Сказки Амаду Кумба, стр. 8

— О! Да твоя рука еще грязнее, чем была!

М’Ботт снова запрыгала к реке, уже не так весело, как прежде, — шлеп-топ! — потом вернулась, но Ямбе-пчела повторила ей то же самое.

Бедная жаба вновь отправилась к реке, но теперь скакала уже совсем не так проворно: шлеп-топ!.. шлеп!.. шлеп-топ! Когда она в седьмой раз вернулась с реки, ее лапки по-прежнему были запачканы землей и потные от жаркого солнца, а калебас оказался пустым и чисто вымытым. Тут только М’Ботт-жаба поняла, что Ямбе-пчела попросту над ней посмеялась. Тем не менее она вежливо попрощалась с хозяйкой:

— Будь здорова, Ямбе.

И вернулась под сень своего старого горшка.

Дни шли за днями. М’Ботт-жаба теперь многое узнала со слов старших. Она по-прежнему со всеми здоровалась на тропе к ручью, а кое с кем останавливалась поговорить. Однажды она встретила Ямбе-пчелу и сказала:

— Ямбе, зайди как-нибудь ко мне, пообедаем вместе.

«Что ж, она очень любезна и не злопамятна», — подумала пчела и приняла приглашение. Через день она отправилась в гости к М’Ботт-жабе. Села на порог и спросила:

— Как поживаешь, жаба?

— Хорошо! — отвечала М'Ботт-жаба, примостившись у калебаса, полного всяких вкусных вещей. — Входи же, дорогая!

Ямбе-пчела влетела в комнату, и воздух загудел от шума ее крыльев: жж!.. жж!.. жж!..

— Ах, нет, нет! — сказала М’Ботт-жаба. — Ямбе, милая, я не смогу обедать под эту музыку! Оставь, пожалуйста, свой там-там снаружи.

Ямбе-пчела вылетела и снова влетела, наделав еще больше шума: жж!.. жж!.. жж!.. жж!..

— Но я же тебя просила оставить там-там за дверью! — возмутилась М’Ботт-жаба.

Ямбе-пчела снова вылетела и вернулась, жужжа: жж!.. жж!..

К тому времени как она влетела в седьмой раз, попрежнему наполняя старый горшок шумом своих крыльев, М’Ботт-жаба уже успела все съесть и даже вымыла калебас.

Ямбе-пчела полетела восвояси, продолжая гудеть на своем там-таме. И с тех пор она не отвечает на приветствия М’Ботт-жабы.

Копье гиены

На бескрайних просторах Ферло [22] где так редки и глубоки колодцы, тропы небезопасны, на них часто встречаются дикие звери; но пастух Малал Пуло ничего не боялся. Против Гаинде-льва у него были стихи корана, а когда ему попадался лев из неверных, он брался за палку. Ведь можно, не зная священных слов, все равно быть великим властителем, — однако палка, предназначенная для М’Бам-осла, вернее, чем удар копья, убивает гордого Гаинде с налитыми кровью глазами и шкурой желтой, как песок. Да, стыд убивает медленнее, но надежнее, чем железное копье или пуля из ружья, а какой это стыд для царя бруссы. — позволить коснуться себя палкой, хотя бы то было древко копья!

Однако пастух Малал Пуло заказал свое прекрасное копье вовсе не для защиты от Гаинде-льва. И не для того, чтобы отгонять Буки-гиену — в этом проклятом краю голой земли и редких, скудных колодцев в стаде пастуха издыхало столько животных, что Буки и ее сородичам оставалось лишь идти по его следам и не меньше двух раз в день подбирать обильную пищу.

Свое копье пастух заказал, чтобы защищать себя и стадо от пятнистой Сег-пантеры, коварной и бесчестной, у которой поступь женщины, взгляд властелина и душа раба.

И еще, скажем прямо, оно ему нужно было для того, чтобы время от времени прибавлять к засохшему кус-кусу из бурдюка, висевшего на его левом плече, бедро лани или вырезку антилопы вместо опротивевшего молока коров и овец.

