Далеко от Москвы, стр. 94

В одном порыве Батманов, Залкинд, Беридзе и Ковшов встали. Алексей почувствовал, как громко стучит его сердце.

— Не опозоримся, товарищ Ковшов? — спросил Писарев молодого инженера: он обратил внимание на взволнованное лицо Алексея.

— Не опозоримся, товарищ уполномоченный ГКО! — отчеканил Алексей.

— А теперь расскажите, что у вас делается на участках, — сказал Писарев. — Предъявляйте свои нужды и требования мне и товарищу Дудину.

Батманов рассказывал, касаясь мельчайших подробностей. Он обладал счастливой памятью, не нуждающейся в записях и заметках. Начальник строительства называл цифры, фамилии, материалы так легко, будто они распределены в его уме по особым местам. Хотя беседа стенографировалась, Дудин записывал просьбы Батманова в блокнот.

— Вот что, дорогой товарищ, — поднялся он, опираясь обеими руками о стол. — Я получил нехороший сигнал с пролива. Сварщик Умара Магомет — я его сам послал на стройку — пишет о скверном положении на этом важном участке. Безобразия вопиющие! Он жалуется на Мерзлякова — так, кажется, зовут начальника участка? Умара — коммунист, и я ему верю. В чем же дело? Кто из вас и когда был на проливе?

— Признаюсь, не добрался еще туда, — сказал Батманов. — Это тот участок, куда я намерен отправиться немедленно по возвращении в Новинск, вместе с товарищем Беридзе. Пробудем там до тех пор, пока дело не пойдет полным ходом. Пока я послал туда Панкова — надежного и сильного человека, намереваясь в дальнейшем заменить им Мерзлякова. Панков почему-то не подает о себе вестей.

— Сигнал Умары очень тревожен, — сказал Писарев. — Учтите, товарищ Батманов: если я или товарищ Дудин появимся на проливе раньше вас, вы окажетесь в незавидном положении.

Батманов с достоинством поднял голову:

— Я, повторяю, намерен выехать на пролив немедленно. До сих пор я не имел права забираться туда надолго. Вопросы всего строительства были важнее вопросов одного участка, пусть и самого трудного. А побывать там день-другой не имело смысла. Инженерам же пока нечего было делать на проливе: нельзя забывать, что техническая задача его решена буквально на днях предложением Тополева. На участке человек типа Панкова был нужнее любого инженера. Не пойму, что с ним стряслось.

— Знаю, что вы не тратили времени даром, — с одобрением и чуть заметной улыбкой сказал Писарев. — В вашем руководстве стройкой виден обдуманный план, к которому я и не придирался. Но и при самом умном плане возможны роковые просчеты.

— Хотя и допускаю, даже убежден сейчас, что на проливе весьма неблагополучно, но ручаюсь, товарищ Писарев и товарищ Дудин: к вашему приезду там будет порядок!..

После совещания Батманов отправился к Писареву — еще многое надо было обсудить и решить в деталях. Беридзе заторопился, попросил машину и уехал, как догадался Алексей, к матери Тани Васильченко. У Залкинда были свои дела в крайкоме. Ковшов оставался один.

— Иди в гостиницу, отдыхай, — посоветовал ему парторг. — Я скоро освобожусь и приду к тебе с дочкой. Втроем сходим куда-нибудь.

Алексей из деликатности отказался, боясь помешать свиданию Залкинда с дочерью.

— Вчера я случайно встретился с неким Хмарой, и он затащил меня к себе, — сказал он. — Я еще ничего не успел посмотреть. Хочу заглянуть в музей, а вечером — в здешнюю музыкальную комедию. У нас все говорят про брата Либермана, кстати погляжу, так ли уж он хорош...

...Вернувшись ночью в гостиницу, Ковшов застал Залкинда и Беридзе в большом волнении.

— Алеша! — кинулся к нему Георгий Давыдович. — Немцы разгромлены под Москвой. Уничтожено около ста тысяч фрицев. Ликуй, Алеша! Ликуй, голубчик!..

Глава десятая

По дороге на пролив

На четвертом рейсе шофера Махова постигла неудача. До сих пор машина шла хорошо, и вдруг мотор чуть слышно хлопнул. Снова стук, сухие щелчки, мотор чихнул и заглох. Машина по инерции пробежала еще несколько метров и остановилась. Сразу стало необыкновенно тихо.

