Орлы капитана Людова, стр. 86

Утром сигнальщики с вернувшегося из учебного похода эсминца, сменившись с вахты, выйдя для перекура на пирс, рассказывали друзьям, что увидели в море перед рассветом.

В прибрежной полосе, на траверзе новостроек Электрогорска, они увидели рыбачий бот, крепко взятый в световую вилку прожекторными лучами.

Странно было то, что широкий парус суденышка, на мгновение забелевший в скрестившемся на нем прожекторном свете, вдруг свернулся, исчез — и мотобот на необычайной скорости, резко лавируя, стал вырываться из мчавшегося за ним света.

Мотобот круто уходил в море, за линию наших территориальных вод, и наперерез ему пронеслись мимо эсминца два пограничных катера. Катера, догоняя мотобот, не спускали с него своих ослепительных прожекторных глаз…

— Верно, контрабандиста поймали, — сказал сигнальщик, закончив рассказ.

— А может, ушел? — усомнился один из слушателей.

— От наших пограничников попробуй — уйди!.. А что это у вас за взрыв такой был?

Но спрошенный матрос с ледокола промолчал, раскуривая папироску, и сигнальщик с эсминца не повторил вопроса…

Глава одиннадцатая

НАЧАЛО ПОХОДА

На рассвете зазвонили колокола громкого боя. Моряки вскакивали с коек. Узкий и длинный кубрик, легкое покачивание под ногами, на подволоке — забранные железными сетками яркие лампы…

Крепкий сон подчас лишает ориентации, переносит в былые, опалившие душу дни.

Налет вражеской авиации? Атака подлодки?

Нет, это не боевая тревога. Это аврал. Звонки: длинный — короткий, длинный — короткий… Аврал.

Внутри башни плавучего дока, в кубриках, пахнущих теплым металлом и свежей краской, люди натягивали сапоги и одежду, срывали с вешалок фуражки. Выпрыгивали по трапам на верхнюю палубу, в тусклый и мокрый полусвет утра, занявшегося над шквалистым морем.

И боцман Агеев, быстрее всех одевшийся в каюте старой баржи, опередив водолазов, скользнул по штормтрапу, свисавшему с усеянного закрашенными вмятинами борта. Спрыгнул на палубу дока.

Док двигался в открытом море. Дул порывами настойчивый ветер. Холодный дождь падал не отвесно, а летел прямо в глаза, параллельно пенистым бесконечным волнам. Вечером море было нежно-зеленым, гладким, как шлифованный малахит, а сейчас, куда ни бросишь взгляд, расстилаются хребты серых, закипающих пеной волн.

На вершине доковой башни сигнальщик, прикрыв глаза козырьком ладони, всматривался вперед, читал вспышки на мостике ледокола.

— Из-за чего шум? — спросил молодой лейтенант Степанов. Он был в одном кителе, жмурился под бьющим в лицо дождем.

— Входим в Зундский пролив! — сказал вахтенный офицер. Ветер хлопал длинными полами его резинового плаща. Вода стекала по надвинутому на лицо капюшону.

Ветер рванул вздувшийся капюшон, сдергивал его с головы. Вахтенный офицер встал спиной к ветру.

— Вам бы лучше шинель надеть, товарищ лейтенант! — сказал вахтенный офицер. — Принят семафор командира экспедиции: «Тросы выбирать, на сто метров подтянуться к ледоколу».

Лейтенант исчез в тамбуре.

Снова работа с тросами! Только вчера, выйдя из огражденной части канала, вытравили буксир с дока на «Прончищев» до трехсот метров, чтобы идти открытым морем. Сейчас, входя в узкости Зунда, при плохой видимости, со шквалистыми дождями, опять укорачивают тросы… Чтобы не сбить навигационного ограждения, избежать возможности столкновения со встречными судами… А потом, при выходе на простор Каттегата, снова травить буксиры… Огромная работа! Надев шинель, лейтенант вновь выбежал наружу.

Вахтенный офицер перегнулся с мегафоном в руках через поручни подвесного моста.

— Мичман, быстрей людей на шпили! Выбирать буксиры!

В руках Агеева тоже был мегафон. Среди уложенных восьмерками тросов и гигантских якорных цепей торопливо двигались моряки. Сбегали вниз и подымались по звонким суставчатым трапам, будто по пожарным лестницам многоэтажного дома.

