Дроздово поле, или Ваня Житный на войне, стр. 38
Боян Югович кивнул и попытался взлезть на коня Милоша Обилича, но не тут-то было! Шишок, подсаживая историка, слегка его подбросил — и угодил Югович прямиком в седло. Ваня уселся позади историка, домовик — впереди. А остальные?! Думали оставить их тут, в затишье, но не хотелось еще раз разделяться: мало им, что ли, улетевшей Златыгорки? Как потом всем сходиться?.. Решили уж всем вместе держаться.
Лешачонок, Ваня знал, бегает так, что никаким скороходам не угнаться, и дитека за его деревянной спиной, почитай, в безопасности. А как быть с коровой и цыганкой? Выход нашелся: корова Росица Брегович, попытавшаяся мычаньем изобразить ржанье, указала таким образом, что и она может побыть какое-то время лошадкой. И седло запасное нашлось у одного из войников. Гордана долго отнекивалась, но, делать нечего, согласилась, только вздыхала: дескать, хорошо, что бабушка умерла и не видит этакого позора — цыганка верхом на корове!
И вот уж гикнул воевода и помчался, а войники его — за ним. От топота сотен коней земля задрожала. Серко, видать, привыкший быть впереди, не отставал от скакуна Ивана Косанчича.
И тут Ваня Житный увидал, что к ним повернула часть турецкой конницы, — и свистят уж стрелы, словно ядовитый дождь пошел… А лешак вровень с лошадиными мордами бежит и попутно объявление делает:
— Вниманию пассажиров! Запрещается переходить железнодорожные пути, если до идущего поезда менее четырехсот метров! — и дает предупреждающий сигнал. Яна Божич за его спиной мотыляется.
Ваня оглянулся: рассыпались всадники по полю, а белая корова с верховой цыганкой далекуще отстали. Попытался он крикнуть домовику, чтобы попридержал коня, но куда там: Шишку удалось вытащить из левого рукава длинномерное копье, которое он занес уж над головой.
И вот Шишково копье полетело и вонзилось в знаменосца басурман. Уронил турок знамя, откинулся назад. А они уж мимо пролетают — и, чуть не выскочив из седла, на всем скаку постень выдернул свое копье из груди павшего.
А вокруг ужасные оскаленные лица людей и лошадей — и грохот, шум, вопли, стенанья, как на концерте группы металлистов. Мальчик поглядел по сторонам: где же Березай с Яной? Слава богу, лешак догадался свернуть в сторону, и укрыли его с девочкой дружественные кусты ракиты. А коровы с цыганкой нигде не видать!.. Эх, все ж таки надо было оставить их на холме! И тут до Вани доходит, что Боян Югович давно уже что-то кричит…
Историк орал, что им непременно надо к властелину сербов Лазару, дескать, он все понял, он понял, почему они сюда попали: нужно изменить ход Косовского сражения! Нельзя, де, чтоб Видов день 1389 стал черным вторником сербской истории… Исправлять, мол, надо ошибку… Тогда и в 1999-м бомбежек не будет! Он, дескать, что-то важное должен сказать князю! Выглядывайте знамя Лазара Хребеляновича: златое яблоко на синем треугольном поле, а над яблоком — златой крест!
Знать, и Шишок услыхал слова историка: подошвами уперся в конский круп, после вскарабкался Бояну Юговичу на плечи и принялся обозревать поле боя. И… углядел-таки яблочное знамя, соскочил в седло, повернул коня… И, выскочив из самой гущи кровавой сечи, помчались три наездника в сторону реки Ситницы.
Глава 17
Историк попадает в историю
За ними устремились несколько турецких конников с кривыми мечами, полетели вслед копья и стрелы, но Серко-конь не выдал: неожиданно вкось побежал, на всем скаку преодолел препятствие из груды порубанных тел — и отстали басурмане.
Мчится Серко… А Шишок, спрыгнув на ходу с коня и держась за стремя, вырвал из груди убитого янычара меч сербского войника, который тут же, рядом с врагом лежал. Но на янычарский ятаган, поразивший серба, домовик не позарился, миг — и он уж на коне, обтер окровавленный меч о Серкову гриву и сунул оружие Ване Житному. И еще дважды повторил домовик свой маневр: добыл меч себе и безоружному историку. Ощетинились всадники длинным копьем да короткими мечами, теперь хоть могли они отбиваться от противника. Конечно, первый удар постень на себя принимал — гикая, поперечным своим копьецом валил турок с коней, а неугомонных мечом привечал. Но и Бояну Юговичу с Ваней досталось помахать мечами: турки-то теснили со всех сторон.
