Моя свекровь — мымра!, стр. 23
— Фрося моя не без чувств. Спит она, уморилась, по дебрям набегавшись, силы молодые свои восстанавливает. Как раз к тому времени, как мы обратно вернемся, она окончательно силы свои восстановит да с ними и полезет на третий этаж.
— Вы уверены? Точно полезет? Боюсь, хуже не вышло бы.
Я заявила, больше рассчитывая на себя, чем на Фросины силы:
— Уверена! Полезет как миленькая! Если, конечно, еще успеем, если верзилы нас не хватились…
— Успеете! — радостно заверил Арнольд. — Если подруга здорова, значит успеете. Когда я уходил, “быки” только-только пулечку расчертили и замахнулись на классику. Игра бесконечная, так что режутся в карты, что те фраера, не управятся до прихода Якудзы.
С этими словами он повернул на сто восемьдесят градусов, а я закричала:
— Ура-а! На мины! Вперед!
Арнольд вздохнул с облегчение:
— Слава богу, есть у вас ум, возвращаемся.
Глава 16
Месяцем раньше. Япония. Провинция Акито. Резиденция уважаемого в стране якудзы (одного из шести повелителей японской мафиозной организации) господина Судзуки Хаято, известного больше под именем Тацу — Великий Дракон.
Осень осмелилась “предать огню” дворец Тацу — Великого Дракона, — всевластного господина Судзуки Хаято. Бесстрашно подступив огнем кленов к усадьбе, осень ворвалась в сад пламенем низких японских рябин, зажгла кусты бузины, разбросала охру вишен по камню террас, обдала багрянцем ольху, устремленную к ажурным пагодам дворца господина Судзуки.
Величественно парил прекрасный черно?белый дворец — точная копия Замка Окаяма — над пламенеющей лесной стихией провинции. Дорога, словно стрела на излете, бессильно роняла себя с крутых сопок к дубовым резным воротам — за ними мерно и чинно текла жизнь шестого Тацу Большого Совета Якудзы — повелителя восьми кланов Вселенной, властителя судеб, великого господина Судзуки Хаято.
Юдзан торопился: путешествие из России оказалось тяжелым и длинным, но нельзя опаздывать к Тацу. Стремительный джип соскользнул с асфальта, обузданный неистовым Юдзаном, недовольно заскрипел тормозами и покорно зашуршал колесами по гравию двора, почтительно вкатываясь в ворота замка.
Чуть осклабив жемчужные зубы на свирепом азиатском лице, красавец Юдзан, поигрывая мускулами, стиснул руль обнаженной рукой — изумрудный дракон ( татуировка, символ уважаемого клана могущественной Якудзы) ожил на коже, задвигался, казалось, взмоет и двинется на врага.
Бегло взглянув на часы, Юдзан с радостным облегчением отметил:
— Успел.
Одно опоздание к Тацу — и мизинец с левой руки долой!
Легко выскользнув из машины, Юдзан резким движением задрал подбородок, рисуясь перед охраной. Широким шагом двинулся к резиденции шефа: неистовый, злой, строптивый — шел, играя стальными мышцами, катил глазами “железную бочку”.
“Железная бочка” — древний прием самурая — незримая, но очевидная, хоть и созданная волей воображения. Несуществующий, но грозный и разящий каток — гремит, раздвигает пространство, повергая в ужас противника.
Юдзан овладел приемом блестяще, — он шел один, но казалось, армия наступает…
— Эй, парень! — раздался насмешливый оклик. — Можно спросить, на кого бочку катишь? На самого Дракона?
Юдзан вздрогнул, испепелил глазами снобов-охранников и решительно пресек их насмешки — дал достойный ответ:
— Многоуважаемый Судзуки Хаято, Великий Дракон, всем нам отец. Он строг, но в нем одном справедливости мера содержится.
— Ладно уж, проходи, — не смея возражать очевидному, кивнул начальник охраны.
Красавец Юдзан нес важные вести и надеялся, что Тацу примет его без промедления, отложив все дела. Но, вопреки чаяниям, аудиенция отложилась. Секретарь Тацу, строгий господин Ямасита, велел ждать, указав гонцу на место за ширмой, украшенной прекрасным рисунком по шелку.
