Обряд Ворлока, стр. 66

Он был Эльфгельмом, кентским таном, обхватившим ногами круглые бока длинногривого коня. Сакс успешно теснил двоих нормандцев: рыцаря и сержанта. Убил под одним коня и расколол другому щит в мелкие щепки. А рядом с ним приземистый монах из Вальтхэма орудовал длинным посохом, окованным железными полосами. Тучный священнослужитель двигался с удивительной легкостью и грацией, подсекая ноги обступившим его спешенным нормандцам. И только крупные капли пота блестели на распаренном лбу и багровых щеках. Тустэном Лe-Бланом, вцепившимся обеими руками в древко знамени, которое нес следом за герцогом, и Алэном Ферганом, предводителем бретонцев, сражающихся на левом крыле. Гуртом и Леофвайном, братьями-ярлами, которые бились рядом, помогая друг другу и выкрикивая злые шутки и оскорбления в лицо врагам.

Он был сосредоточенным Гарольдом Годвинссоном, отдающим приказания танским дружинам и хускарлам. И был Вильгельмом, сыном Роберта Дьявола, шпорящим гнедого коня, покрытого пеной и потеками крови, в первых рядах рыцарей.

В его тело вонзались сотни лезвий и копейных наконечников.

Его топтали кони и дерущиеся воины.

Он задыхался от жары под кольчугой и поддоспешником. Он терял сознание от усталости и духоты.

Сердце Вратко колотилось, словно дикий зверь, угодивший в клетку. Парень звериным чутьем ощутил, что еще немного, и оно не выдержит, лопнет, разлетится кровавыми ошметками.

Он хотел закричать, но из горла вырвался только жалкий хрип. Попытался вырваться из коловращения смерти, боли и ярости, но не сумел.

Слепой ужас захватил Вратко, заполнил его душу, забираясь в самые укромные уголки.

Парень забился, как выброшенная на берег плотва. Затряс головой. Завыл, выгибаясь в судороге, раненым волком. Рванулся до хруста в суставах.

Острая боль скрутила подреберье. Перед глазами будто бы вспыхнуло яркое, полуденное солнце…

— Держите его! Держите, не отпускайте! — послышался встревоженный голос королевы Маб.

И тут же сильные ладони подхватили парня под локти. Встряхнули, приподнимая над землей. Вратко застонал и раскрыл глаза.

Глава 22

Слово Божье

Подняв веки, Вратко тут же со стоном опустил их.

Яркое солнце резало, словно острый нож, втыкалось в глазницы раскаленным ножом.

— Керидвена! — отрывисто бросила королева. — Удержишь волшбу?

— Удержу… — сквозь зубы прошипела чародейка. И тут же закричала на брауни: — Дуйте, лодыри, дуйте!!!

Словен хотел что-нибудь сказать, но не мог. Он чувствовал, как ускользает сознание. И лишь издалека пробиваются слова ее величества:

— Ворлок! Ворлок из Хольмгарда, ты слышишь меня?

Он замычал, пошевелил головой. Или подумал, что пошевелил? Понял, что оседает навзничь. Ноги не слушались, будто были набиты тряпьем.

— Да держите же вы его! — взвизгнула королева.

Такой смеси растерянности и злости в ее голосе Вратко не слышал еще ни разу.

— Да держим… — глухо отвечал Гуннар. И едва слышно — не касалась бы викингова борода уха новгородца, он и не расслышал бы. — Все ей держать… Ты держи, ты держи…

— Пустите! Да пустите же меня! — А это уже Димитрий.

Откуда? Ах да! Херсонит прибежал к самому началу ритуала. В кромлех его, само собой, не допустили. Значит, грек слонялся вокруг… А теперь хочет помочь.

— Гоните этого оборванца! — рявкнула королева.

— Э-э-э… Погоди, твое величество! — Снова Гуннар.

— Чего тебе?

— Я знаю этого человека, — веско проговорил кормщик. — Он может помочь.

— Глупости!

— Я попусту никогда не болтаю, — голос хёрда был вкрадчивым, как урчание сытого медведя. — Он сможет.

— Ваше величество! — воскликнула Керидвена. — Я сейчас приму помощь и от Фир Волг!

— Ладно! — выдохнула Маб. — Пропустите его!

