Милый Эп, стр. 6
Прошло сорок пять секунд. Маловато. Может, повторить?.. Не надо. Если ловили, то услышали, а если не ловили, то хоть заповторяйся.
– Правильно, Меб? – спросил я у робота.
Мебиус улыбался, изогнув свой большущий рот полумесяцем, и преданно пялил на меня двенадцативольтные навыкате глаза. Мой робот был всего лишь фанерным ящиком с посылку величиной, которому я придал вид головы, натыкал в макушку проволочных кудрей да приделал руку. Он был почти пуст – все важные внутренности его помещались в столе. При телефонном звонке включались электромагнит и магнитофон – Мебиус приподнимал трубку и отвечал. Через двадцать секунд тепловое реле размыкало цепь, и робот замирал. На подоконнике лежала его вторая рука, которой я пока не нашел подходящей работы.
Звякнул телефон. Опередив Мебиуса и нажав ему нос-кнопку, чтобы он молчал, я ответил:
– Да.
– Квартира Эповых?
– Да-да.
– Аскольда можно?
– Слушаю.
– Аскольд? Это Валентина Петровна!.. Ну, Валя Снегирева, у которой ты только что был!..
– А-а! – почти злорадно протянул я.
– Ой, Аскольд, мы тебя поймали! Я думала, ты нарочно, а потом дай, думаю, включу. И вдруг: я Мебиус, я Мебиус! Да так ясно, что я даже на улицу выглядывала – не стоишь ли ты под окном с каким-нибудь своим аппаратом!
– Хм! А Светлана Петровна?
– Тоже слышала, улыбалась и дала твой телефон. Еще бы не улыбаться! Я бы даже нарочно согласилась, чтобы меня обидели, а потом чтобы вот так извинялись – на всю Вселенную! Или бы объяснились в любви! – тише добавила она.
– В чем?
– В любви. Что, слово незнакомое?
– Да так себе.
– Будто бы!
Тут уж иронически усмехнулся я, мол, знай наших, а то – бездельник, лоботряс! Бездельник не вознесется до жажды космической любви!.. Почувствовав, что теперь мы на равных, я уже совсем по-дружески спросил:
– А ты откуда звонишь?
– От соседей. – И видно, поняв случившуюся во мне перемену, Валя сказала: – Аскольд, раз уж извиняться, то и ты извини меня, что я на тебя накричала. Я немного заполошная, но ведь ты заработал, признайся?
– Наверно.
– И дай слово, что Спинсты больше не будет!
– Даю. Но только за себя.
– Ничего, я и до других доберусь! Слушай, а что, английский и вправду тебе не дается?
– Черт его знает!
– Не годится. Надо что-то делать! – озабоченно проговорила она и вдруг добавила длинную английскую фразу, да так непонятно-ловко и чисто, что я растерянно промычал. – Все, Аскольд! Тут включили телевизор. Я мешаю, – прошептала Валя. – Гуд бай! В третий раз! Ну, все!
И гудочки.
Я аккуратно опустил трубку. Итак, одно дело о’кэй! Осталось утрястись отцовским неприятностям и – хэппи энд! Кое что по-английски и мы знаем! Умиротворенно потянувшись, я встал и побрел по всем комнатам, оживляя их своим присутствием и оживляясь сам: в кухне поставил греться чай, в кабинете отца открыл форточку, а в гостиной подтянул гирьку ходиков, толкнул маятник и поставил большие резные стрелки на половину восьмого. И вспомнил вдруг, что подвожу уже вторые стрелки. Те были маленькие, на маленьких часах, на маленькой, холодной руке… А ведь правда, что мы с ней за сегодня трижды прощались: в школе, у них дома и вот сейчас. Странный день и такой длинный, что я забыл, с чего он начался. Во всяком случае, утром я еще не знал о существовании какой-то Вали Снегиревой…
Садиться за сборку телевизора было уже поздновато: и ужин вот-вот и уроки. Разве что обновить запись: «Квартира Эповых, минуточку», – а то она хрипит, как будто отвечает забулдыга, а не порядочный робот.
