Ведьмы и все прочие, стр. 11

— Там все разноцветное, — говорил он. — Множество разных красок.

Но Сорбет никак его не понимала. И он никак не мог ей ничего растолковать, поэтому он стал запинаться, запутавшись в собственных объяснениях, но ее глаза сияли, будто она была пленена его рассказом.

— И там еще есть солнце, — сказал парикмахер.

— Что значит солнце?

— Солнце — желтое, горячее и ласковое, — пояснил он. — О, как бы я хотел вернуться назад! Милая Сорбет, укажи мне дорогу отсюда!

— Я могу указать тебе дорогу, — сказала она. — Но при одном условии.

— Каком же?

— Возьми меня с собой, — прошептала она. — Я хочу быть с тобой. Ты мне нравишься.

— Согласен, — кивнул парикмахер. — Теперь ты будешь моей невестой. Отправляемся немедленно.

Они выехали за черту города и оказались на лысом плоскогорье, где не было ничего, кроме лунного света и льда.

— Твоя тетушка Фригитта собиралась навсегда оставить тебя здесь, — сказала Сорбет. — Она хотела превратить тебя в снеговика с угольками вместо глаз.

Впервые парикмахер по-настоящему испугался и произнес дрожащим голосом:

— Давай поедем быстрее.

И сани помчались вперед, петляя меж снежных кочек, перелетая с одной заснеженной льдины на другую.

— Где-то здесь должен быть вход, — остановила сани Сорбет. — Вход в грот. Это конец нашего мира и начало вашего.

— Тише! — вдруг прошептал парикмахер. — Ты слышишь?..

Они замерли, прислушиваясь.

— Это тетушка Фригитта, — сказала Сорбет. — Она догоняет нас.

— Племянник! — донесся до них голос тетушки Фригитты. — Племянник! Вернись!

— Быстрее! Быстрее! — воскликнула Сорбет. — Где-то здесь между сугробами должен быть вход!

В отчаянье они заметались из стороны в сторону, руками разгребая снег, отламывая и отбрасывая прочь ледяные наросты.

— Поздно! — крикнула Сорбет. — Она уже здесь! Я слышу скрип ее шагов.

— Здесь какое-то отверстие! — задыхаясь, еле выговорил ей в ответ парикмахер.

И они кинулись в непроглядную тьму открывшегося перед ними небольшого грота. За спиной они слышали призывные крики тетушки Фригитты, громкий скрип ее шагов по снегу, но карабкались по уходящему вверх ходу все дальше и дальше, пока наконец не очутились в каком-то темном коридоре.

— Она не погонится за нами? — стуча зубами от страха, спросил парикмахер.

— Нет, — сказала Сорбет. — Она боится вашего мира, она не рискнет пойти нам вслед.

В конце коридора была дверь, открывшаяся на удивление легко.

— Это холодильник, — сказал парикмахер. — Мы в холодильнике, и мне почему-то кажется, что я знаю, как отсюда выбраться. Пойдем.

Он действительно очень быстро нашел выход, и вскоре в глаза им брызнул яркий солнечный свет. О, как же здесь было красиво! Зеленые кроны деревьев, красные пионы, желтые лютики в траве. Красота! Парикмахер рассмеялся от счастья и спросил:

— Ну как тебе это нравится?

— Чудесно, — ответила Сорбет. Ей было ужасно жарко, бедняжке. На лбу у нее блестели капельки пота.

— Дома у меня прохладно, — сказал парикмахер. — Смотри-ка, моя машина до сих пор на стоянке. Пойдем, по дороге я смогу тебе все показать. Видишь все эти краски? — спросил он, когда они поехали. — Ты только взгляни на эти красные крыши и голубую воду!

Он был так взволнован и с таким оживлением оглядывал окрестности, что совсем не смотрел на нее и не замечал, что она не говорит ни слова.

Наконец он остановился на красный свет и лишь тогда взглянул на свою спутницу.

— Боже, ты таешь! — воскликнул он.

