Милый Эп, стр. 25
– Я уже ответил, что не смогу прийти.
– Почему?
– Потому что у меня уроки с тобой.
– А если бы не было, пошел бы?
– Наверно.
– Считай, что уроков нет! – сказала Валя и поднялась.
– Ва-аля! – протянул я с улыбкой.
– Ступай-ступай, Эп! А то невежливо получается: тебя девочка приглашает, а ты отказываешься! Получается, что я тебе мешаю со своим английским.
– Это нечестно! – крикнул я.
– А утаивать честно? – спросила она тихо, но так, что лучше бы тоже крикнула.
– Я не утаивал, – бессильно сказал я.
– Ну да! Спасибо, что я записку случайно нашла.
– Случайно в золе находят или в мусорном ящике, разорванное на сто клочков! А тут целехонькое лежит на столе. Я нарочно положил на виду.
Валя умолкла, удовлетворившись, кажется объяснением, потом, пристально глядя на меня, стала медленно рвать записку – раз, два, три, следя, не блеснет ли в моих глазах паника или тень скорби. Да, эта бумажка волновала меня, и, когда я писал Лене ответ, сердце мое сжималось от жалости, что не встретил ее до Валиной эры, когда я был готов полюбить всякого, кто полюбит меня, но теперь было поздно – Лена опоздала на какие-то три-четыре дня, а эти три-четыре дня стоили мне многих лет той прежней, пустынной жизни, где были десятки дней рождений, десятки вечеров и где никто ни разу не приветил меня… Что-то, видно, проскользнуло в моем взгляде, потому что Валя вдруг устыдилась своей инквизиторской выходки, спрятала клочки в карман и, опустившись в кресло, потупилась.
– Эп, я, наверное, дура, – прошептала она, глянув на меня снизу; я увидел слезы в ее глазах и сам, ощутив внезапное жжение под веками, присел перед нею на корточки, придерживаясь за ее колени. – Конечно, дура, – уверенней добавила она, – но я хочу, чтобы ты был только моим!.. А ты хочешь, чтобы я была только твоей?
– Хочу, – еле слышно ответил я.
– Ну и вот. Поэтому не сердись.
– Я не сержусь.
– Да? – Валя несмело улыбнулась и вытерла пальцами глаза. – А скажи это по-английски.
– Не знаю.
– Ты учил сегодня?.
– Учил.
– Тогда скажи что-нибудь по-английски.
– I want to kiss you. (Я хочу поцеловать тебя).
Я с тихой настойчивостью потянул ее к себе. Валя опустила на мое плечо руку и опять спросила:
– А ты правда не целовался с Леной?
– Правда.
– Что «правда»?
– Не целовался. Ну, как же я мог?.. И почему ты так легко говоришь это слово?
– Какое?
– «Целоваться».
– А как же его говорить?
– Не знаю, но я боюсь его…
– Ты-то боишься?.. А кто начал, а?
– Я, но… не говорил. Я написал.
Валя посерьезнела, вглядываясь в меня с новым вниманием.
– И потом не говорил… И даже сейчас сказал по-английски!
– Ну, ну! А я, значит, легко болтаю! Я, значит, легкомысленная болтушка, так, Эп? – Я замотал головой. – Нет, ты именно так и думаешь!.. Хорошо же, тогда я и тебя сделаю легкомысленным! – заявила она и бросила вторую руку на мое плечо. – Скажи: «Я хочу…»
– Я хочу…
– «… поцеловать тебя!»
– … поцеловать тебя! – без промедления повторил я.
– Ну, вот, теперь и ты болтун! И мы равны!.. Ох, Эп! – легко вздохнула Валя и стрельнула взглядом через мое плечо. – А Пушкин-то подглядывает!
– Он не осудит! Он сам это любил.
Валя осторожно подалась ко мне, и я коснулся губами ее холодных губ. И комната вдруг вспыхнула от солнечного света. Мы вскочили, как застигнутые врасплох… Это кончилась гроза, и от освобожденного солнца с вороватым сожалением отползали последние обрывки туч.
Глава семнадцатая
Валя охотно согласилась заполнить анкету и даже ладони потерла, ну, мол, сейчас я тебя насквозь разгляжу, хотя я и так был перед нею как стеклышко. Она села в кресло за журнальный столик, я – на диван. Мне был приятен этот миг, приятно было сознавать, что вот я, Аскольд Алексеевич Эпов, до сих пор живший сам в себе, открываюсь для других.
