Орлы капитана Людова, стр. 96

Вырастали городские дома. Их остроконечные вышки, черепичные крыши нависали над самой водой. То там, то здесь рыжели у причалов ржавые борта кораблей, неподвижно прильнувших к камням. На палубах этих кораблей не было признаков жизни.

— Берген, главный город нашего западного побережья, древняя столица норвежских королей! — сказал с гордостью Олсен. — Больше ста лет правили здесь вожди древних викингов, пока их не вытеснила Ганза — союз немецких купцов. Здесь томился в плену у ганзейцев норвежский король Магнус Слепой.

— А теперь снова Берген — центр вашей рыбной торговли? — откликнулся, стоя рядом с ним, Сливин. — И один из центров вашего знаменитого судоходства! Мы знаем — до второй мировой войны Норвегия по тоннажу торговых кораблей занимала четвертое место в мире.

Лоцман молчал.

— «Нашу силу и наше могущество белый парус в морях нам принес», — продекламировал Сливин. — Это ведь из вашего национального гимна, написанного Бьернстерне Бьернсоном? Недаром Норвегию звали мировым морским извозчиком.

— То было раньше, — откликнулся Олсен. Он как будто немного оживился. — В молодости, товарищ, я и сам ходил матросом на наших торговых кораблях. Мы возили чилийскую селитру, руду из Швеции, каменный уголь из Кардифа в Пирей, белых медведей из Норвегии в зоологические сады Гамбурга, Антверпена и Кенигсберга. Мы возили сельдь и тресковый жир, золото из Бельгийского Конго и удобрения из Мексики и Коста-Рико. Вы правы, товарищ, наш поэт Бьернстерне Бьернсон недаром прославил норвежских моряков в гимне.

— Да, гитлеровская оккупация подорвала ваш флот.

Олсен угрюмо молчал. Сливин помолчал тоже.

— Что это за суда на приколе, товарищ Олсен?

Олсен повернул к нему свое худое лицо.

— Это, товарищ, наши рыболовные и транспортные корабли. Они ржавеют без работы… — тонкие губы лоцмана скривились печальной усмешкой. — Вам не кажется, что здесь на рейде слишком много иностранных флагов?

«Да, — подумал Сливин, — иностранных флагов здесь действительно немало». Полосатые полотнища с накрапами белых звезд развевались на штоках теплоходов, на мачтах разгружаемых высоких черных транспортов.

— Я не хотел об этом говорить, — медленно, морщась, как от боли, сказал норвежский лоцман, — но у меня уже глаза болят от пестроты этих флагов. — Он улыбнулся, смотря вперед. — А вот, впрочем, имею удовольствие увидеть и наше национальное знамя.

Из окна двухэтажного домика, прильнувшего к подножию черной скалы, из окна с ярко-зелеными ставнями свесилось полотнище норвежского красно-синего флага. Две девушки улыбались, размахивая флагом.

— Насколько я понимаю, они приветствуют вас! — глаза Олсена прояснились, он заговорил живее, радовался перемене разговора. — Норвежский народ помнит, что русские люди помогли ему освободиться от гитлеровского рабства.

— После окончания войны, — торжественно сказал Сливин, — пришлось мне побывать в Северной Норвегии, в рыбачьем городке Хорштадте. Есть там могила советских воинов, замученных фашистами. Трогательно было смотреть, как ухаживает население за этой могилой, как девушки приносили на нее венки из камыша и горных цветов.

— Да, отношение народа к вам не изменилось…

Лоцман сам себя оборвал на полуфразе, подошел к трубе ледокола, потянул рукоятку свистка. Вместе с жемчужно-белыми султанами пара взлетели из трубы три пронзительных зова: два длинных, один короткий — сигнал вызова портового лоцмана.

— Норвегия встречает вас хорошо, — сказал Олсен, шагнув к поручням. — Вам улыбаются и наши девушки и наша природа. Вы знаете, про Берген говорят: дома и улицы здесь всегда чисты потому, что почти непрерывно их омывают дожди. А сегодня такая праздничная погода!

Он хрустнул пальцами своих костистых рук.

— Ну, окончена моя работа. Сейчас портовый лоцман будет ставить вас к причалу.

— Но когда пойдем отсюда, вы, насколько я знаю, снова поведете нас? — спросил Сливин.

— Да, я буду иметь честь вести моих русских друзей до границы наших государственных вод, — слегка поклонился норвежец.

