Стены слушают, стр. 40
Мы стартовали, пользуясь машиной О'Доннела по понятным причинам. Когда я остановился, чтобы взять Мака от ветеринара, у меня возникло дикое желание выкинуть из машины Консуэлу, забрать из санатория Эми и исчезнуть вместе с нею и Маком. Но я знал – это не получится, так или иначе я должен устроить встречу Эми с Консуэлой. Я рассчитал, что Эми стала несколько более уверена в себе, а Консуэла сильно присмирела. Я надеялся, что из такой встречи может возникнуть истина. Вот почему я позвонил вам из Биг-Сюра и попросил помочь устроить встречу. Я понимаю, что поставил вас в очень трудное положение. Но, поверьте, с благородной целью. Все будущее моей жены поставлено на кон.
"Мое тоже", – подумал Додд и стал составлять в уме список разных пунктов закона, которые он нарушал в интересах будущего Эми. Остановился на семи, перспектива была удручающей.
В соседней комнате зазвонил телефон, и Додд пошел ответить. Две женщины молча наблюдали, как он поднял трубку.
– Да?
– Я послал Педро отнести наверх серебряную шкатулку, – сообщил Эскамильо. – Вы получили ее?
– Да.
– Сейчас Эмилио у меня в конторе. Он говорит, что она поднимается по лестнице.
– Спасибо.
Додд положил трубку и повернулся к Эми. Та присела на край кровати, бледная и смущенная, словно нечаянно забрела сюда.
– Вы готовы, миссис Келлог?
– Кажется, готова.
– Как вы себя чувствуете?
– Я в порядке. Мне кажется, я в порядке. – Ее руки вяло теребили вышитую на постельном покрывале розу. – Хотелось бы, чтобы Руперт был здесь.
– Он в соседней комнате.
– Мне хочется, чтоб он был здесь.
По лицу и по всей фигуре Додда было видно, что он еле сдерживает раздражение:
– Миссис Келлог, неужели я должен вам напоминать, что немало людей прошло ради вас через всяческие неприятности, особенно ваш муж.
– Я знаю! Знаю!
– Вы должны нам помочь.
– Я буду.
– Конечно, будет, – бодрым голосом подтвердила мисс Бартон, но ее браслеты нервно звякнули и над глазом дернулось позолоченное веко.
Додд вышел, и Эми, сидя на постели, начала повторять его слова:
– Немало людей прошло ради меня через всяческие неприятности, особенно Руперт. Я должна помочь. Потому что немало людей прошло ради меня через всяческие неприятности. Я должна помочь. Должна...
Как только Консуэла отворила дверь чулана для щеток, она вновь услышала голоса. Услышала неясно, пока не приложила ухо к подслушивающей стене. Тогда она отчетливо услышала собственное имя, Консуэла. И опять – Консуэла. Словно они зазывали ее, вызывали требовательно.
"Нет, – подумалось ей, – нет, это невозможно. Эскамильо сказал, что номер пуст, и я сама пошла проверить, и постучала в дверь, и никто не откликнулся. Кроме меня, голосов никто не слышит. Может быть, у меня лихорадка. Очень похоже. Конечно. При лихорадке память иногда выкидывает фокусы; больной воображает, больной видит и слышит вещи, которых на самом деле нет".
Она потрогала свой лоб. Он был прохладен и влажен, как только что очищенный персик. Не было ни следа лихорадки. И все же она должна быть, настаивала Консуэла. Пока что лихорадка внутри, еще не вышла на поверхность. Мне надо пойти домой и принять меры против сглазу, против зла, которое кто-то на меня наслал.
Но, шагнув в коридор, она увидела, что дверь в четыреста четвертый номер приоткрыта. Она знала, что ветер не мог ее раскрыть – полчаса назад дверь была так надежно замкнута, что ее ключ не мог проникнуть в замок.
Прижавшись к стене, Консуэла подкралась к приоткрытой двери и заглянула в номер. Она увидела двух женщин. Одна из них, малютка с каштановыми волосами, присела на край кровати. Она была жива. Другая, стоявшая перед открытой балконной дверью, умерла почти месяц назад. Консуэла видела ее смерть из этой самой двери и слышала ее последний крик. Теперь эта женщина встала из гроба, причесанная и разодетая, словно собираясь на вечеринку. На ней был тот же костюм из красного шелка, то же меховое манто, не тронутые ни молью, ни плесенью, ни тлением. Месяц смерти не изменил ее ничуть; даже выражение лица, при виде Консуэлы, было по-прежнему нетерпеливым и раздосадованным.
