Птицы меня не обгонят, стр. 23

— Нам ничего не задали…

— Ты всегда так говоришь, а потом получаешь колы!

— Прямо колы!

— Меньше слов! Что касается математики, то ты плаваешь дай боже, мама говорила…

Дедушкин пиджак мне великоват. Я закатал рукава, и мои руки невольно влезли в карманы. Пальцы нащупали хлебные крошки, сухие еловые иголки и огрызок карандаша, не больше трех сантиметров. Наверняка еще дедушкин. Может быть, этим огрызком он на черновике подсчитывал сбережения стржибровицких вкладчиков. А потом, засунув его за ухо, брался за перо и записывал результат в черный гроссбух.

Дедушку я не знал, только видел на фотографиях. Дедушка работал в банке, носил очки без оправы, и бабушка дедушку боготворила. Он, должно быть, был ужасно умный, ибо каждый раз, когда бабушка рассказывает о нем, передо мной словно вырастает памятник из бронзы — это мой дед в ненатуральную величину, да еще на коне. Иногда я думаю: а мы бы с ним дружили?

Но с печкой он бы мне, конечно, помог, потому что это не женское дело. Мы с бабушкой мучаемся два раза в год. Летом печка отдыхает в чулане, ведь стащить ее в подвал ни у кого из нас не хватает силенок.

— Можно? — спросила бабушка.

Мы влезли в кладовку. Здесь среди полок с вареньем, компотами и мешочков с мукой за дверьми стояла печка. Она блестела как новенькая. Бабушка вычистила ее. Печку надо переправить в кухню.

Я ухватился за печку обеими руками и немного отодвинул бабушку в сторону, чтобы иметь разгон. Толкал я эту несчастную печку изо всех сил, пока, наконец, не столкнул с места. Печка нехотя, будто сонный мамонт, покачнулась на своих четырех ногах вправо, потом влево. Я один дотащил ее до порога. Теперь нас ждет самый трудный отрезок пути. Если б кто-нибудь приподнял печку с другой стороны, мы перенесли бы ее через порожек играючи. У бабушки не хватит сил. А если присоединится мама, то вдвоем они в чулане не уместятся и, кроме того, одна из них обязательно поставит печку себе на ногу. А виноват буду, естественно, я.

Бабушка пытается помочь мне хотя бы добрым советом. И не одним. Я с удовольствием сказал бы ей: «Бабуля, оставь и ступай лучше разгадывать свой кроссворд». Но не делаю этого потому, что она может мне кое в чем помочь.

— Тащи кусок тряпки, — приказываю я. — И обверни ею ножки, иначе мы поцарапаем линолеум.

Бабушка с великим трудом протискивается между мной и печкой и вскоре приволакивает мне старые лыжные штаны и какой-то фартук.

Я приподнимаю печку, чтобы бабушка могла обмотать железные печкины ножки. Мою грудь сдавливает страшная тяжесть. Печка наверняка весит не меньше полутонны. Если я не выдержу и упаду, это металлическое чудовище рухнет мне на ногу (хоть в больнице я буду все время с мамой!).

Пытаюсь перевалить печку через порог. Она сопротивляется всем своим весом и неуклюжестью, словно отстаивает свой летний отдых. И все же пора бы ей понять, что снова пробил ее час, это чувствует не только мерзлячка бабушка. Я пыхчу, как паровоз, а бабушка все время подсовывает руки туда, где особенно мне мешает… Она озабоченно глядит на меня.

— Отдохни, Гонзик, — говорит бабушка и вытирает мне рукой лицо: наверное, я перепачкался.

Я послушно опираюсь о стенку. А потом опять набрасываюсь на печку. После долгой возни ее ноги, напоминающие лапы таксы, все-таки переваливают через порог.

Мы победили. Минут через пятнадцать она уже стоит на своем месте, и бабушка красит трубу серебряной краской.

Я налил в таз горячей воды и изо всех сил тру руки. Бабушка на мгновение перестает красить гофрированное колено трубы, вытирает об жестянку кончик кисти и говорит:

— Все равно, Гонзик, ты у нас хороший…

— Ну, ба, ну, пожалуйста… — протестую я.