Мальчику казалось, что он в войнушку играет: враги, выряженные в восточные костюмы, уж больно казались ненастоящими, вроде манекенов в модных Чудовских бутиках. А с манекенами биться поди-ка не страшно! Да и кровь, которая лилась на Косовом поле ручьем, казалась ему не вполне реальной: ведь уж шестьсот лет назад окропила она матушку-землю, шестьсот десять раз вырастали из нее печальные цветы — божуры!
Войник с хоругвью, — где яблоко-солнце горит, а над ним златой крест сияет, — носится по полю, разгоняя турок, как верный пес, разгоняющий с огорода чужих кур: знать, сербский властелин Лазар Хребелянович где-то поблизости.
И ведь пробились они к царю Лазару, вкруг которого сплотилось множество сербских войников, — у них, дескать, важное донесение о вражеском войске! Соскочили все трое с коней, и Шишок вперед историка вытолкнул, дескать, говори, чего хотел…
Седобородый князь, вложивший на время меч в ножны, не слезая с серого в яблоках скакуна, чепраки которого расшиты были золотом, сверху вниз глядел на неизвестных: мол, ну, какое-такое у вас донесение, может, изменник Милош убил султана Мурата, как похвалялся? Вижу я, де, у вас славный конь воеводы, которого я и подарил ему когда-то, видать, не ценит Милош Обилич царские подарки, коль первым встречным одалживает своего Серко…
Боян Югович замахал тут руками, закричал: дескать, да какой же изменник Милош Обилич! Не там, князь, измену ищешь! И убьет он, убьет султана — это как пить дать! Только… нет, не буду… А о коне-то и речи нету — это, де, неважно, не он нам дал коня! Разуй, мол, глаза-то, князь-надёжа: ведь предаст тебя Вук Бранкович, твой старший зять, вот за кем глаз да глаз нужен! Вели, дескать, властелин, послать к Вуковым латникам надежного человека — вон хоть твоего любимого знаменосца Павла Орловича, а то хоть Янко Юришича: надо, чтоб проследил кто-нибудь за Бранковичем, чтоб не увел, гад, своих людей за студеную Ситницу и в самый ответственный момент битвы не обнажил левый фланг! А лучше бы — киллера прислать, чтоб пришил он проклятого Вука! А еще, де, прошу тебя, князь, не меняй ты своего коня, когда, утомившись, станет он спотыкаться, не уезжай назад, а то войники твои, привыкшие видеть тебя впереди на добром коне, дрогнут, решат, что ты отступить хочешь…
Ваня Житный почуял, что происходит неладное: лицо князя исказилось, а историк ничего не замечал, вываливая на царя исторические сведения… Властелин сербов до того, видать, опешил от дерзких речей, что никак слов не мог найти. Наконец нашлись слова: связать, де, клеветников-предателей, а после того, как победим, тогда уж станем с ними разбираться!
Ваня с Шишком не сопротивлялись, когда их вязали, а Боян Югович прямо из себя выходил, извивался, чуть из веревок не выскочил и кричал, кричал: дескать, нет, нет, нет, великий князь, ты меня послушай! Ты, мол, не понимаешь: остановить надо Вука Бранковича во что бы то ни стало! Коня ни в коем случае не менять, а иначе, де, падет Сербское царство, турки нас завоюют, полтысячелетия будем маяться под османским игом! А потом американцы… — конечно, Америку пока что не открыли, но скоро ведь откроют! — станут нас бомбить!
Но тут засунули Юговичу кляп в рот, и больше историк ни слова не мог вымолвить, как ни старался.
Ускакал князь Лазар, войники его за ним, битва куда-то в сторону сдвинулась, и калики, связанные, одни остались: никто их не охранял, знать, каждый человек в сербском войске был наперечет. Ваня стал говорить Шишку: дескать, давай рви веревки-то, а после нас с историком развяжешь — вишь, дескать, как мычит Боян Югович, не хуже Росицы…
Но домовик, связанный по рукам и ногам, в облака пялился, мол, отвянь, хозяин, дескать, сто лет вот так в небо не глядел: все недосуг было! Ты, де, погляди только — какая красота в горних! А мы тут все чего-то воюем, все чего-то поделить не можем: эх! Не ценим мы того, что нам даром дадено!