Последние слова, очевидно, были обращены к динни ши, цепью стоявшим вокруг кромлеха.

— Давай, ромей! Шустрее! — позвал Гуннар.

— Бегу уже! — задыхаясь, проговорил Димитрий.

«Хоть бы он догадался не молиться вслух, — отрешенно подумал Вратко. — К слуге Иисуса здесь не отнесутся с пониманием…»

Неожиданно сильные пальцы монаха обхватили голову новгородца, слегка сжали виски.

— Все будет хорошо, Вратко… — прошептал грек.

— Ты старайся, ромей, старайся, — вкрадчиво попросил Гуннар.

А Олаф пробурчал что-то невнятное.

— Терпи, парень, терпи, — едва слышно говорил Димитрий. — Хоть и богомерзкий ритуал затеяли, а все ж человек ты хороший. Не могу я допустить, чтобы с тобой злое сталось… А еще рассказать тебе хотел — я тут буквицы разбирал, разбирал, что в книге той прописаны… Есть там и про копье, и про чашу, и даже про зверя какого-то. Помнишь, ты мне сказывал?

Вратко вздрогнул.

— Ты молчи, не отвечай мне ничего… После поговорим. А сейчас заканчивать нужно с обрядом вашим. Я хоть и не должен язычникам сочувствовать, а все ж здесь они природнее, нежели бенедиктинцы с епископами латинскими…

Вместе с его словами слабость постепенно уходила из тела словена. Возвращалась ясность мысли.

«Что там сейчас на Сенлакском холме? Устоят ли саксы?»

Душа Вратко словно раздвоилась.

Одна ее часть испытывала стойкую неприязнь к Гарольду Годвинссону. Как-никак, а король Англии был повинен в смерти Харальда Сурового и множества норвежских воинов, к которым новгородец успел привязаться, как к родным. Со смертью конунга Норвегии начались злоключения словена в Йоркширских холмах, испытания, которых он не пожелал бы и лютому врагу. А сколько достойных людей пали не в честной битве, а от рук убийц, возглавляемых Модольвом Кетильсоном? И Хродгейр — мудрый, отважный, самоотверженный — ослеплен и влачит существование жалкого калеки. И Мария Харальдовна страдает в пещерах Полых Холмов вместе с ним. Но Гарольд сражался достойно при Стэмфордабрюгьере. Силы английского и норвежского войска не слишком отличались. Победа досталась более удачливому, напористому, возможно, более хитрому. Но на войне хитрость — не порок. Командир должен быть хитроумным, чтобы сохранить жизнь своим воинам и убить как можно больше вражеских.

Здесь же, при Гастингсе, нормандцы привели вдвое больше бойцов, чем саксы. И вооружение у них получше — кольчуги, кованые шлемы, кони. И опыт сражений там, за проливом. А кроме всего прочего, хускарлы Гарольда устали. Попробуй-ка отшагать от Йорка до южного побережья! Да еще с такой скоростью! Даже налегке, без доспеха и оружия, язык на плечо вывалишь. А тут… На ополченцев тоже надежды мало — что возьмешь с пахаря или пастуха? Потому-то второй половинкой души Вратко сочувствовал саксам. Даже не столько королю Гарольду, который казался слишком упрямым и прямолинейным, не его бесшабашным и нагловатым братьям, не ярлам и танам — этим есть что терять, но и присягнуть Бастарду они не постесняются, ежели нужда приспеет, а простым людям: хускарлам, танским дружинникам, селянам и горожанам, откликнувшимся на зов Годвинссона. Им погибать хоть так, хоть этак. Победит Гарольд — положит большую часть войска, ибо по-другому с нормандцами не справиться, сколько семей в Англии останутся без кормильцев, сколько женщин овдовеет, сколько детей станут сиротами? Одержит верх Вильгельм — будет еще хуже. Из приведенных на холм Сенлак тысяч выживут разве что сотни, если не десятки. Да и потом их будут травить, словно диких зверей. Строптивые подданные новому королю не нужны. Чернь, однажды взявшая в руки оружие и вышедшая с ним на поле боя, не забудет, как сладко раскалывать череп благородному рыцарю или втыкать вилы в брюхо его коня. От них только и жди бунта. Поэтому — если судить по слухам, какие ходили о Вильгельме Бастарде, — он постарается избавиться от всех противников-простолюдинов.