Тропа длиною в жизнь, стр. 52
«…Отныне ты опасен для всех, кого любишь и кто любит тебя. Или привечает…»
3
Много говорили о тропе чужака. Дивились гостю: надо же, столько уже прошел, и все один. Не понимали: зачем он Стену Мира ищет? Известно же: она в самое Небо упирается, в Верхний Мир, да еще вся льдом покрыта. Туда разве что колдуны летать могут. Да и то не все. Да и то не всякий возвращается… А тут… чтобы НЕ колдун, да еще своими ногами, да еще БЕЗ помощников. И что уж так Могучие Духи нашему гостю понадобились?
– Да не они мне, а я им, – невесело усмехался Аймик в ответ, то и дело поглядывая украдкой на тонкую, сероглазую, светловолосую девушку лет пятнадцати. Похожую… Она во все свои серые глазищи смотрела на Избранного, казавшегося ей, по-видимому, невероятно могучим и сильным. Не похожим на обычных мужчин, даже самых лучших. Могучим Духом во плоти, быть может… Она жадно смотрела и слушала. А когда решалась спросить о чем-нибудь, тонкий голосок ломался, как осенняя наледь.
Девушку звали Ласка. Она была дочерью вдовы, с которой Аймик по настоянию ее сородичей делил постель.
«Нет уж! – было ему сказано твердо и единодушно в ответ на возражения. – Мы не знаем, чего требуют от тебя твои Духи, но очень хорошо знаем, как не прогневить наших. Ты мужчина, ты гость, ты делишь с нами зимний кров. А мужчине нельзя быть так долго без женщины».
Вдова (как же ее звали?) была рыхлая, рябая, ко всему равнодушная. Старше Аймика или рано состарилась. Они делили постель без радости, по обязанности, и он забыл имя вдовы. А вот ее дочь звали Лаской, и Аймик не переставал ею любоваться. Втайне – так ему казалось.
Аймик знал, что по весне он уйдет навсегда. Что с этой девочкой его уже ничего не свяжет, ни с этой, ни с другой. Он на своей одинокой тропе – вне Мира… И все же ему было приятно, очень приятно ловить взгляд этих глаз, при дневном свете скорее голубых, чем серых… Или просто смотреть как ходят взад-вперед ее тонкие руки, сжимающие кремневый скребок, как время от времени распрямляются узкие согбенные плечи и она отрывается от отскабливаемой шкуры, чтобы отереть пот со лба, откинуть упавшую на глаза прядь волос…
Аймик думал, что никто не замечает, как он любуется дочерью той, с кем спит. Но ошибался.
В ту зиму много разговаривали и о непонятном, о страшном. Однажды речь зашла о горной нелюди. Ему говорили, полушутя-полусерьезно: «Смотри, Аймик! Говорят, они появляются даже здесь, в ближних горах, а уж что там, у Стены Мира творится!»
«Горная нелюдь? А что это такое?» – удивился он. Из сбивчивых объяснений понял: он еще в детстве слышал о чем-то подобном. В своем родном стойбище, а еще больше у детей Волка. Рыжие, огромные, не люди, не звери, не духи. Хуже. Только там их звали «лесная нелюдь». И как-то еще… Лашии, кажется…
Слышать-то слышал, да только ни разу не сталкивался. Как с Вурром. Как со многим другим, о чем любили болтать на зимних посиделках и там, далеко на севере. Ни он сам, ни другие… Похоже, здесь дело обстояло точно так же: «горная нелюдь»? Разговоры, и не больше того…
Но один из сыновей Сайги, самый старый из всех, не принимавший участия в разговоре, слушал тем не менее очень внимательно. СЛИШКОМ внимательно. В какой-то момент Аймику показалось, что старик хотел вмешаться в разговор, но раздумал. Сам он тоже помалкивал, ничем, как ему казалось, не выказав своего неверия. Ничем? Он ошибся и в этом.
Старика звали Клест. Маленький, сухой, седовласый и седобородый, он казался немного… смешным, но в то же время вызывал искреннее почтение. В его ясных глазах светился столь же ясный ум, мышцы его жилистого тела были упруги и сильны, а кисти его крепких рук, казалось, принадлежат мужчине в расцвете сил. День или два спустя после разговора о горной нелюди Клест неожиданно подошел к Аймику, когда тот был один.
– Вот и ты не веришь, Северянин, – заговорил он с немного грустной улыбкой. – И никто не верит. А ведь я видел ее, горную нелюдь. Только давно. И всего один раз.
