Птицы меня не обгонят, стр. 31

Я сижу на деревянной лавке и щурюсь от лучей заходящего солнца, которое во что бы то ни стало старается втиснуться между двумя холмами за Прживышиной. Я жду.

«Тебе пора, Гонза…» — заметила бабушка полчаса назад.

Я захлопнул «Чудеса минералогии», надел куртку и безропотно пошел.

Она крикнула мне вслед:

«Высочайшая гора Кавказа?»

«Аконкагуа», — ответил я без тени сомнения, хотя отлично знаю, что это не так. Но я назло не назвал Эльбрус!

Даже в передней было слышно, как она пытается втиснуть Аконкагуа в семь квадратиков.

Железнодорожник опять вышел на перрон. На этот раз голова его была увенчана красной фуражкой. Через несколько секунд из-за поворота показались два серых облачка дыма, а вскоре появился товарняк. Еще не подъехав к станции, он успел испуганно засвистеть и кинуть под колеса комья белой ваты.

Паровоз остановился точно перед самым вокзалом. Уф-уф-уф! — пыхтел он в такт компрессорам. А через секунду: шшшшшш! — и новые клочья ваты полетели на перрон.

Я поднялся. Еще издалека я увидал Владимира в окошке паровоза. Он был совсем другой, чем я его знал до сих пор. В сером, линялом комбинезоне, на голове беретка, рука, перемазанная маслом, лежит на раме окна.

Он увидел меня и махнул рукой, чтоб я подошел поближе. Я неохотно сделал несколько шагов и остановился как раз у самых колес.

Уф-уф-уф… Пыхтенье становилось все громче.

— Привет! — крикнул Владимир и распахнул железную дверцу.

Я поздоровался. Наверное, в первый раз с тех пор, как мы стали встречаться.

— Полезай сюда! — предложил он, но, увидев, что я не двигаюсь с места, добавил: — Не бойся, я тебя не увезу! Мы здесь еще будем маневрировать.

«Значит, я могу прокатиться на паровозе!» — обрадовался я, но все-таки лез по ступеням, вверх медленно и неуклюже, как слоненок.

— Ого, а сейчас он покатится сам! — приветствовал меня наверху совсем незнакомый голос. Возле левого окошка улыбался во весь рот немолодой человек с усиками под носом.

— Это Войта Пикоус, мой кочегар, — пояснил Владимир и захлопнул железную дверцу. — Мы всегда вместе ездим. Сколько лет, Войта? Двенадцать?

— Четырнадцать, Владя, четырнадцать…

— Вот это да!.. Уже?! — Он хотел что-то добавить, но внизу раздался резкий звук свистка. Он высунулся из окна, левой рукой потянул какой-то рычаг, а правой раскрутил ручку.

Я понял, что мы дали задний ход. Прежде чем мы остановились, я осмотрел все приборы и рычаги, размещенные над дверцами топки. Я знал только манометр.

— Хочешь стать машинистом? — спросил кочегар. Он отворил железную заслонку и быстрыми движениями стал подкидывать короткой лопаткой уголь в полыхающую топку.

— Навряд ли! Гонза собирает камни. Не похоже, чтобы он пошел в машинисты… — ответил вместо меня Владимир, а сам, не отрываясь, следил, как мы подходим к составу. Он затормозил, нас дернуло, и снова раздалось: шшшшу… — это паровоз стравил лишний пар.

Мы стоим и ждем, пока к нам прицепят два вагона с ящиками, в которых упакованы детали текстильных станков. Их каждую неделю отгружают со стржибровицкого «Монитекса».

— Мне велели что-то у вас взять, — напоминаю я, пока мы стоим.

Он тычет рукой за спину, и я вижу странный пакет в грязной бумаге; он лежит на узенькой площадке у тендера. Владимир опять тянет рычаг на себя.

Уф-уф-уф… — колеса начинают вращаться. Он поворачивается ко мне:

— Дай гудок. Резко дергай вниз! — и показывает на железную петлю над моей головой.