– Ах, это вы, – накинулась она. – Опять! Не успею вздохнуть, как кто-нибудь вползет сюда – будто бы переменить полотенца или перевернуть матрасы. Чувство такое, что за тобой шпионят.
– Они просто стараются хорошо обслужить нас, – заступилась ее спутница.
– Хорошо обслужить? Полотенца воняют.
– Я не заметила.
– Ты слишком много куришь. Твое обоняние хуже моего. Полотенца воняют.
– Мне кажется, не стоит так говорить в присутствии горничной.
– По лицу видно, ей не понять ни слова из того, что я говорю.
– Бюро путешествий заверяет, что весь штат служащих в отеле знает английский язык.
– Отлично! Почему бы тебе не попробовать с нею поговорить?
– Я попробую, – ответила Эми. – Как вас зовут, девушка? Вы говорите по-английски? Назовите ваше имя.
Консуэла стояла, как каменная, ее правая рука сжимала золотой крестик, который висел на ее шее. Глазами она пожирала кованую шкатулку из серебра, стоявшую на кофейном столике.
"Все это уже было, – думала она. – И все будет случаться впредь. Это не значит, что американская леди умерла и вернулась из могилы. Это значит, что мы все мертвы, все три мертвы и встретились в аду. Вот он каков – ад: все, что было, повторяется, повторяется навеки и навсегда, и никому не под силу это изменить. Все, все случилось раньше и будет повторяться. Сейчас они начнут ссориться из-за серебряной шкатулки. Они подерутся из-за нее. А я буду стоять и смотреть, как она умирает, и вслушиваться в ее последний стон..."
– Нет! Нет, пожалуйста, не надо! – Она грохнулась на колени, прижимая к сухим губам золотой крестик, бормоча испанские молитвы ее детства. – Святая Мария, матерь божья, помолись за нас грешных, сейчас и в час нашей смерти.
Она отчаянно молилась, смутно сознавая, что в номер вбежали люди, что на нее кричат, задавая вопросы, ругая ее.
– Лгунья!
– Ты скажешь нам правду!
– Что случилось с миссис Виат?
– Ты сама убила ее. Ведь убила?
– Ты вошла сюда и увидела, что миссис Келлог в обмороке, а миссис Виат слишком пьяна, чтобы защищаться. И ты увидела в том твой великий шанс.
Она уже в пятый раз начала сначала: "Святая Мария, полная благодати. Благослови нас, женщин..." Но слова звучали автоматично и не связывались с ее мыслями: "Я в аду. В том его месте, где вы говорите правду, но вам не верит никто, потому что вы лгали в прошлой жизни. Значит, я должна соврать, чтобы мне поверили".
– Консуэла, слышишь ли ты меня? Ты должна сказать нам правду. Она подняла голову. У нее был ошеломленный вид, словно кто-то нанес ей гибельный удар. Но голос ее прозвучал внятно:
– Я слышу вас.
– Что произошло, когда ты вошла в комнату?
– Она стояла на балконе, держа в руках серебряную шкатулку Она перегнулась через перила и исчезла. Я слышала ее крик.
– А миссис Келлог имела к этому отношение?
– Никакого. – Она поцеловала крестик. – Никакого.
Глава 20
– Эми, дорогая моя.
Было около полуночи, и все разошлись, оставив Руперта наедине с женой.
– Ты не должна больше плакать. Все позади, кончено. Завтра мы отправимся домой, и оба постараемся забыть этот месяц.
Она пошевелилась в его объятиях, словно капризное дитя, не уложенное вовремя в постель:
– Я никогда не забуду.
– Быть может, не совсем. Но это будет становиться все туманнее, все терпимее для тебя.
– Ты так добр ко мне.
– Глупости.
– Как бы я хотела отплатить тебе.
– Ты уже отплатила, – нежно заметил он. – Расплатилась, вспомнив правду. Вернув свое доверие и веру в себя.
– Твою веру в меня ничто не потрясло?
– Ничто и никогда.
– Оттого, что ты меня любишь.
– Отчасти. Но еще и потому, что я тебя знаю. Знаю больше, чем ты сама себя знаешь.