Тропа длиною в жизнь, стр. 2
Вдруг он упал на колени… Бивень! Бивень мамонтихи; тот самый, что он приготовил… Даже размечать принялся… Когда его позвали «на охоту»… В тот проклятый день… Этот бивень, теперь наполовину вросший в землю, так никто и не тронул, хотя материал хорош! Значит? Значит, жилье его – табу, и быть может, и впрямь сородичи его сразу снялись с обжитого места…
Шершавая ладонь гладила прохладную поверхность бивня, палец скользил вдоль поперечных рисок, намеченных этой же самой рукой – только молодой и сильной! – в незапамятные времена… А солнце уже село давным-давно, и сгустился мрак, и глаза уже почти не различали того, что явственно ощущала его ладонь… Совсем рядом заухал филин… Пора подумать о ночлеге. Да! Его обманули, но он – дошел, он – дома. И он не просто здесь заночует; он разожжет свой очаг, и сходит туда, к реке за своей водой, и приготовит себе здесь последнюю постель.
Он – дошел. И он не двинется отсюда никуда. Обманут людьми и духами? И даже Инельгой? Пусть так. Но он – дошел.
Трещат на огне ветки (вроде бы деревьев стало побольше? Или он забыл?), и даже кости удалось найти – для жарких углей, – и камней много, будет горячая вода… Старик смотрел в пламя. Он всегда это любил – смотреть в пламя. С детства…
(Маленький мальчик смотрит в пламя. И вдруг… – Мама, мама! Там – ящерка! Спаси ящерку! Нежная, теплая ладонь закрывает губы. – Тише, тише!.. Ты видел ящерку в огне? – Ну да! – Никогда никому не говори об этом!..)
…Ему показалось: снова! Конечно же нет! Огневки — они только в долгом пламени появиться могут. И не всякому покажутся. И тому, кто их видел, лучше об этом помалкивать.
…Горячая вода! Он вдруг коснулся рукой ворота рубахи. Там, на груди… Все, что осталось с ним от самого Начала: два давних Дара. Он не потерял их на Ледяном перевале, их не отняли в плену… Два Дара, поднесенные Чужаку его старшим другом, колдуном детей Волка: оберег, вырезанный из кости волосатого единорога, и еще… Замшевый мешочек, когда-то белый, а теперь почти черный от многолетней грязи и пота. Но то, что в нем хранится… Как он мог забыть?!
(«Вот и стал ты мужчиной, молодой толмач! Вот и сбылось то, о чем ты мечтал!»
Колдун, как обычно, улыбался, и слова его были хороши. Но и в улыбке, и в словах чувствовалась грусть.
«Твоей женой стала та, с кем ты два года прожил под моим кровом. Вы еще детьми избрали друг друга, и, став мужчиной, ты вернулся за своей избранницей. Ну что ж…»
Колдун смотрел ему прямо в глаза, и сомневаться не приходится: в его взгляде была глубокая печаль.
«Я полюбил тебя, мой друг, и хочу поднести тебе на прощание особый Дар. Не должен бы я это делать; не для охотника такое, но… Думаю, тебе – можно!»
В его пальцах появился маленький белый мешочек, чем-то наполненный и наглухо завязанный. Тонкий ремешок показывал: его нужно носить на груди, вместе с оберегами.
«Я учил тебя травам, но об ЭТОМ ты не знаешь ничего. И не всякий колдун знает… А из тех, кто знает, не всякий смеет даже коснуться… Но ты, хоть и не колдун, должен принять мой Дар.И хранить».
Взгляд колдуна стал цепким и строгим.И слова намертво врезались в сознание:
«Пусть ЭТО будет всегда с тобой.ВСЕГДА. Только знай и помни: ЭТО – на самый крайний случай! Самый крайний, когда уже не останется никакой надежды. ЭТО открывает Прямой Путь. Даже для непосвященного, как ты. Но и прошедший не одно из наших посвящений, с ТАКОГО Пути обычно уходит прямиком на Ледяную Тропу. Не знаю даже, отпустили ли Неведомые хоть одного из тех, кто принял ЭТО. Надеюсь, ОНО не понадобится тебе никогда. Но все же возьми, и запомни, что нужно делать, чтобы Прямой Путь открылся…»)
Он задумчиво смотрел на заскорузлый мешочек, уже лежащий на ладони… Вот странно! Сколько всего было, а ни разу даже соблазна не возникло воспользоваться ЭТИМ. Но и выбросить не было соблазна. Так и проносил всю жизнь на груди, вспомнив только сейчас… Что ж, лучшего и не придумаешь. Если это и впрямь откроет Прямой Путь, он успеет еще сказать тем, кто его обманул, все, что накопилось за жизнь, а там… Ледяная Тропа – это все, что ему осталось. И чем скорее, тем лучше.