Аймик пожал плечами:
– Я не то чтобы не верю. Просто мне-то самому встречаться с ней не доводилось.
– И хорошо, что не доводилось. Да хранят тебя твои Могучие от такой встречи… Я ведь зачем говорю тебе об этом? Твой путь долог и ведет в те края, где… Словом, будь осторожен! Помни слова старого Клеста.
– Запомню! – кивнул Аймик, не придавая, впрочем, большого значения своему ответу.
А еще через несколько дней случилось ЭТО.
4
И сыновья Бизона, и сыновья Сайги относились к Аймику дружелюбно. И только в одном, совсем еще молодом мужчине ему чудилась скрытая, нарастающая враждебность. Тогда он не понимал причины, а когда догадался, было слишком поздно.
Этого парня все звали Добытчик. Было ли это его настоящим именем или прозвищем, заменившим имя, Аймик не знал. Только подходило оно молодому сыну Сайги как нельзя лучше: на охоте он был неизменно удачлив, и старый Клест, его отец, гордился таким сыном.
Однажды Клест вернулся с охоты сияющий. Не глядя, сунул кому-то из женщин двух зайцев, а сам подошел к сыну и хлопнул его по плечу:
– Ну, Добытчик, пора тебе о мужском плаще позаботиться! Тот встрепенулся: – НАШЕЛ? Клест засмеялся: – Нашел! Готовь рогатину.
Аймику объяснили: у сыновей Сайги и у сыновей Бизона считается особой доблестью убить в одиночку медведя. Да не летом, а в середине зимы, подняв его, разъяренного, со спячки. Чем матерее зверь, тем лучше. Из шкуры убитого медведя охотнику-храбрецу шьется особый, мужской плащ. Добытчик уже две зимы о таком плаще мечтал, да от медведей, что попадались, отказывался: мешковатые для него. А теперь, видать, отец не только берлогу разыскал, но и по следам понял: зверь что надо…
Охотники стояли полукругом, поодаль от вывороченного корневища старой ели, за которым громоздился снежный сугроб. Желтое пятно от медвежьего дыхания показывало: зверь – тут. Бросив взгляд на изодранный когтями ствол, Аймик прикинул размеры медведя и по-цокал языком. Добытчику предстояло нешуточное дело.
Отец и сын стояли в центре круга, ближе к берлоге. Добытчик словно приплясывал, уминая снег, прикидывал в руках двурогую рогатину. Рядом – воткнутое в снег тяжелое копье и дубина. Клест, держащий длинную заостренную жердь, с улыбкой поглядывал на сына:
– Готов?
– Да!
Клест с силой сунул жердь в берлогу:
– Вылезай!
И еще раз. И еще…
– А-р-р-р-роу!
Показалась разъяренная медвежья морда с налипшими еловыми иглами. Покрасневшие от злобы маленькие глазки безошибочно уставились на Добытчика.
– Не оплошай! – весело крикнул Клест, бросив жердь и отбегая к остальным охотникам.
Зверь и человек на какое-то время замерли, приглядываясь друг к другу. Затем Добытчик скинул рукавицы и в четыре пальца пронзительно свистнул. Медведь с рычанием поднялся на задние лапы… и вот уже у его брюха два навостренных рога, и охотник, что-то приговаривая, укрепляет основание рогатины в снегу.
Маленькие, яростные, налитые кровью глаза, оскаленная пасть, с которой струей стекает пена, страшные когтистые лапы тянутся и не могут достать, а рогатина входит все глубже и глубже, но руки слабеют, а рядом – еще копье принимает на себя звериную тушу и дубина обрушивается на медвежий череп… – Эй-хо! Молодец, Добытчик!
Возвращались весело; морозец не обжигал – бодрил; вкусно пахло свежей кровью и шерстью. Мужчины вслух похвалялись; представляли, как обрадуются жены и детишки сладкой медвежатине.
К реке подошли, когда солнце за их спинами клонилось к дальнему лесу. Вон она, их пещера, в багровой дымке закатного света. И странно: разговоры почему-то стали смолкать… На лед ступили в полном молчании. И чем ближе дом, тем тревожнее становилось на сердце. (Где же ребячьи крики? Где женские голоса?) …Вверх по склону, задыхаясь, чуть ли не бегом, невзирая на тяжелую ношу…
То, что предстало… Обглоданные, разорванные, окровавленные ошметки… Детская ручонка, чья?.. А это… что – ЭТО?! С узким пояском, таким знакомым… И еще, и еще…