Бедная свежемороженая дама на глазах превращалась в лужицу. Парикмахер схватил носовой платок и стал вытирать капли с ее лица, но воды в его машине все прибывало и прибывало. Он откинул верх своего автомобиля, вокруг них заплясал свежий ветер, но ничто, ничто не помогало.

Сзади сердито гудели машины, потому что светофор уже зажег зеленый глаз, но парикмахер так разнервничался, что не мог ехать дальше, он только восклицал в отчаянье:

— Она тает! Она тает!

Из будки высунулся полицейский и спросил строгим голосом:

— Вы почему не едете?

— Моя невеста тает, — сказал парикмахер.

— Ваша невеста, где она? — спросил регулировщик.

— Да вот же, рядом со мной, — ответил тот, но на соседнем сиденье была одна лишь лужица.

— Эта лужа и есть моя невеста, — грустно пояснил парикмахер и тронулся с места.

Регулировщик с сочувствием посмотрел ему вслед. Приехав домой, парикмахер взял половую тряпку и вытер сиденье. «Слава богу, что это искусственная кожа», — подумал он и сам расстроился от своей бессердечности. «Неужели меня так мало огорчило, что прекрасная Сорбет растаяла?» — спросил он себя.

«А, собственно, почему это должно было меня огорчить? — он пожал плечами. — Все-таки она была слишком холодна для меня. Я рад, что сумел вырваться из этой страны свежемороженых дам. А сейчас я с удовольствием выпью чашечку горячего кофейка».

Он поставил на плиту воду и открыл холодильник, чтобы достать оттуда бутылочку рома. Почему-то бутылки не оказалось на положенном месте, и парикмахер нагнулся, стараясь заглянуть в глубь полки. И тут он почувствовал, как две холодные, словно лед, руки обвили его шею.

— А вот и я, — прозвучал у его уха ледяной голос тетушки Фригитты. — Теперь-то я тебя не выпущу. Ты вернешься со мной назад.

Парикмахер стал задыхаться. Он хрипел и кашлял, пытаясь вырваться. Наконец он вцепился обеими руками в дверцу холодильника и дернулся с такой силой, что ледяное объятье разжалось, и он грохнулся затылком на кухонный коврик. Почти теряя сознание, он пнул ногой дверцу, и она захлопнулась.

— Фу, еле вырвался! — сказал парикмахер, ему было ужасно жарко. Потом он выпил кофе без всякого рома, а на следующий день поместил в газете объявление: «Продается холодильник. В полной исправности».

И с этого дня в доме парикмахера не было холодильника. И он терпеть не мог все свежемороженое, даже самые вкусные ягоды.

Девочка, которая потеряла имя

Каждое воскресенье, когда Том с отцом шли в церковь, они проходили вдоль высокой стены. В стене была небольшая дверь.

— Что за этой дверью? — спросил однажды Том.

— Но, мой мальчик, — ответил ему отец, — в стене нет никакой двери.

И все-таки Том отчетливо видел эту дверь, и как-то раз, когда отец заговорился с церковным сторожем, он отпустил отцовскую руку и скользнул в эту дверь.

Он долго пробирался на ощупь по длинному коридору, пока не нащупал следующую дверь. Толкнув ее, он очутился в комнатке.

За столом сидела девочка. Напротив нее, закинув ногу на ногу, сидел огромный заяц и курил сигарету в длиннющем мундштуке. Они играли в шахматы.

— Доброе утро, — поздоровался Том.

— Доброе утро, — кивнул заяц. — Бери стул и садись.

Том сел и посмотрел на девочку. У нее были невероятно печальные глаза, и он спросил:

— Как тебя зовут?

Вместо ответа девочка заплакала. Всхлипывая, она встала из-за стола и закрыла лицо руками.

— Бессовестный! — сказал заяц. — Ты зачем об этом спрашиваешь?

— Но я же… я не знал, что она заплачет, — растерялся Том. — Я ведь просто спросил, как ее зовут.

— Это называется: не в бровь, а в глаз, — покачал головой заяц. — Она потеряла имя. И от того, что она потеряла имя, она должна оставаться здесь и играть в шахматы хоть до скончания веков. Мы ждем, когда ей позвонят.