— Работаешь, как взрослый… — продолжает она. — И правильно, без этого нельзя. Если б дедушка был жив, все было бы по-другому. Дедушка был на все руки мастер — толковый и ловкий, ты весь в него… не брызгай вокруг грязной водой, я только что вытирала… вот и приходится тебе самому тянуть, я уже не в состоянии. В доме нужен мужчина, так-то, мой милый…

И опять я отключился, перестал прислушиваться к ее словам — этому бесконечному и долгому тарахтенью.

Я возвращаюсь к мысли, что с нами должен будет жить еще кто-то, кто будет помогать мне, например, перетаскивать печку, отодвигать шкаф, вешать картину, чтоб она не свалилась, кто-то, с кем я смогу побороться. Я видел однажды, как Милда возился на диване со своим отцом; оба страшно вопили, но Милда победил. Я тогда хохотал вместе с ними, но мне хотелось реветь, потому что бабушке я никак не могу предложить побоксировать со мной, а маму положу на обе лопатки максимум за три секунды.

Я высоко поднял над тазом намыленные руки и стал ждать, пока стечет грязная пена. Каждый раз, как мыльная капля ударялась о воду, я вспоминал знакомых ребят. Кап! — и выскочил Венда Вотыпка с красной коробочкой, в которой лежала какая-то медаль. Ее получил его отец на строительстве плотины. Венда, естественно, жутко выхвалялся и никому не давал коробочку в руки. Кап! — малыш Златник, обладатель бумажника, такого, как носят официанты в ресторане; бумажник ему принес отец. Когда малыш Златник засовывает его в карман, то боится, что с него от тяжести свалятся штаны. Он тоже страшно воображает. Кап, кап, кап… Если б я захотел, то мог бы купить в антикварном магазине и медаль, и бумажник тоже. Я могу и боксерские перчатки получить, и компас, как у Гамерника, а может, и получше…

Была пятница, я мыл лестницу. Стоя на коленках со щеткой в руке, я проклинал жильцов, которые шлепали по свежевымытому кафелю. Я бы с удовольствием каждого оходил мокрой тряпкой.

Когда я тер порог, кто-то стукнул меня пониже спины. Я оглянулся. Это, конечно, были Венда, Вотыпка, Воржишек, Итка и малыш Златник.

— Ты что? — спросил Воржишек.

— Работаю!.. — рявкнул я, как злой сенбернар, и швырнул тряпку в лохань. Вода выплеснулась на пол.

— Ты всегда моешь пол жидким асфальтом? — удивилась Итка, увидав грязную, черную лужу у моих ног.

Я ответил, что на эту лестницу и одного ведра воды более чем достаточно.

— Надо было в воду хоть стирального порошка насыпать! — полез с советом малыш Златник.

— Послушай, ты что, метишь на место продавца в бытхимию? — спросил я вроде бы случайно.

Малыш Златник затих. Я перевел разговор на другую тему:

— Куда летите?

— Так… — ответил Воржишек неопределенно. — Мы думали, что и ты пойдешь.

— Нету времени. Надо отнести белье в прачечную прокатать…

— А ты сам дома прокатай скалкой для лапши, — сострил Вотыпка.

Все засмеялись, а Итка сказала:

— Ты с ним говорил?

Я не сразу понял и только потом сообразил, что речь идет об Индре Новачеке.

— Нет… — признался я неохотно.

— Но мне эти фотографии просто необходимы.

— Фотографии… — усмехнулся Воржишек, потому что ничего не понял. — Если ты, Итка, захочешь, я для тебя сделаю нечто сверхъестественное!

— А что, Ярда? — поинтересовался малыш Златник.

— Статую! — промолвил Воржишек и добавил, что еще фараонам было известно: папирус уничтожит огонь или ветер, а статуи остаются навсегда.

— Ты что же, собираешься лепить меня? — неуверенно спросила Итка.

— Хоть завтра!

— А больно не будет?

— Это еще почему?

И все же осторожная Итка попросила, чтобы Воржишек сначала сделал еще чью-нибудь статую.

Свою кандидатуру выдвинул Венда Вотыпка.

— Значит, до завтра! Приходите к нам во двор! — крикнул Воржишек, и все они помчались прочь.

Я домыл порог, вылил воду и страшно озлился сам на себя: мне такое никогда и в голову не придет.

Резиновые колеса подскакивают на неровной мостовой, я крепко держу тележку за ручки и бегу к прачечной. Бабушка помогла мне снести корзину с бельем вниз к самому дому и прибавила несколько важных советов, видимо, для того, чтоб вместо прачечной я не завез белье куда-нибудь еще.