Дроздово поле, или Ваня Житный на войне, стр. 53
Домовик, заметив, наконец, Ваню Житного и остальных, схватил за руку лешака, и, перескочив железную оградку газона, оба рухнули рядом с вилой и детьми.
Яна Божич молча протянула Шишку обрывок голубой, в красных пятнах, шали. Постень вскочил на ноги и заорал:
— Где цыганка? Ведь похоже, что она и есть та, которую мы…
Но не успел он договорить — посестрима с побратимом принялись рассказывать, как погибла Гордана… Домовик ни слова не произнес, только натянул красный берет до самого подбородка. Посидел так с полчаса, а после тщательно свернул все, что осталось от шали, и сложил в свой вещмешок.
Росица Брегович в обгорелой соломенной шляпке сидела под отцветавшим каштаном, обратив к друзьям угловатую спину. Березай что-то сказал дереву — и порыв ветра стряс с ветвей каштана невесомые розовые лампадки цветов, уронив одну на шляпку тетушки Майдаленки. Девочка дернула плечом: отстаньте, де!..
Шишок подошел к Росице и положил руку на плечо — надо бы помянуть наших-то: и тетушку твою, и цыганку…
Росица напряглась, но… не сбросила руку домового, только произнесла: дескать, у тети даже могилки ведь нет… некуда приходить…
Домовик указал на горящий театр:
— Вот их могила, путь сквозь землю на небо — кружной, а в огне они сразу окажутся, где надо!..
Девочка процедила сквозь зубы: мол, я бы предпочла, чтобы Джон Райн там оказался!
Тут прилетела горлица, так и не нашедшая свою Фею и запела: дескать, я вижу, что вы бродячие актеры, возьмите, де, меня в свою труппу!.. Я и в «Соловье и розе» могу играть, и в «Короле-птицелове», и даже в «Ромео и Джульетте», помните, де: «То жаворонок был — предвестник утра — не соловей. То жаворонок так поет фальшиво. Внося лишь несозвучность и разлад…»
Жаворонок, услыхав, что он поет фальшиво, тут же помянул воронью мать.
А горлица продолжала: впрочем, я ни на что не претендую, конечно, — у вас ведь есть настоящие соловей с жаворонком!..
Тут Златыгорка протянула серебряную руку ладонью кверху — и горлица опустилась на линию жизни, самовила поцеловала ее в клюв и сказала: дескать, никого тебе не надо играть, ты и так, мол, хороша… Хочешь, де, полетели с нами, выбирай любое плечо — и причеловечивайся!
Горлица воскликнула: дескать, ничего себе — они меня понимают! А соловей покровительственно прощелкал: мол, здесь все птиц понимают… Ну, или почти все… И скосил клюв на Росицу Брегович.
Самовила подошла к ней и, пристально глядя Росице в глаза, попросила пошире открыть рот, дескать, я хочу научить тебя птичьему языку… Завороженная Росица открыла — и Златыгорка плюнула ей на гланды, потом попросила то же сделать девочку, и вот после третьего обмена слюнкой Росица Брегович услышала, наконец, про что щебечут птицы…
А горлица спросила: можно мне сесть на твое плечо, Роса? Дескать, мне так нравится твое имя, оно, де, навевает на меня воспоминания об утре. В юности, мол, я жила в лесу и на рассвете любила пить жемчужные капельки росы… Это, де, лучше всякой мутной водицы на блюдечке и даже лучше кока-колы…
Росица Брегович сквозь пролившиеся, наконец, слезы улыбнулась и кивнула. И горлица опустилась на ее плечо.
Глава 23
Бабушка Видосава
По широкой лестнице, по стертым ступеням дома довоенной постройки поднимались в квартиру тетушек — старых дев: в книжном магазине им сказали, что у Милицы сегодня выходной. Росица Брегович отомкнула дверь ключом, и все осторожно вошли.
Темно и тихо. Пернатые первыми влетели в зал и защебетали: дескать, тетка здесь, здесь! Златыгорка сдвинула в сторону широкую шелковую гардину, отделявшую комнату от углового коридора: три стены в самодельных занозистых полках от пола до потолка заставлены книгами. На глубоком подоконнике единственного окна до самой форточки поднимаются книжные башни, так что свет вынужден пробиваться в щели между ними. Растрепанные тома лежат и на столе, и на стульях, вместо тумбочек у смятой постели — опять-таки батареи фолиантов.
