани книгу и стукнул о сундук, аж столб пыли полетел от книжицы. — И по договору как: я к вам могу ходить, а вы ко мне — ни-ни! Пришли незваные — и чужую избу хаете! Сами вы нарушители порядка!
— А что у тебя с рукой, Шишок? — решил вмешаться в неприятный разговор Ваня.
— Что-что! Не видишь что? Ничто! Еще левая рука не успела вырасти, а вы уж тут как тут! Никак без домового не управятся! Хорошо хоть ноги имеются, а то бы как героя Мересьева заставили: ползи, Шишок, выполняй людские поручения… — домовик потряс перед Ваниным носом «Повестью». — Никакого житья от вас нет! Еще и пустые пришли: нет бы гостинцев каких принести, сколь лет маковой росинки во рту не было… Лежал позабыт, позаброшен… — постень всхлипнул и утерся пустым рукавом.
Тут бабушка Василиса Гордеевна сказала, что у них наверху давно угощенье приготовлено: и шанежки, и перепечки, так что хватит болтать и жаловаться по пустякам…
— А сушки есть? — ворчливо спросил Шишок, сглатывая слюнки.
— И сушки есть, — закивал Ваня. — Даже «Барбарис» купили — леденцы такие, вкусны-е… — Он с сердечной тоской заметил, что домовик, в отличие от него, нисколь с девяносто третьего года не вырос.
— Ну ладно, что с вами сделашь, все равно не отвяжетесь, пошли уж! — и постень, сунув книжку за ремень и подхватив балалайку, повел их какими-то своими путями.
Завернули в угол, оказавшийся тупым, потом Шишок нырнул в узкий лаз — поди, крысиный, — бабушка с Ваней следом… И так, на четвереньках, поползли по извилистому ходу наверх, пока не оказались в тесном, душном и ужасно жарком помещении. Ваня даже заподозрил, что завел их разобидевшийся домовой в тартар… Но Шишок поддел башкой крышку, которая взлетела к задымленному потолку, поймал ее, положил на бок и кивнул: выходите!
Оказалось, что это была крышка полка, а вылезли они в своей собственной, еще не выстывшей бане. Василиса Гордеевна покосилась на сломанный полок, но пенять Шишку не стала, а Ваня вздохнул — ну вот, теперь ему баню ремонтировать…
А настроение домовика подскочило до высшей ртутной отметки, когда увидал сиятельную девушку с большими крыльями, встречавшую их в дверях со словами: что ж так долго-то, я уж беспокоиться начала…
— О-о-о, какие у вас тут изменения! — воскликнул Шишок. — Так бы сразу и сказали, а то темнят, мудрят…
— Кто темнит? — строго отозвалась Василиса Гордеевна. — Как раз в помощь Златыгорке тебя и разбудили… А ты, не выслушав как следует, начинашь… — И бабушка многозначительно представила вилу: — Это Ванина посестрима …
Шишок — великий знаток этикета — шаркнул ножкой, приложился к ручке дамы и тут только спохватился:
— Как посестрима?! Хозяину — названая сестра? Выходит…
— Выходит, и тебе тоже… — кивнула бабушка и докончила: — Не чужой человек… — и шепнула на ухо Шишку: — Значит, свататься к ней ты никак не могёшь…
— Всегда вот так! — вздохнул домовик. — Ложка дегтю в бочку меду!
— Ты — как раз эта ложка дегтя и есть! — беззлобно поддела его Василиса Гордеевна.
Глава 4
Восьмое марта
Ваня собирался проснуться раньше всех, но не тут-то было. Когда встал, оказалось, что бабушка уже гоношится на кухне, а Шишок со Златыгоркой меряются силой… Уселись за стол, — причем малорослый домовик коленками встал на стул, — локти укрепили на столешнице и каждый старается положить руку другого… Утренний армрестлинг, одним словом! Но главное… Мальчик чуть не опупел, когда увидел: левая рука у постеня на месте! Ваня подбежал с криком:
— Шишок, выросла рука-то?!
Но домовик сердито махнул на него башкой: дескать, не мешай… Потом процедил сквозь зубы:
— На пять-то минут могу я себе позволить руку, или уж и в такой малости мне откажете…
Ваня прикусил язычок и, подтащив поближе табуретку, стал наблюдать за борьбой, не зная, за кого болеть… Зато пташки знали, на чьей они стороне, с гомоном летали вокруг участников и явно орали что-то в поддержку своей хозяйки. Постень от натуги покраснел, как флаг, лоб у него сложился гармошкой, подбородок выпятился, рот превратился в минус, а у Златыгорки, — хоть видать было, что и ей нелегко, — лицо совсем не исказилось. Соловей, чтоб помочь девушке, уселся на лохматую башку домовика, вроде как в гнездо, и попытался проклевать ему темечко. Шишок заорал, а Ваня успел вовремя согнать птицу, которая, разозлившись, тюкнула его в палец.