Я распахнул тумбочку стола. Здесь находился голосовой центр Мебиуса – два неказистых транзисторных магнитофончика. Оба были без крышек, без ручек, с треснувшими корпусами, и оба попали ко мне на запчасти. Первый случайно разбил в турпоходе мой одноклассник, а второй сознательно шмякнул об пол пьяный глава семейства с третьего этажа. Но я умудрился восстановить их, однако, кроме как для этой простой службы, они никуда не годились. На магах не было ни подающих, ни приемных кассет, а склеенная кольцом пленка натягивалась пружинными роликами. Само же кольцо было свернуто листом Мебиуса, то есть концы стыковались не прямо, как у обруча, а с поворотом на 180 градусов, так что магнитная сторона переходила в немагнитную. На такую пленку записывалось вдвое больше, чем на простое кольцо. Это я сам придумал, когда вычитал про странный лист математика Мебиуса. Не ахти какая выдумка, но…
Телефон дзинькнул.
– Эп?
– А-а, Забор! Так и знал – проверишь!
– А как же! Успешно сходил?
– Вполне.
– Робел?
– Немного.
– Здорово тебя Спинста отчитала?
– А я ее не видел.
– Привет! А перед кем же ты извинялся?
– Посредника нашел.
– Нет, Эп, так не годится!
– Посредник надежный – сестра, – успокоил я комсорга. – А кроме того, я сдублировал – вышел в эфир. И только что получил ответ: сигнал принят.
– Ох, Эп, усложняешь ты все!
– Жизнь сложна.
– Да-а… Ну, ладно!
Болел Забор за своих комсомольцев, хотя нас было всего одиннадцать в классе. Это приятно, когда кто-то за тебя болеет, – устойчивее себя чувствуешь.
У Ведьмановых, под нами, забрякало пианино. Оно брякает с тех пор, как я себя помню, – больше десяти лет. Уже третье поколение сменилось у клавиш, а пианисток Ведьмановых все нет и нет, хотя фамилия для афиши броская. Тетя Вера – машинистка у моего отца в управлении, ее дочь Нэлка, позавчерашняя десятиклассница, копирует там же чертежи, а кто вырастет из двухлетней Анютки – бог весть, но брякала она пока с восторгом. Обычно я зверел при этих звуках и Анюткину какофонию подавлял физически, включая свои динамики на всю катушку, а когда раздавалась расхлябанная «Шотландская застольная» Бетховена – за пианино садилась Нэлка, – я подавлял ее морально, запуская «Застольную» в настоящем исполнении. Сама тетя Вера уже не трогала, кажется, инструмент – наигралась… Но тут я вдруг беззлобно усмехнулся, поняв простую вещь, что ведь люди ищут себя и тычутся туда-сюда, потому что ни у кого на лбу не написано, кем он рожден… Я вроде попал в свой диапазон, а ну через годик-два окажется, что все эти мои радиоштучки – то же бряканье и что мне, несмотря на «графские» данные, надо просто ехать в Норильск, брать в руки лом и долбить вечную мерзлоту! Сам лом меня не страшил, страшила монотонность и заземленность этой работы, а мне нужна антеннища, нужно космическое ощущение жизни, как во Вале Снегиревой – космическое объяснение в любви!
Ни с того ни с сего я вдруг почувствовал, что между мной и Валей осталась какая-то недоговоренность. Но какая?.. Откуда она знает английский – коню понятно: сестра поднатаскала, как меня отец в технике. Но что же цепляет душу?.. А-а, она сказала «надо что-то делать» – вот! Это не ко мне одному призыв! И я напряженно уставился на Мебиуса.
Глава пятая
В школу мы с Авгой ходили вместе. Обычно или я замечал, как он шагает из своего Гусиного Лога, и махал ему с балкона, или он свистел с тротуара, а тут вдруг молча вырос на пороге за полчаса до срока. Наверняка ведь явился будить меня, опасаясь, как бы я не бросил-таки школу прямо с сегодняшнего дня, словно других будильников, и посерьезнее, не нашлось бы! Ну, Шулин! Ну, святая простота!
– Встал? – довольный, спросил он.
– А как же!
– Это хорошо!
Папы уже не было. Я сквозь сон слышал, как ему позвонили, и он срочно уехал – опять, видно, эта комиссия.
Из кухни выглянула мама.
– А-а, Сентябрь-Октябрь!
– Здрасьте, теть Рим!
– Здравствуй! Живо завтракать, оба!
Она быстро изжарила нам глазунью из четырех яиц, разложила по тарелочкам, налила кофе и занялась еще блинами. Есть я не хотел совершенно. Один вид этих яиц вызывал во мне тошноту, и я живо отделил Авге половину, сделав знак скорее слопать. Тут Шулин был крупным специалистом, миг – и яйцо исчезло, без пересадки улетело прямиком в желудок.