В книжном сумраке не сразу и разглядели тетушку Милицу, которая читала, сидя в кресле-качалке: на голове женщины тоже оказалась соломенная шляпка, только за ленту заткнут был букет лютиков. И тетя не сразу заметила вошедших, а когда подняла наконец голову — Ваня Житный не смог удержаться от возгласа: это… это же тетушка Майдаленка!
Росица Брегович быстро шепнула: не надо пугаться, тетки — близнецы, и мальчик увидел, что тетя Милица далеко не такая румяная и круглолицая, какой была Майдаленка, а в остальном сходство поразительное…
Росица подошла к тетушке, которая даже не привстала, а распяленную книгу обложкой кверху держала на коленях. Ваня прочел название: «Принц и нищий». Девочка, присев перед чтицей на корточки, сказала: дескать, милая тетушка, так случилось, что…
И рассказала о том, что ее сестра Майдаленка погибла — бомба угодила в театр во время представления…
Тетя Милица не среагировала, она подняла с колен книгу и мирно продолжила чтение. Наконец тетушка встала, подошла к полкам, достала другую книгу, вновь уселась в кресло и, раскрыв том на середине, принялась читать. Мальчик взглянул на обложку: «Война и мир»!
Подождали еще: тетушка читала, переворачиваемые страницы шелестели в тишине. Шишок развернулся и на цыпочках пошел к выходу, остальные — за ним. Растерянная Росица постояла еще — и кинулась следом.
Она была уже на лестнице, когда тетя Милица, выскочив за дверь, закричала: ты, дескать, ничего не говорила, а я — ничего не слышала, поняла?! Ничего я не слышала, запомни! От тебя, де, одни неприятности — с самого начала! Явилась — и привела с собой тучу несчастий! Из-за тебя мы с Майдаленкой и замуж не вышли!
— Чтоб ты провалилась, лесное отродье! Видеть тебя не могу!
Наперегонки сбегали по лестничному серпантину, а в спину Росицы неслись проклятья книжницы Милицы. Ваня Житный даже ожидал, что тетушка запустит в племянницу увесистым томом «Войны и мира», но до этого не дошло.
Шли по центральной улице в сторону крепости Калемегдан, успев по дороге заскочить в другой дом Росицы Брегович — к тетушке Ефросиме, но та, видать, находилась на посту, в больнице, при своем скорбном муже.
Девочка переоделась в белое косовское платье: и теперь, в полуобгоревшей шляпке с цветком каштана за лентой да с горлицей на плече казалась пришелицей из другого мира.
Расположились у крепостной стены, а далеко-далеко внизу река Сава женихалась с Дунаем. Черным, похожим на «бородинский», хлебом да сливянкой поминали цыганку Гордану и тетушку Майдаленку, выплескивая спиртное на плиты крепости.
Пернатые поклевали крошек, глотнули сливянки и принялись чивиликать: дескать, надо бы и косовских дроздов ведь помянуть!
— И Ерхана! — подал голос Березай.
— Бояна Юговича! — воскликнул Ваня Житный.
— Павла Орловича, — сказала тихо Росица.
— Милоша Обилича, — вспомнила Златыгорка.
— Мою маму Вилину, — глядя в сдвоенную речную даль, шепнула маленькая Яна Божич.
— Всех, кто умер не дома! — завершил домовик и выпил.
На черные крошки, которые принялись разбрасывать калики перехожие, слетелась туча калемегданских голубей. Они тоже поминали всех, кто улетел в ирий, в царствие небесное.
А Росица, глядя на пламенеющий закат, — вечерняя заря подкрасила ее лицо в нежно-розовые тона, — вдруг сказала: и почему она назвала меня лесным отродьем? Всем ведь известно, что дядюшка Дойчин выдумал эту историю — про то, будто нашел меня в лесу!
Потом девочка вспомнила, что как раз отсюда, с этой стены дядюшка и хотел спрыгнуть перед тем, как его первый раз увезли в психушку. Тетушка Ефросима буквально в последний миг его удержала, он уж почти падал… А после с перил разных мостов его стаскивали, из окон тоже… Дядя Дойчин уверен, что умеет летать!
Ваня, Шишок и Златыгорка переглянулись: ничего себе! Тут домовик соскочил со стены, где сидел, свесив ноги в обрыв, и сказал: так, дескать, собирайтесь, надо ехать! Пора, де, и нам наведаться в Проклятые горы! Уверен, мол, там мы узнаем ответы на многие вопросы…