С вопросами я столько навозился, что все ответы я выдавал без задержки. Если мой ответ совпадал с Валиным, она удовлетворенно кивала, если нет – вскидывала брови.
– Твой любимый классический поэт?
– Пушкин.
– Так… А современный?
– Пушкин.
– Ты что, Эп, современных не читаешь?
– Не почитаю.
– Значит, не дорос еще.
– От Пушкина-то дорастать?
– Ладно-ладно, оставайся со своим Пушкиным, – сдалась Валя. – Твои любимые предметы?
– Математика и физика.
– Так… Нелюбимые?
– Один русский.
– Ой ли? – усомнилась Валя. – А английский?
– М-м…
– Не бойся, не обижусь.
– Я не боюсь. Просто мне стало интереснее. Нет, правда! Кстати, переведи одну фразу!.. Сейчас… М-м, ага! Here’s a health to thee Mary!
– Твое здоровье, Мери.
– Правильно! А знаешь, откуда это?.. Эпиграф к стихам Пушкина:
У меня даже мысль появилась – выбрать из Пушкина все на английском языке, так, для интереса, хотя кто-то, наверно, давно уже выбрал и, может быть, даже защитил диссертацию.
– Эп, я же говорила, что в тебе спит англичанин и что я разбужу его! Кажется, разбудила.
– А знаешь, Валя, он, по-моему, не спал, а дремал. Еще до тебя я Вовке Желтышеву придумал кличку Елоу. Все подхватили, но, конечно, на русский лад – Еловый!
Валя засмеялась, но тут же нахмурилась.
– Ага, значит, ты сам дремал, сам проснулся, а я тут ни при чем? – спросила она.
– Ну, что ты!.. Без тебя я бы, может, так и умер в полудреме! – признался я, и Валя просияла. – Кстати, я и тебе прозвище нашел – «Буллфинч».
Действительно, я прямо спятил с этим английским. Ложусь с ним и встаю, ем и пью, кричу и пою, даже спорю по-нерусски с Мебиусом. О том, что я все хватаю на лету, Валя сказала в тот раз нарочно, для родительского успокоения, она и сама еще не знала, как я потяну лямку, но скажи она это теперь – была бы права. Во мне вдруг пробились какие-то неведомые родники, просветленно-жгучие, и били без устали, освежая и обновляя меня. Казалось бы, ну что можно успеть за считанные дни, а вот успел!..
Анкетный свиток развивался дальше.
– О, приготовься, Эп! – оживилась Валя и впилась в меня лукавым взглядом. – Есть ли у тебя подруга?
Я гмыкнул и спросил:
– А ты как думаешь?
– Эп, не юли!
– Кажется, есть.
– Так и писать – «кажется»?
– Не знаю.
Валя испытующе посмотрела на меня, печально-осуждающе качнула головой и написала: «есть» – без «кажется». Слабый я человек: во мне что-то дрогнуло, и к векам мгновенно подступил влажный жар. А Валя продолжала:
– Куришь? Нет, – сама же ответила она. – Пьешь? Нет.
– Пью.
– Как пьешь?
– Как нальют: полстакана – полстакана, рюмку – рюмку. По праздникам, конечно.
– Ну и пьяница – насмешил! – развеселилась Валя. – По праздникам и я пью. Это не считается.
– А мы решили считать.
– Тогда у вас все алкоголиками будут.
– Вот и проверим.
– Ох, и влетит вам!.. Ну, ладно, поехали дальше… Хочешь ли ты оставить школу?
Сейчас острота этого вопроса притупилась, а последние дни все больше убеждали меня в том, что десятилетку оканчивать надо, иначе можно вывихнуть свою жизнь, но тут я решил проверить Валю и твердо ответил:
– Хочу.
– Эп, да ты что! – валя бросила ручку и выпрямилась. – Хочешь остаться со свечным огарком, как говорила Римма Михайловна?
– У нее же мрачный взгляд.
– Но и точный!.. Я это поняла! А в точности всегда, наверно, есть доля мрачности.
– А тебе ни разу не хотелось бежать из школы?
– Наоборот! Мне всегда хотелось бежать в школу, и только в школу, чтобы, кроме уроков, ни о чем не заботиться, а уроки для меня делать – это семечки щелкать! – Валя уже отвлеклась от моих дел и подключила свои переживания. – Правда, Эп! Та, будущая самостоятельность меня пугает!.. А вдруг это будет очень трудно? Вдруг я не справлюсь?