Наверху завизжали электрошпили. Словно оживая под ударами ветра и дождя, серебристые тросы зашевелились, поползли по палубе, вытягиваясь и сокращаясь.

Молодой матрос Щербаков опасливо ухватился за скользкую, неподатливую сталь. Главный боцман предупреждал не раз: каждый трос — длиной в сотни метров, двенадцать килограммов весит один его метр. Не закрепишь вокруг кнехта выбираемый из воды стальной канат, не наложишь вовремя стопор — и увлекаемый собственной тяжестью трос может рвануться обратно в море, хлестнуть по ногам, перебить кости. Скользя за борт с огромной быстротой, он может унести с собой в море разиню.

— Рукавицы ваши где? — услышал Щербаков оклик Агеева.

Он распрямился. Вот почему так неудобно рукам. Торопясь на палубу по авральным звонкам, совсем забыл о рукавицах.

— Живо наверх! Надеть рукавицы! — скомандовал главный боцман.

Когда Щербаков вернулся, уже все моряки боцманской команды работали по выборке тросов.

— А ну, матросы! — кричал Агеев, и его голос не терялся в визге шпилей и грохоте металла. — Раз-два, взяли! Веселее, мальчики!

Мальчики! В устах главного боцмана это звучало не обидно, а задорно-ободряюще. Но еще больше подбадривал вид самого мичмана, работавшего во главе одной из групп.

Он нагибался, ухватывался за мокрую сталь, и в такт его движениям полтора десятка людей подхватывали трос. Трос толщиной с мускулистую руку понемногу выползал из воды, наматывался на шпиль, завитками ложился на палубу.

Во главе второй группы матросов работал боцман Ромашкин. Он первый сбросил пропитанную дождевой водой и потом рубаху, мышцы его худощавого стройного тела вздувались под полосами тельняшки. Бескозырка с золотыми литерами «Балтийский флот» плотно сидела на курчавой голове. Будто шутя, работал рядом с ним широкоплечий Мосин.

И Щербаков приноровился уже к общему движению. Даже летящий пригоршнями дождь не леденил теперь, а приятно освежал разгоревшееся лицо.

— Ну, то-то, — услышал он рядом с собой голос Агеева. — В рукавицах-то работать способней. Почему без них вышли?

— Поторопился, товарищ мичман, — сказал Щербаков, плотней надевая рукавицы.

— А не слышали поговорки «Торопитесь медленно»? Всегда помните эту поговорку.

Он отошел от Щербакова. Сгибая бугристую от мускулов спину, помог другому матросу крепче ухватить буксир.

— Еще раз, орлы!

Вползая на палубу, тросы несли за собой клочья водорослей, прозрачную слизь медуз. Даже красный буек минного трала был подхвачен ими где-то в глубинах Балтийского моря.

Туман рассеивался, дождь утихал.

Четче вырисовывался на волнах приближающийся «Прончищев».

Издали он казался почти круглым. Теперь яснее были видны мощные обводы его бортов, две трубы, от которых летели к горизонту плоские дымовые облака.

Уже стало видно, как тросы, уходящие в море с палубы дока, вновь поднимаются из воды среди снежно-белой пены, бушующей за кормой «Прончищева».

А еще дальше чернел головной корабль экспедиции — маленький «Пингвин». Буксир, похожий издали на паутинную нить, связывал его с ледоколом. И посыльное судно «Топаз» пенило на траверзе дока еще затуманенную водную даль.

С «Прончищева» снова мигал сигнальный прожектор.

— Буксиры выровнять и завернуть! — крикнул вахтенный офицер.

— Буксиры выровнять и завернуть! — повторил, выпрямляясь, мичман.

Снял рукавицы, вытер ладонью лицо.

На корме «Прончищева», перед лебедкой с намотанным на нее тросом, стоял начальник экспедиции, держа мегафон под мышкой. Большое лицо капитана первого ранга блестело от дождя, борода намокла и потемнела, мокрая беловерхая фуражка была сдвинута на бритый затылок.

Рядом со Сливиным стоял Андросов.

Офицеры удовлетворенно глядели на плещущие в воде буксиры.

Исчезая в пене кильватерной струи ледокола, тросы то натягивались слегка, то снова ослабевали. Возле самых бортов дока и ледокола возникали они из волн. Вся их средняя часть уходила глубоко под воду, образуя тяжелый провес.