Он сбежал по трапу вниз. От пристани уже нарастало постукивание мотора. По направлению к «Прончищеву» шел, разваливая сине-белую воду, лоцманский катер.

— Как только ошвартуемся — сразу придется связаться с одной из судоремонтных компаний, договориться о ремонте, — сказал Потапову Сливин. — А вас, капитан третьего ранга, — обернулся он к Андросову, — прошу приготовить приказ о вынесении благодарности боцманским командам дока и кораблей экспедиции за отличную работу с буксирами…

На верхнюю палубу вышел Тихон Матвеевич, что-то сердито пробормотал, постоял недоуменно, вернулся в свою каюту… Торжественные звуки Пятой симфонии Бетховена разнеслись по ледоколу, проникли в буфет, где Глафира Львовна и Таня готовили посуду к обеду.

— Опять со своим патефоном, — сказала, перетирая тарелки, Глафира Львовна. — Солидный человек, а занимается ерундой… От одиночества… — Она говорила, как всегда, недовольным тоном, но ее лицо казалось оживленней обычного. — Не слышала, Танюша, скоро на берег начнут увольнять?

— Нет, не слыхала, — сказала Таня рассеянно, смотря в иллюминатор.

— Ты, Танюша, вместо меня в кают-компании обед не раздашь? Меня старший помощник в первую очередь отпустить обещал. Хочу по магазинам пройтись. А завтра, когда в увольнение пойдешь, я тебя подсменю в салоне.

— Не знаю, успею ли, Глафира Львовна. Мне передвижку на доке сменить нужно. А потом на «Топазе» и на «Пингвине».

— Успеешь с передвижкой. Кому сейчас чтение твое нужно? Ребята к увольнению готовиться будут… Подсмени, Танюша!

— Я подумаю, Глафира Львовна, — сказала нерешительно Таня.

Глава пятнадцатая

ФРОЛОВ УДИВЛЯЕТСЯ

Был тот самый ранний утренний час, когда особенно глубоко ощущаются свежесть и красота мира. Деревянный настил палубы был темным от недавно прошедшего дождя, но пропитанные солнцем облака лишь кое-где подернули прохладное небо, вода рейда казалась очень чистой, чуть плескалась у корабельных бортов и вдоль пристаней, сложенных из древних каменных плит.

Жуков стоял у борта «Прончищева», смотрел задумчиво на залив. Сегодня почти не спал. В походе, после трудных вахт, засыпал, едва добравшись до койки, а теперь вот проснулся перед рассветом и не давали покоя смятенные мысли.

Так хотелось поговорить с человеком, на суждение которого мог положиться. Был бы здесь друг Калядин…

Он вздохнул, отвернулся от поручней. Потянуло взбежать на мостик, взглянуть — в порядке ли сигнальное хозяйство. Привык так делать еще на «Ревущем», никогда не лишним казалось заглянуть на свой боевой пост. Он взбежал по трапу — сталь ступенек зазвенела под каблуками.

На мостике стоял полный невысокий офицер. Повернулся на шум шагов, взглянул на Жукова ясными небольшими глазами. Подкупающее добродушие было во взгляде Андросова. Что-то словно толкнуло Жукова в сердце. Вот возможность поговорить по душам…

— Здравствуйте, товарищ капитан третьего ранга.

Он в нерешительности остановился.

— Здравствуйте, товарищ Жуков! Что так рано проснулись?

— Не спится… — Жуков снова запнулся и вдруг решился, открыто взглянул на офицера. — Вся душа у меня изныла. Поговорить с вами разрешите?

— Я давно ждал этого разговора, Жуков, — тихо сказал Андросов.

— Что же это получилось такое? — Жуков шагнул ближе, невольно понизил голос. — С девушкой моей там в базе? Врагом оказалась. А ведь убила-то, оказывается, не она.

— Да, того диверсанта, шпиона убил в ее комнате, по-видимому, другой человек, — сказал негромко Андросов. — Но не в этом для вас суть дела.

Жуков слушал потупившись. Вспомнил до мелочей последнюю встречу с Клавой у майора, и холодом обдало сердце. Андросов будто читал его мысли.

— Следствие установило, что Шубина замешана в преступлении более страшном, чем убийство, — в измене родине, в шпионаже. И вы, комсомолец, советский моряк, тоже чуть не оказались запутанным в этом деле.