Мальчишки-ежики, стр. 32

Первой рухнула драночная крыша мельницы. Вверх поднялся такой сноп искр, что они осыпали даже далеко стоящих зевак. Вскоре на части развалился и приземистый домишко. Пожарники почти ничего не сумели спасти.

Громачевы вернулись домой, когда на востоке занималась розоватая полоска зари. Анны в постели не было. И на пожаре мальчишки ее не видели.

— Куда она могла деться? — недоумевал Ромка. — Неужели с мельником убежала?

— Не болтай, быстрей ложись, пока не попало, вон она идет, — сказал Димка.

Ребята залезли под одеяло и притворились спящими.

Громачевы проснулись от стука в окно. За стеклом виднелась чумазая физиономия Гурко. Он ключом стучал в нижний уголок стекла.

Дима соскочил с постели и открыл окно.

— Эх вы, засони! — укорил Гурко. — Все проспите. Мы с пожара идем. Мельница дотла сгорела.

— Вы сами засони, — возразил Дима. — Мы ночью на пожар бегали и видели все с самого начала.

— К тюрьме пойдете? — спросил Гурко.

— А что там?

— Говорят, пойманных бандитов показывают.

— Сейчас оденемся.

Мачехина кровать была аккуратно застелена. Значит, она не спала всю ночь.

Плита оказалась холодной. И на кухонном столе не было никакой еды. Отрезав по куску хлеба, братишки густо посыпали их солью и вышли на улицу.

Гурко и Нико, оказывается, тоже не завтракали. Поделившись хлебом, мальчишки пересекли насыпь железной дороги и направились к реке.

У желтой тюремной стены для всеобщего обозрения были выставлены трупы трех бандитов. Рядом с ними лежали винтовки, обрезы, пистолеты, разнокалиберные патроны, гранаты, бомбы, пики и топоры. На бандитах висели таблички с их именами и кличками.

Больше всего народу толпилось около Серого, лежащего в английском френче и галифе цвета хаки.

— И ничего особенного в ём! — удивлялся какой-то деревенский парень. — Я бы такого в драке на одну руку взял!

— Чтой-то, когда Серый орудовал, тебя не видно было, — ехидно заметил дядька с жидкой бородкой. — Наверное, под печкой сидел, тараканов пугал?

— Я могу и тебя пугнуть, — ерепенился парень. — Ишь насмешник нашелся!

— Серый — это кличка, а не фамилия, — стал вслух объяснять высокой женщине, человек в пенсне. — Он из офицеров. Говорят, у Булак-Балаховича служил, связь с заграницей имел… Не простой бандит.

— Жаль, не всех перестреляли, — сказал жестянщик, несший ножницы для резания жести и свинцовый молоток. — Живые опять шкодить будут, нового атамана выберут.

— Навряд ли, — возразил ему железнодорожник. — Добровольцы пойдут их вылавливать, да и на допросах кой-кого выдадут.

— А что они все какие-то скорченные? — спросил Димка.

— Скорчишься, если тебе в кость или в пузо пуля угодит, — заметил, видимо, бывший солдат с пустым рукавом, заправленным за ремень.

Среди толпившихся Ромка вдруг увидел мачеху и рядом с ней — Фоничевых. Матреша, надвинув на глаза ситцевый платок, повязанный по-деревенски, разглядывала бандитов с боязливой настороженностью, точно они могли подняться и наброситься на нее. Зато Трофим дал себе волю.

— Будь проклят, рожа бандитская! — ругал он Серого. — Трудового коня схарчил.

— Ваш битюг живой, — сказал Ромка. — Я его вчера видел.

— Врешь, — не поверил бородач. — Откеда моего коня знаешь?

— Трошенька, что ж ты Рому не признаешь? Он же нашинский сосед, — упрекнула Матреша мужа. — Громачевский сынок.

— Да разве всех мальчишек упомнишь, — отмахнулся Трофим и стал выпытывать: — Так где ж ты коня видел? Кто на ем ехал?

Ромка рассказал, как вышагивал битюг, везя на высокой телеге покрытого знаменем Живнина.

— И телега, видно, моя, — обрадовался Трофим и тут же предложил: — Сходим с тобой в милицию. Свидетелем будешь. Да не зазря — на мороженое заработаешь.

— Мне мать не разрешает свидетелем быть, — ответил Ромка.

Анна стояла рядом, но не слышала разговоров.