Махов толкнул дверцу — в кабину ворвался ветер и обжег ему лицо. Еще выезжая с базы, он слышал разговор о том, что температура понизилась до сорока пяти градусов. Махов поднял капот и включил свет. Мотор остывал, холод пронизывал до костей, и шофера не защищали ни полушубок, ни ватная телогрейка. Торопясь, Махов открыл карбюратор. Он был пуст: бензин либо не проходил, либо вопреки расчету кончился.

Пальцы у Махова одеревенели и заныли. Морщась от боли, отвернул конец бензопровода и снял трубку. Теперь предстояло самое неприятное. Махов приложился губами к трубе и подул. Выскочил комок снега, полетели брызги — горючего не было. Закрыв глаза, Махов оторвал примерзшие к трубке губы. Облизывая кровь, он уже почти бесчувственными руками ставил на место трубку, потом искал завалившийся болт карбюратора. Наконец нашел и долго не мог взять его пальцами.

Досадуя и все больше тревожась, Махов смотрел на дорогу. Почему-то все еще не показывалась машина Солнцева. Можно бы занять у него горючего и с его помощью оживить машину. Обидно было, что Солнцев на этом выгадывал. Впервые за время их соревнования на перевозке труб Солнцев придет первым, и Муся Кучина, буфетчица премиального ларька, не Солнцеву, как обычно, а именно ему, Махову, скажет с издевкой: «Твой друг-противник уже полчасика тому назад разгрузился, выпил свой кофий, получил папиросы, закурил и поехал в новый рейс».

Но сейчас было уже не до премии и даже не до первенства. Пока Махов затягивал болты, руки его стали вовсе бесчувственными и — что еще хуже — совсем остывала машина. Шофер бешено колотил руками по коленям. Вдруг ему послышалось похрустывание замерзающих трубок радиатора — этот звук словно царапнул его по сердцу. Он кинулся, чтобы спустить воду, и замер, увидев приближающуюся, наконец, машину Солнцева.

Махов замахал руками, машина остановилась. Не вылезая из кабины, Солнцев насмешливо кивнул сопернику и, не раздумывая, сразу отказал в горючем.

— Вот еще! — крикнул он, пересиливая шум своего гудящего мотора. — Называется, своего коня отдай, а сам топай пешком... Мне самому горючего, по всему видно, нехватит. Нечего было зевать. Да и невыгодно мне делиться с тобой. Пока!..

Он захлопнул дверцу кабины и уехал. Остолбеневший Махов не нашел слов, чтобы выразить свое негодование. Лишь когда машина ушла и Солнцев уже не мог его услышать, он обрел дар слова.

— Сукин ты сын, товарища в беде бросил! — закричал Махов, с поднятыми кулаками кинувшись вслед за Солнцевым. — Ах ты, индивидуалист поганый! — Слово «индивидуалист» сделалось с легкой руки Рогова ругательным у шоферов.

В волнении Махов забыл о своей машине. Он стоял на дороге и пристально смотрел на превратившийся в черную точку грузовик Солнцева, словно хотел силой взгляда остановить его. Потом вернулся и стал разводить костер, еле сдерживаясь, чтобы не закричать от боли в согревающихся пальцах. Занятый костром, он не заметил, как подъехала полуторка с шофером-нанайцем в кабине. Это председатель сельсовета Максим Ходжер направлялся в районный центр. Узнав о неудаче Махова, и он, и шофер, не сговариваясь, предложили ему свой бензин.

— Тебе трубы надо довезти — это важней, я могу и вернуться, — говорил Ходжер, помогая переливать горючее из бака в бак.

Махов, взволнованный, не умея выразить охватившее его чувство, только пожал руку Ходжеру и, уже забравшись в кабину, сказал, с трудом шевеля изуродованными губами:

— Век не забуду, Максим. Выручил меня. Теперь должник я твой.

Проехав километра три, Махов сквозь промерзшее стекло увидел впереди себя автомашину. Передними колесами она глубоко врылась в придорожный сугроб, так что кузов с прицепом и трубами развернулись почти поперек дороги. У машины суетился Солнцев. Завидев подъезжающего, он поднял руку. Переводя скорость и затормозив, Махов не остановился, а лишь приоткрыл дверцу и крикнул:

— Счастливо оставаться! Не забудьте воду спустить из радиатора. И советую, не теряя времени, сбегать за помощью — тут недалеко, километров десять. До приятной встречи!