Фанера над Парижем, стр. 46
— Рискнула, Тома, рискнула! Рискнула и очень неудачно, — посетовала я. — Теперь снова на карнизе стою, а «Мерседес» остался внизу без присмотра.
Думаю, Тамарка остолбенела, потому что прошло секунды три, прежде чем она закричала:
— Мама, ты невозможная! На каком карнизе ты теперь стоишь?
— На том же, на котором стояла и в прошлый раз, когда ты меня с адвокатом снимала. Кстати, Тома, приезжай и теперь меня снимать, если живой увидеть хочешь. На этот раз я хоть и недавно стою, но, чувствую, закончится все очень плохо. Ветхий уж слишком карниз.
— Мама, — взревела Тамарка, — надеюсь, ты шутишь? Если шутишь, то не смешно.
— Еще бы! А уж как мне не смешно, один карниз только знает.
— Как ты всегда не вовремя, Мама! — рявкнула Тамарка и разразилась площадной бранью. Ха! Не вовремя! Это когда о карнизе речь идет?
— Ладно, Мама, в последний раз, — в конце концов снизошла Тамарка, и я вздохнула с облегчением.
На этот раз все произошло значительно быстрей и прозаичней. В рекордно короткие сроки прибыл бронированный Тамаркин «Мерседес» одновременно с фургончиком МЧС. Сама Тамарка, подбоченясь, расположилась внизу и бодро принялась режиссировать мое спасение.
— Нет! Она чокнутая, но не из дурдома! — доносился до меня ее зычный голос.
Одновременно, в окнах слева и справа, образовались спасатели.
— И не суицидная она… — разорялась внизу Тамарка, выдавая комментарии и спасателям, и толпе. — Кого хотите до самоубийства сама доведет. И не лезьте за ней, иначе сверзится. Пусть сама! Пусть сама! Высоты, дура, боится. Снимайте аккуратно, она нужный обществу человек. Кто? Не знаю. Говорит, что гений. Да что там разбираться, сами видите!
Услышав это, я не только успокоилась, но и пришла в хорошее расположение духа. Такая оценка от Тамарки, это что-то! Надо знать мою Тамарку. Наконец-то она признала, что я гений! После этого и умереть не жалко.
Я с благодарностью глянула вниз на подругу. Рядом с ней крутился какой-то важный спасатель, видимо, начальник, а чуть поодаль мужичок в куртке с эмблемой МЧС нацелил на меня видеокамеру.
— Тома! — крикнула я. — Пусть немедленно уберут этого киношника! У меня поза невыгодная!
Крик мой до Тамарки не долетел, точнее, долетел, но не весь, потому что она отмахнулась.
— Стой где стоишь! — рявкнула она. — Сейчас спасут!
Я покосилась на оператора и решила, что деваться некуда: и в нечеловеческих условиях придется оставаться женщиной. Являя чудеса акробатики, я героически начала принимать наиболее выгодную для съемки позу. Толпа внизу ахнула, а спасатель из окна слева, правильно оценив обстановку, вежливо меня проинформировал:
— Не нужно так нервничать. Все по закону. Мы обязаны снимать нашу работу, чтобы потом не возникало претензий.
— Если не хотите, чтобы возникли претензии, скажите ему, пусть снимает слева, оттуда, где дерево, — безапелляционно потребовала я и пояснила:
— Оттуда выгодный план.
— Пленка сразу пойдет в архив, — заверил меня спасатель.
— И все же скажите ему, иначе я упаду. Выгодные позы и на земле непросто даются, а я на карнизе стою.
— Ладно, — паникуя, согласился спасатель. Не знаю, как они переговаривались, но оператор сместился на нужную позицию, и я успокоилась, старательно улыбаясь.
Однако долго улыбаться мне не пришлось. Сразу же вслед за этим два спасателя из окна слева подали тем, что в окне справа, две длинные алюминиевые штанги, которые прижали меня к стене. Образовалось нечто вроде перил: одна штанга на уровне моих колен, вторая чуть выше пояса.
— Сможете передвигаться, держась за наше ограждение? — поинтересовались из окна справа.
— Передвигаться?!! Вы с ума сошли! — возмутилась я.
— Тогда мы вынуждены спуститься на карниз, — сообщили из окна слева.
Я тут же почувствовала, что вполне доверяю этим штангам. Выглядели они уже вполне надежно. И в самом деле, почему бы не попробовать.
Отпустив крюк, я вцепилась в верхнюю штангу. Боком, как краб, сделала несколько шагов по направлению к окну, балансируя рукой с зажатым в ней мобильником.