— Аннушка, милая, — обратилась к ней Матреша. — Разреши Ромушке с моим в милицию сходить.

— А? Что? В милицию? Зачем в милицию? — словно очнувшись, стала спрашивать мачеха. Она ничего не понимала, а разобравшись, переполошилась:

— Нет, незачем ему в милицию ходить. Мало ли чего мальчишка наболтает. Да ему и не поверят. Взрослого в свидетели берите.

— Может, ты, Аннушка, сама пойдешь?

— Нет, нет, — точно испугавшись, стала отнекиваться Анна. — Что вы… некогда мне по милициям ходить. Я на рынке все бросила.

Схватив Димку и Ромку за руки, она поспешила увести их подальше от тюрьмы. На углу около базарной площади мачеха строго приказала:

— Бегите домой… чтоб духу вашего тут не было. Если увижу, уши оборву!

Но мальчишки не скоро в этот день попали домой. Как только Ромка с Димкой расстались с мачехой, их нагнали братья Зарухно.

— Пошли в пионерский клуб, — предложил Гурко. — Узнаем, когда сбор будет.

У здания укома комсомола мальчишки наткнулись на парней и девушек, выносивших венки и знамена.

— Куда это? — спросил Нико у комсомольца.

— Коле Живнину. Сегодня похороны.

В пионерском клубе уже собралось человек двадцать ребят. Многие принесли полевые и садовые цветы.

— А вы где пропадали? — спросил у братьев Геня Тубин. — Я за вами девочек посылал. Цветы нужны.

— Так мы сейчас… вмиг нарвем, — сказал Нико.

— Не в чужом ли саду? — поинтересовался вожатый.

— Угу, в чужом, — сознался Нико.

— В красном галстуке через забор полезешь? — изумился Тубин.

— Не-е, — поспешил заверить Нико, — галстук я в карман спрячу.

— Отставить цветы! — строго сказал вожатый. — И помните: пионер по чужим садам не лазает и без спроса ничего не берет.

— Понятно, — хмуро буркнул Нико, и вожатый понял, что пионерские обычаи не очень-то ему по нутру.

— Обойдемся без ваших цветов, — сказал он. — Понесете венок из елок и бумажных цветов, который девочки сплели.

На похороны Живнина собралась добрая половина города. Железнодорожники прислали духовой оркестр, который при выносе тела заиграл траурный марш. Скорбные звуки, разнесшиеся с больничной горы, поплыли над улицами.

Красный гроб, установленный на дроги, покрыли венки из живых цветов.

Позади дрог в первом ряду шли Муся Мальченко и другие комсомолки из швейной мастерской. Девушки были все в черных платьях, с красными гвоздиками на груди. Если бы подруги не подхватили Мусю под руки, когда грянул оркестр, она, наверное, повалилась бы в пыль мостовой. Ноги временами отказывали ей, Муся с трудом их передвигала.

Ромке, который шел позади, еще не доводилось видеть такого молчаливого горя. И Мусины подруги плакали безмолвно, лишь мокрые щеки выдавали их.

Траурная процессия растянулась чуть ли не на полверсты. Кроме пионеров, комсомольцев, старых большевиков, агентов угрозыска и милиционеров к шествию присоединились все, кому ненавистны были насильники. Из переулков и боковых улиц подходили все новые и новые люди.

Оркестр не умолкал до самого кладбища. Дроги остановились у ворот. И здесь все смешалось. Комсомольцы подхватили гроб на руки и понесли на плечах.

У свежевырытой могилы Геня Тубин сказал:

— Мы, Коля, знаем, как тебе не терпелось скорей увидеть в нашем городе ребят в красных галстуках. Ты многое сделал, чтобы у нас появились юные пионеры. Поэтому мы все пришли провожать тебя в последний путь. Прощай, наш друг. Ты останешься в наших сердцах.

Суд

Ночью у Громачевых был обыск. Милиционеры перетрясли постели, спускались в погреб, были на чердаке, в сарае, но больше всего рылись в вещах Анны.

— Где у вас флажок? — спросил у нее сотрудник угрозыска.

— Какой флажок? Нет у меня никакого флажка, — сказала Анна. — Может, вам нужна тряпочка, которой я прикрываю от пыли приправы? Так вот она.

Мачеха показала розовую салфетку.

— Не придуряйся, — остановил ее милиционер. — Мы за тобой давно следим. Лучше вытаскивай без разговоров, чтобы нам зря не перетряхивать твои тряпки.