За сокровищами реки Тунгуски, стр. 11
С последним выстрелом изнутри послышался вопль. Человек выскочил из чума, завертелся на месте, вскинул руками и, как сноп, грохнулся оземь.
— Неужто убил!? — в ужасе пролепетал Никола. — Вперед! — крикнул Иван Николаевич и, мигом, все трое были около чума.
Человек с лицом туземца лежал навзничь, раскинув руки. На страшно перекошенных губах его дрожали пузырьки пены, он тяжело дышал…
Осмотрел его Николай и скорее на спину переворачивать и опять смотреть…
И отлегло у него на сердце — крови нигде не было видно. Иван Николаевич наклонился, внимательно ощупал лежавшего и улыбнулся:
— Не ранен! Только обморок!
И Николай почувствовал себя бесконечно счастливым — он не убил этого человека!
Но тут из чума послышался чей-то стон, и ребята испуганно опять схватились за ружья.
Иван Николаевич первым перешагнул вход и в изумлении остановился.
Внутри, забившись в темный угол, в позе смертельного ужаса, сидела тунгусская женщина. Увидев вошедших, она вся сжалась, словно дожидаясь последнего удара…
Иван Николаевич словами и жестами об’яснял, что они ничего худого ей не сделают, а переконфуженные ребята вторили ему.
Женщина вначале сидела неподвижно. Потом отняла руки от смуглого, немолодого лица и, убедившись, что ей действительно не грозит опасность, вскочила и ловко выбежала из чума…
Там она бросилась, к лежавшему человеку и, первым делом, осмотрела его. Поняв, что он жив и не ранен, она быстро заговорила по-тунгусски, примешивая к своей речи отдельные русские слова.
И чем дольше слушали путешественники ее об’яснения, тем стыдней становилось им за недавние военные действия.
Понемногу выяснялась тяжелая история лежавшего возле чума человека.
Он был полутунгус, полуякут и с молодых лет страдал падучей болезнью. Во время припадков становился как зверь — бросался на людей с ружьем и ножом, пока болезнь не валила его длительным обмороком.
Действительно, несколько лет тому назад, в болезненном исступлении, он убил свою жену, а сегодня пытался стрелять в подходивших путешественников.
Тунгусы все это знали, но очень боялись его, считая, что в этого человека вселился какой-то злобный дух.
Поэтому жил Харалькон, так звали человека, отдельно от других людей, вместе с сестрой своей, старой Ольгори, на берегу дикой речки, с ледяными воротами, Берея-Кан.
Сородичи время от времени привозили им продовольствие, чтобы отшельники не умерли от голода.
Вот что услышали наши путники и сразу же принялись помогать больному. Больше всех в этом понимал Иван Николаевич. Он умел и прощупать пульс и во-время брызнуть в лицо холодной водой, Харалькон очнулся.
— Он ничего не помнит, что делал, — предупредила старая тунгуска.
Через полчаса перед чумом горел костер, кипятился чай, мужская компания дружелюбно беседовала, а старая Ольгори угощала. Как будто бы люди и не стреляли друг в друга.
7
ШАМАН
Оказалось, что обитатели чума ждут в этот день к себе шамана. Он, вместе с родственниками их, собирался приехать, чтобы умилостивить жертвами духов, терзавших Харалькона.
— Посмотрим, Иван Николаевич, — просил Николай, — и отдохнем тем временем?
— Это очень интересно, — согласился Иван Николаевич. — Тем более, что вера в шаманов быстро исчезает. Туземцы начинают понимать, что шаманы дурачат людей и пользуются их темнотой!
— Вроде наших попов! — добавил Петя.
— Вот, вот! Но так как шаманство быстро выводится, то обряды его следует замечать и записывать, чтобы сохранить для науки материал, по которому она будет изучать историю культуры туземных народностей…
И все трое решили остаться здесь до следующего дня.
Хозяева, которым, кстати сказать, Иван Николаевич подарил табаку и хорошую зажигалку за попорченный чум, угощали, очень гостеприимно и, казалось, были довольны, когда Николай намекнул, что им хочется посмотреть на шаманство.