Опершись на копье и стоя на одной ноге, как Ибис-паломник, пастух Малал Пуло предавался мечтам. Быть может, он думал о своих белокожих предках из страны восходящего солнца, дошедших до Термиса, до Туата, до Масины, до Фута-Джаллона [23] в те времена, когда ныне пустынное Ферло было покрыто деревьями и травами. Или, может быть, он думал о своих черных как уголь предках, которые пришли из еще более отдаленных краев и спустились к морю гораздо южнее. Или виделись ему огромные стада, бредущие на водопой к полноводной реке… Так он мечтал, когда к нему подошла Буки-гиена. В тот день ни одно животное не пало в пути, и голодная гиена лебезила перед пастухом. Она поздоровалась весьма учтиво и спросила:

— Почему ты спишь на одной ноге, Малал? И зачем прилег на эту длинную палку? Разве ты не можешь просто растянуться на песке? Тебе будет удобнее, чем на такой узкой постели!

— Это копье, а не постель.

— Копье? А что это за штука? И для чего оно?

— Чтобы убивать.

— Кого убивать? И зачем убивать, коли все и так умирают своей смертью — и бараны, и быки, и жители саванны?

Но в глубине души гиена спрашивала себя, не хватила ли она через край, утверждая, — правда, не очень решительно, — что все умирают своей смертью. Солнце уже собиралось уйти на покой, а у нее в животе было еще пусто.

Мимо пробегала лань. Малал Пуло метнул копье и попал в нее. Потом он прикончил и разрубил на куски добычу, и Буки-гиена получила свою долю сочащегося кровью свежего мяса.

Так вот для чего нужно копье!

Тем, у кого есть копье, не приходится без конца ждать, пока животное не погибнет от голода, старости или болезней, а стоит ему издохнуть, как Танн, стервятник с облезлой шеей, спешит накинуться на падаль и очистить все до костей, не дожидаясь твоего появления…

— Как тебе удалось добыть копье, Малал? — спросила Буки.

— Принеси кусок железа Тегу-кузнецу, и он тебе сделает такое же.

— А где я возьму железо?

— Там, в Пинку, — ответил Малал Пуло, указав копьем в ту сторону, откуда восходит солнце.

Буки отправилась в край восходящего солнца, в край гор и глинистых земель, где стоят печи, покинутые плавильщиками горных пород.

На дороге она нашла бурдюк из козлиной шкуры. В нем лежало сушеное мясо: должно быть, бурдюк был потерян или при поспешном бегстве брошен каким-нибудь мавром-пастухом, перегонявшим в этих местах стадо баранов и коз. Буки не догадалась, что? в бурдюке: отверстие его было плотно заткнуто клочком хлопка.

В конце концов Буки отыскала далеко-далеко в краю восходящего солнца старые печи, остывшие много лун назад. Пошныряв вокруг, она откопала кусок железа и отправилась в обратный путь.

Но вдруг ее ноздрей коснулся запах сушеного мяса. Сначала слабый, он все усиливался. Буки понюхала воздух, повела носом направо, налево. Запах преследовал ее повсюду. Буки опустила на землю свой бурдюк и железо, побежала направо, потом налево, но вернулась, не найдя нигде ни мяса, ни даже костей какого-нибудь животного, и опять взвалила на спину свою ношу.

Наконец она добралась до Тега-кузнеца.

— Вот железо, выкуй мне такое копье, как у Малал Пуло.

— А что ты дашь мне за работу? — спросил кузнец.

— На твоих штанах уже больше дыр, чем полотна. Возьми этот бурдюк с хлопком и ступай к Раббу-ткачу.

— Идет! Становись к мехам и разведи огонь.

Буки-гиена принялась попеременно раздувать и сжимать мехи, распевая песню, которую тут же сочинила. Признаться, песня была довольно незатейливая — Буки все повторяла:

Тег-кузнец работал куда проворнее — и скоро протянул Буки готовое копье.

— Вот твое копье. Покажи-ка мне теперь свой хлопок, надо еще посмотреть, хорош ли он и достаточно ли бел.

Буки отдала бурдюк. Кузнец вытащил хлопковую затычку и достал сушеное мясо. При виде этого добра, которое она разыскивала целый день, не зная, что оно запрятано в тяжелом бурдюке, протершем ей шкуру на спине, Буки воскликнула:

— Тог, положи мясо на место, я тебе что-то скажу!

Когда мясо было снова упрятано в бурдюк, Буки перетащила бурдюк поближе к себе и сказала, возвращая кузнецу копье: