Далеко от Москвы, стр. 117

— Вот хорошо! — откликнулся Залкинд. — А тут на линии как раз и Темкин, и Мельников, и Хлынов. Разговаривали про вас, когда Беридзе подал голос. Слушаем тебя, Василий Максимович!

Все утомились за день до изнеможения — и связисты, и шоферы, и строители дороги. Но людьми владела сила необычного душевного подъема, никто и не помышлял идти на отдых, всем хотелось принять участие в вечере.

Ужин пришлось устраивать в двух бараках. Все было обставлено просто, по возможностям: строители со своей порцией вина и закуски сидели, где удалось им приладиться, и никто не желал лучшего. Только во втором бараке были недовольные — им хотелось в первый барак, где собрались главные именинники, связисты, и где председательствовал сам начальник строительства.

Барак был полон людьми. Батманов стоял у стола с железной кружкой в руке и оглядывал нажженные морозом лица, отовсюду обращенные к нему.

— Долго гулять не будем, некогда, — сказал он. — Чуть свет нам снова предстоит тяжелый труд. Длинных речей говорить не надо, сам я обещаю ограничиться всего несколькими словами. — Он поднял лицо к свету. — В чем главное наше сегодняшнее достижение? Оно не в том, что мы за день сделали дорогу на остров, привели в порядок автомашины, дотянули провод до пролива. Главное в том, что мы с вами убедились сегодня: когда ясна цель, когда мы правильно организованы и единодушны — для нас нет невыполнимых задач. Не зря сказано: «Нет предела силе человечьей, если эта сила — коллектив». Вот и выпьем за наш хороший, сильный коллектив!

Он поднял кружку, и за ним выпили все. Потом Тополев, сдерживая бас, прочитал приказ начальника строительства о премировании связистов. Старик заметно волновался. За ним выступила Таня Васильченко. Она успела переодеться в новую темно-синюю вязаную кофту и была очень красива. Алексей, глядя на нее, пожалел, что Беридзе, председательствовавший в другом бараке, не видит ее.

— Среди нас связистов я всех старше — мне двадцать четыре года. А младшему из нас, Генке Панкову, пятнадцать, — говорила Таня. — Честно признаемся вам, товарищи: трудно было пробиваться через тайгу. Но каждым из нас двигала мысль о судьбе родины, о судьбе нашей Москвы. И каждый нес в своей душе образ великого Сталина, а с ним ничто не страшно!.. Мы, связисты, знаем: нам предстоят впереди трудные задачи. И мы заверяем вас, товарищ Батманов, как человека, посланного сюда товарищем Сталиным: комсомольская колонна связи сделает все, что вы прикажете!..

Едва она замолчала, как попросил слово Умара. Потом один за другим вставали и говорили Карпов, Сморчков, Зятьков, Силин. Вопреки намерению Батманова быстро закончить вечер, он затянулся. Строители словно ждали еще чего-то. Батманову и самому не хотелось расставаться с ними.

Кто-то вслух пожалел, что нет музыки, и она, как по заказу, появилась: Махов уже вынимал из футляра великолепный баян. Вокруг него потеснились, освободили ему место, и он, прижав ставшее строгим лицо к баяну, заиграл «Песню о родине». Таня звонко подхватила ее, красивым, сочным баритоном ей ладно подтянул Карпов, за ними грянул и весь барак. Когда спели первую песню, кто-то начал вторую, третью. Потом, еще потеснившись, расчистили круг для пляски.

В стороне, рядом с Колей Смирновым, сидел Генка Панков, с оживлением глядевший на все, что происходило вокруг него. Таня ему сказала, что отца сейчас нет на участке, он выехал на остров. Огорченный паренек вскоре повеселел, захваченный общим настроением. Василий Максимович, наблюдавший за Генкой издали, наконец решился подойти к комсомольцам и почувствовал, как сразу заныло у него сердце. Батманов сел между Колей и Генкой и молча обхватил их обоих за плечи. Немедленно же к ним подошла и Таня. Генка поглядел на их серьезные лица и встревожился.

— Геннадий... Ты уже не маленький, у тебя мужество взрослого человека, — заговорил Батманов среди шума, стараясь следить за тем, чтобы у него самого не дрогнул голос. — Ты должен стойко, как подобает комсомольцу, перенести тяжелое известие... Мы еще не знаем окончательно, но возможно... твой отец... погиб...

Батманов едва выдержал пристальный, напряженный взгляд Генки, у которого сузились глаза. Потом слезы хлынули из них, и паренек рванулся, хотел убежать. Батманов его не пустил. Генка согнулся, спрятав лицо в колени.

Таня, не справившись с собой, поспешно отошла от них. Коля Смирнов держал своего юного друга за руку.

— Старайся взять себя в руки, — продолжал увещевать Батманов. — Жаль отца... Утешить тебя нельзя. Но головы не теряй. Будешь учиться. У тебя хорошие товарищи, Коля, Таня, целая семья...

— Мы всегда будем с тобой, Гена, — сказал Коля. — Ты ведь мне как брат младший...

— Ты хозяин своей судьбы, и никто не будет тебе ничего навязывать. Но, если согласишься, я буду вторым отцом тебе, — Василий Максимович говорил, низко пригнувшись к Генке. — И у меня вот... сын погиб. Подними голову, голубчик, будь молодцом...

Батманов обнял Генку, приподнимая его, и паренек стал покорным Василию Максимовичу, вдруг приник к нему, жалобно всхлипывая.

Никто не заметил этой сцены, в бараке продолжался праздник строителей. Кто-то вытолкнул на середину Мусю Кучину. Подбоченившись, она задорно пошла по кругу, поводя черными лукавыми глазами. С поклоном задержалась возле Рогова, и он, семеня ногами, последовал за ней.

— Веселей давай, Махов! — крикнул Солнцев, спрыгнул в круг откуда-то сверху и под учащенный ритм музыки завел такую дробь, что все заулыбались.

За пением, за шумом голосов и топотом ног никто не слышал, как разгулялась непогода на улице. Ветер за стенами ревел все сильней, яростней. И когда барак неожиданно содрогнулся от первого порыва бури, все тревожно прислушались.

В наступившей тишине явственно раздавалось завывание бушующего ветра. Заглушая его, обрушился грохот, похожий на гром. В тот же миг в бараке погас свет и в полной темноте раздался чей-то вопль:

— Лед оторвался от берега! Лед пошел в проливе!

— Вот тебе и дорога! — горько вздохнул Карпов.

В бараке поднялись суматоха, крики. Все устремились на улицу, но дверь оказалась запертой снаружи. Ее стали ломать. Во тьме замелькали яркие лучики фонарей в руках шоферов.

— Возможно, это злой умысел!— услышал Батманов над ухом голос Рогова. — Отойдите чуть в сторону.

Рогов рванулся к окну, сильным ударом выбил раму и выбросился на улицу. Батманов, прижимая к себе Генку, почувствовал, как вокруг него молча стеснились люди. Он угадывал их по прикосновениям: Коля Смирнов, Алексей, Карпов, Умара, Сморчков, Силин, Филимонов. Он выждал секунду и зычно выкрикнул:

— Что вы всполошились, товарищи! Нам не пристало поддаваться панике!.. Призываю всех к спокойствию, к выдержке. Неужели вы испугались бурана! Дорогу сделаем снова. Найдем обход полынье и все повторим сначала. И опять за один день — силы у нас хватит на все!.. Объявляю ночной аврал! Все коммунисты, руководители, бригадиры — ко мне!..

Слова эти, произнесенные с властной силой и убежденностью, всех остановили. Из разных углов барака мятущиеся лучики света скрестились в одном месте и выхватили из темноты энергичное, волевое, спокойное лицо Батманова.

Глава вторая

Да будет свет!

Жизнь на проливе начиналась теперь задолго до рассвета и кончалась только после полуночи. Сотни электрических солнц, освещавших площадку, широко раздвинули рамки зимнего дня.

На участке был введен жесткий распорядок военного лагеря: поднимались по гудку, с умыванием и завтраком укладывались в считанные минуты, обедали и ужинали все в одно время, «отбой» ко сну объявлялся тоже гудком. Этот распорядок строители приняли с полным одобрением, а Рогов, большой любитель военной дисциплины, постарался, чтобы никто не нарушал его. Он говорил, что только один человек остается вне правил нового режима — тот, кто ввел эти правила — Батманов.

Начальник строительства спал мало, как это подчас бывает с людьми, которые днем и ночью чувствуют ответственность за судьбы многих людей и большого дела. Просыпался он всегда в одно и то же время — задолго до гудка... Тихонько, стараясь не потревожить спавших рядом товарищей, одевался почти наощупь, умывался ледяной водой и выходил на улицу.