— Бросьте телефон, — звенящим от напряжения голосом попросил спасатель.
— Об этом не может быть и речи, — останавливаясь для передышки, отрезала я и выразительно посмотрела на спасателя. — В прошлый раз меня сняли прямо с телефоном. Неужели у вас квалификация ниже?
Видимо, аргумент оказался убедительным — спасатель махнул рукой и попросил:
— Постарайтесь придвинуться поближе к окну.
Я пару раз шагнула и ощутила на плечах и лодыжках сильные мужские руки. Как куклу, меня затащили в окно, и все это (о ужас!) запечатлела видеокамера.
Вниз я спустилась уже не так эффектно, как в прошлый раз: всего лишь на лифте. Лифт сильно уступает пожарной машине. Это стало ясно, едва я вышла из подъезда: на этот раз толпа встретила меня жидкими аплодисментами. Зато Тамарка обрадовалась мне сверх всякой меры: обняла и даже расцеловала.
— Тома, Тома, — смущенно залепетала я, — ну хватит, при людях, о нас могут плохо подумать.
— Ты невозможная! — вполне традиционно заявила Тамарка, увлекая меня к своему «Мерседесу». — Всю жизнь теперь на меня работать будешь, Мама!
— Будто я чем-нибудь другим занимаюсь, — резонно возразила я, открывая дверь автомобиля и обнаруживая на заднем сиденье бездыханное тело, возможно, даже труп.
С воплем я отскочила так резво, что едва не сшибла с ног Тамарку.
— Что такое, Мама? — возмутилась она и, сообразив, в чем причина, тут же меня успокоила:
— Это наша Роза сознание потеряла. Как увидела тебя на карнизе, так сразу и отрубилась.
Пока я приходила в себя, Тамарка сунула визитку эмчээсовскому начальнику и распорядилась:
— Счет за спасение выставите моей компании. — Подумав, она добавила, многозначительно глядя на меня:
— Мама отработает.
— Только этим и занимаюсь, — снова буркнула я и полезла в машину.
До сих пор помню взгляд эмчээсовца — бедняга обалдел, когда узнал, что, юная, я прихожусь престарелой Тамарке мамой. Жаль, некогда было рассказать ему, с чего все это началось.
ГЛАВА 30
Как только я уселась рядом с Розой, она сразу же пришла в себя и защебетала:
— Это ужас! Это к-кошмар! Это ч-черт знает ч-что! Сначала П-пупс, п-потом ты!
— Неужели и Пупс на карниз залез? — поразилась я.
Роза задохнулась от негодования, а Тамарка меня успокоила:
— Пупс поступил проще: он послал Розу на три буквы, но добился гораздо большего эффекта, чем ты со своим карнизом. Роза до сих пор заикается.
Тут же выяснилось, что эффект, которого добился Пупс, превзошел все ожидания: заикаться начала и я.
— П-пупс п-послал с-свою Р-розу на т-три б-буквы? — изумилась я, не в силах в такое поверить.
— Да, послал прямо при свидетелях, — заверила Тамарка, показывая на себя.
Роза хотела к ней присоединиться, но от негодования не смогла и лишь, задыхаясь, дико вращала глазами. Ее пальцы нервно производили те характерные движения, которыми принято ощипывать кур. Я же никак не могла поверить и все лепетала:
— П-послал Р-розу на три буквы? П-пупс? Ка-ка-как он мог решиться на та-та-такое?
— Сама удивляюсь, — равнодушно пожала плечами Тамарка.
— Ка-ка-как же он жить теперь бу-бу-бу-дет? — с пафосом вопросила я, окончательно постигнув значимость происшедшего.
— Не «как», а «с кем», — уточнила Тамарка и тут же меня разочаровала:
— Успокойся, глупая Роза его уже простила. Я не поверила.
— Уж я в-вижу, — скептически возразила я, не сводя глаз с пальцев Розы, все еще совершающих ощипывающие движения. — В-вижу, ка-ка-как простила.
Однако Роза, несмотря на эти свои движения, воскликнула:
— Я п-простила его, он был с-слишком з-зол.
— Ха! Она п-простила его! — нервно рассмеялась я, всей душой переживая за Розу. — Н-надо было сразу же ему морду би-би-бить! А ты и п-простила. Теперь он каждый день будет посылать тебя на три бу-бу-буквы, а то и ку-ку-кулаками прикладываться станет, как Тася к Тосе. Она его тоже один раз п-простила. Если бы я п-прощала всем своим му-му-му-мужьям…