Лишь опустившись на циновку, Юдзан понял как он устал. За плечами остались сотни километров удручающего бездорожья российского Дальнего Востока, где даже его мощный джип ежесекундно рисковал увязнуть без надежды на помощь. Затем была переправа на морском пароме, затем гонка по Японии и вот… Глаза Юдзана смыкались, голова клонилась все ниже и ниже…
Тацу — Великому Дракону — недавно исполнилось сорок семь лет. Долгий путь борьбы на опасном пути воина Якудзы (от простого “солдата” до “маршала”) сделал из Тацу философа, склонного к консервативным взглядам на жизнь и государственные проблемы. Войдя в пору зрелой мудрости, Тацу вдруг осознал: истина в вине!
И… все свои капиталы, все средства кланов, которыми он управлял стальной рукой, Тацу направил на производство, популяризацию и рекламу сакэ. Тацу не смущало, что в Японии имелось уже более трех тысяч официальных производителей рисового вина. Великий Дракон свою миссию видел в том, чтобы распространить сакэ, как традицию, по Вселенной.
И начать он решил с России — весьма ошибочно, стоит отметить. Не учел Тацу как беззаветно и преданно россияне чтут традиции собственных предков — пьют все, что горит, но, придирчиво взирая на градусы, а в сакэ их, против обычаев, мало.
Непростительно мало!
Но Великий Дракон об этом не знал и мечтал с прямодушием мафиози: “Для начала — контрабанда, а затем и легальное производство наладим. Когда же русские дикари пристрастятся к сакэ, наступит время посеять в их варварских душах зерна традиций. Ибо сакэ — это прежде всего традиции. А традиции — это нравственность. Нравственность же основа государственного порядка, основа семейного благополучия. Основа основ!”
“Дикари” же о планах Дракона не знали. Имея свои традиции, о японских они дерзко не помышляли. Отсюда возникала коллизия: Великого Тацу уже в самом начале пути ожидали “сюрпризы” размаха такого бескрайнего, как и сама Россия.
Но Великий Дракон (к его же спокойствию) об этом пока не ведал. В безмятежном ожидании вестей из России Тацу писал письмо госпоже своего сердца. Время от времени отрываясь от серьезнейшего занятия, он с умилением поглядывал на портрет рыжеволосой дамы славянской наружности, в небрежной позе расположившейся на обложке собственной книги, совсем не случайно лежащей на письменном столе Тацу Судзуки.
“Вот она какая, многоуважаемая моя Мархалева Софья Адамовна, — с легкой грустинкой подумывал Великий Дракон. — Интересно, чем сейчас занимается эта божественная женщина? Наверняка чем-то полезным и очень высоким!”
И, как всегда, не ошибался Великий Дракон: Софья Адамовна Мархалева в тот самый момент действительно занималась весьма полезным и очень высоким: семиэтажно крыла свою свекровь, мать мужа Роберта, вредную и строптивую!
Не в силах такого представить, Тацу печально вздыхал и возвращался к письму, но вскоре снова смотрел на портрет своей госпожи, размышляя: “Как разнообразен, как многогранен ее талант. На ком же она его отточила?”
Ясно на ком — все на той же свекрови!
Но и об этом Тацу не знал, а потому размышлял безмятежно: “Ее книги, исполненные глубочайшего философского смысла — настоящие произведения искусства. Ее творения прекрасны, как строки несравненной Сэй Сёнагон (автор сборника эссе “Записки у изголовья”, литературного шедевра, 12 века). Даже осмелюсь сказать, что еще более прекрасны.
А мысли сходны с моими. Госпожа Мархалева, так же, как я, недовольна нравами, царящими там, в России. Нравы те, судя по мастерским романам великой и любимой моей писательницы, нуждаются в исправлении. Я же знаю, что для этой цели нет ничего лучше сакэ…”
Великий Дракон бросил взгляд за окно — там “полыхал”, “зажженный” осенью, Бархат Амурский, красивейшее растение, обожаемое господином Судзуки. Из стволов Амурского Бархата издавна делались пробки для вина сакэ. Поэтому Бархата было в усадьбе особенно много — не для производственных нужд, а для услаждения глаз.
Господин Судзуки — Великий Тацу — вздохнул и горестно посмотрел на письмо. Мысли о прекрасной и недоступной госпоже Мархалевой заставили руку дрогнуть, и черта под иероглифом “до” получилась вялой, незавершенной.