Он отгреб камни к краю очага, три перекинул в бурдюк со свежей водой. Зашипело… Теперь – ЭТО… С трудом, помогая пальцам зубами и кремневым лезвием, он разодрал-таки устьице мешочка. Пахнуло… Ни на что не похожий запах. И словно синие искорки затрепетали там, в глубине…
Сколько же нужно всыпать? Щепоть? Две?.. Старик усмехнулся: есть о чем размышлять! – и, не колеблясь, высыпал в бурдюк все содержимое. Теперь… Повернувшись лицом на Восход, он сел скрестив ноги, громко произнес Слова, даже не удивившись тому, что они словно сами собой слетели с его губ, медленно, глоток за глотком, выпил тягучий и едкий отвар и стал ждать…
И – ничего. НИЧЕГО!
(…Она сказала: «Ты еще увидишь свою Инельгу! Потом…» Вот – я здесь. А тебя нет. Зачем же ты лгала? Зачем лгать, ведь я тебя люблю…
Я люблю тебя, Инельга!
…Как мальчишка!..
Но все напрасно, ибо все – обман.)
…Ну что ж, нужно готовиться ко сну. Старик достал из заплечника тонкую белоснежную шкуру, расстелил на принесенный лапник. Кровля? Он обойдется без кровли. Звезды…
Растянувшись на постели, с которой уже не намеревался вставать, он смотрел на звезды, смотрел и смотрел… Вон они, Первобратья, ехидно подмигивают! Вы тоже обманщики…
Пламя в очаге, сооруженном на месте старого, давным-давно погасшего, горело ровно; его тепло шло к ногам. Оно еще не скоро уснет – к утру, не раньше… И его хозяину не спится: все, что дало таинственное снадобье, – ясность в голове и легкость в теле. Усталость сняло… Он усмехнулся: такое действие самый обычный травник оказывает! Все – обман.
…Голова ясная, и мысли возвращаются туда, к самому началу, когда не было еще ни Избранного Могучими, ни Вестника Могучих, а был совсем маленький мальчик… Как же его звали, того мальчика? Нет, не вспомнить…
…А похоже, похоже!.. И тепло от очага, и запах, от которого во рту слюна и язык сам собой облизывается: Силута лепешки печет… Вот только звуки иные. Не слышно голосов, молодого смеха, стариковского ворчания. Нет методичных ударов отбойника о кремневый желвак, время от времени сменяющихся скребущими звуками, от которых мурашки по коже: это мастер отшлифовывает кромку кремня куском песчаника… И не слышно грубого отцовского голоса и робкого материнского, пытающегося что-то объяснить, оправдаться…
Не слышно?! Старику вдруг показалось: он все слышит. И звуки тяжелых ударов, и плач… И ехидное, вразумляющее шипение первой жены отца. Великие
духи, как он ненавидит эту стерву, как ненавидит! Даже сейчас – в груди зашлось дыхание, и он закашлялся…
И тут прямо над ним зазвучал голос! Теплый, любимый, надежный:
Олла-олла, элла-ла,
Я тебя с собой взяла
На небесный на лужок,
Повернись-ка на бочок!
Слушай, слушай, засыпай,
Глазки крепче закрывай.
На небесном на луг
Да на черном на снегу
Ясны звездочки горят —
Это все следки зверят.
Олла-олла, ой-да-да,
Упадет к тебе звезда
Лунный лучик упадет —
Мальчик мой сейчас уснет.
На небесный луг вдвоем
Мы с тобой тогда уйдем.
…Его мужское имя Аймик. Но как звали того малыша?
Часть 1
ЧУЖАК
Глава 1 «СЫН СЕРОЙ СУКИ»
1
Да, Аймик – это мужское имя. А как звали его в детстве, до Посвящения? Из памяти всплывали только клички: «Ты, Волчонок!», «Ублюдок!», «Сын Серой Суки!», «Недоношенный!» Но как же называла его мать?..