Я слушаюсь. Дергаю два раза. Гудок гудит, но совсем не так, как мы слышим снаружи. Наверное, потому, что я нахожусь близко. Мы опять трогаемся.

Я смотрю… До чего же уверенно он управляет машиной! Он что-то говорит мне, но я не разбираю что. Он поворачивается, и я понимаю, что он передает привет маме и бабушке.

Я молча киваю головой. Он отправляет рычаг на место, и мы тихо и медленно подъезжаем к вокзалу. Выныривает первый фонарь, согнувшийся над коротким перроном.

Мне пора спускаться вниз, а они сейчас поедут дальше. «Жалко, — думаю я. — Вот бы доехать до Турнова. Может, мне разрешили бы подбросить в топку лопатку-другую…»

— Значит, не забудь! — еще раз напоминает мне Владимир, а улыбчивый кочегар приглашает приходить еще.

— В следующий раз, — говорит он, — мы прокатим тебя дальше.

Я берусь за поручни и хочу лезть вниз, но Владимир останавливает меня.

— А это? — говорит он и нагибается к пакету. — Нет, ты спускайся, — велит он мне, увидев, что я собираюсь лезть обратно. Он терпеливо ждет, пока я коснусь земли, и лишь тогда, размахнувшись, кидает этот самый пакет далеко, в черный шлак.

А потом снова гудок, зеленая лопатка, разрешающая отправление, железнодорожник в красной фуражке, белая воздушная вата… Владимир машет рукой и кричит:

— Привет, Гонза!.. — и становится все меньше и меньше.

Я чуть-чуть поднимаю голову, вроде бы в знак приветствия.

И только когда последний вагон исчезает среди высоких деревьев, я нагибаюсь к чудному пакету. Едва прикоснувшись, я уже знаю, что там внутри: это наверняка металлический предмет! Я ощупываю его: он круглый!

В голове мелькает шальная мысль: «А что, если…»

Я тащу тяжелый предмет на лавочку и лихорадочно сдираю с него бечевку. Мне приходится напрячься изо всех сил, чтобы разорвать ее. Теперь бумагу… Я не ошибся! Передо мной лежит шестеренка от моего шлифовального станка. А я думал, что ее стащили…

Я прохожусь пальцем по кругу — все зубья на месте. Я наклоняюсь совсем близко и вижу на двух зубьях тонкие полоски меди, отлично отшлифованные, сверкающие, новенькие.

«Значит, это он!..»

И ни словечком не обмолвился. Бабушка с мамой тоже. Поэтому вчера утром они задержались. Операция проведена отлично!

Я заворачиваю шестеренку обратно в бумагу, кое-как перевязываю остатками бечевки и спешу домой. Я тащу ее под мышкой. И совсем не замечаю, что весит она не меньше семи килограммов.

37

Они обе дома. Мама чистит картошку. На столе приготовлены миска и терка. Это значит, к ужину будут картофельные оладьи. Здорово!

Бабушка все еще разгадывает кроссворд. Заметив мое присутствие, она поднимает голову и произносит с чувством превосходства:

— Высочайшая гора Кавказа, Гонзичек, вовсе не Аконкагуа!

— Я знаю, бабуля, — говорю я примирительно. — Эльбрус!

Она крутит головой, словно не зная, что ей думать о моих познаниях, и ворчит под нос, скорее для себя:

— Наконец-то, получилось!

Я иду к маме и какое-то время наблюдаю, как в котелке становится все больше очищенной картошки. Мама уже начала тереть ее на терке.

— Ну что, Гонза, рад? — спрашивает она и слегка улыбается.

— Чему?

— Разве не видишь? На ужин будут картофельные оладьи. Ты же их любишь?

Я киваю головой, как лошадка, а мама дотрагивается локтем до моих волос, потому что мокрыми руками не может меня погладить.

Я говорю:

— Знаешь, мама, кем я хочу стать, когда вырасту?

Она, конечно, не знает.

Я открываю ей тайну:

— Машинистом на паровозе, мама!..

Она отворачивается, будто трет на терке вовсе не картошку, а хрен.