К вечеру недалеко зазвенели бубенцы, и на поляну вышел красивый олень, с ветвистыми рогами.
На олене сидел верхом молодой тунгус. За ним, один за одним, вышел целый караван оленей. И на каждом звере сидел, покачиваясь, всадник.
Ребята обратили внимание на одного, широкоплечего старика, у которого за седлом висел звякавший погремушками бубен.
— Вот шаман! — толкнул Николай Петюху.
Всего приехало десять человек — и молодых и старых. Расседлывали оленей, снимали с них переметные сумы, набитые продовольствием.
Ребята очень обрадовались, когда среди гостей оказалось двое знакомых. Из числа тех тунгусов, у которых они однажды провели целую ночь, слушая песни и сказки.
И тунгусы узнали путешественников: — Здоро бае (товарищ), здорово! — весело приветствовали они.
Некоторые из приехавших, а в их числе и шаман, хорошо говорили по-русски. Слушали рассказ Иван Николаевича о их приключениях, переспрашивали и переводили своим сородичам.
— Смелые лючи (русские)! — говорили тунгусы, — они, не испугались ледяных ворот Берея-Кана и решили бороться со страшным Бумумуком! Так звали духа, завладевшего Харальконом…
А шаман неодобрительно качал головой, и Петя сразу же решил, что он окажется недругом.
В свою очередь тунгусы рассказывали о своих делах.
Говорили о хорошем русском докторе, который послан лечить оленей от ужасной «царапки».
Царапкой тунгусы зовут оленью чесотку, опустошающую целые стада и разоряющую население. При этой болезни тело несчастного животного сплошь покрывается язвами, раз’едаемыми мошкой и комарами. Десятки тысяч оленей издавна погибали от чесотки, туземцы лишались животных, на которых строится все их хозяйство. Олень перевозит тунгуса, одевает своей шкурой, питает молоком и мясом…
— Русские доктора теперь убивают царапку, — фантазировал один тунгус, — высмотрит ее доктор, погонится и убьет! — И прибавлял: — Не то, что прежде, когда одну водку купцы нам возили.
Эти слова, очевидно, не нравились шаману, и он мрачно молчал.
После долго длившегося чаепития и разговора начались непонятные для ребят приготовления.
Рубили и затесывали длинные жердины. Обстругивали колья, и шаман ножом делал на них какие-то зарубки.
Потом достали новой белой материи, разорвали ее на куски, вроде больших платков, и на тоненьких перекладинах укрепили на концах жердин.
— Это готовят жертву духам, — шепнул Иван Николаевич.
— Вот материю-то зря переводят! — пожалел практичный Петя.
Под конец возле самого чума срубили лиственницу, очистили от ветвей и укрепили на колышках так, чтобы бревно, вроде мостила, лежало невысоко над землею.
А толстый конец его шаман топором обтесал на подобие рыбьей головы. Вершинка дерева осталась с ветвями — это был хвост таинственной рыбы!
На тихий вопрос Николая знакомый тунгус пояснял:
— Всякий шаман имеет помощниками своих тех духов, которых он получил в наследство от своих шаманов-предков. Одному помогают духи птиц, а нашему шаману — рыбьи духи. Главный из них — дух тайменя, «дели». Он, по поручению шамана, плавает к могущественным духам и просит их за людей.
— Вот это, — тунгус указал на бревно, — и есть сам «дели».
— Ну и темнота! — прошептал Петя, — книжек бы им сюда хороших!
— Ты их раньше читать научи, — поправил Николай.
С большим интересом присматривались путешественники к начинавшемуся шаманству.
Наступила ночь. Облака покрыли небо и в прогалах их искорками золотились звезды. Хвои деревьев слились в сплошной и черный мрак, из которого лишь побрякивали бубенцы щиплющих мох оленей.
В чуме прибавили огня. И хозяева и гости сидели кругом около жаркого костра. Дым багровым столбом уносился вверх, в отверстие чума.
И вдруг шаман громко зевнул и сделал вид как будто бы что-то глотает. Так повторилось до трех раз, и это означало, что шаман принял в себя души трех своих помощников-животных.
После этого он затянул заунывную песню. Как только кончал один куплет, как тотчас же все сидящие повторяли его.