Сказки Амаду Кумба, стр. 17

Они тронулись в путь. По дороге Лёк давал Буки советы, растолковывал ему, что надо делать и чего делать не следует, что говорить, чего не говорить. Он оставил Буки у подножия баобаба и вернулся досматривать свой сон.

Буки на минутку присел, потом прилег, но тут же вскочил и сказал дереву:

— Говорят, твоя тень свежа, листья вкусны, а плоды очень сладки, да мне не хочется есть и недосуг дожидаться, пока поднимется солнце. У меня дело поважнее. Укажи мне только, где найти Кусса. Он даст мне сокровища не хуже тех, что лежат в твоем дупле, но будто бы тебе не принадлежат.

Баобаб указал ему на просяное поле. Буки направился туда и дожидался до полудня, пока не пришел лешачонок Кусс. Лишь только тот появился, Буки, угостив его тумаками, грубо приказал пошевеливаться. Кусс-младший привел Буки к дуплу тамаринда и посоветовал ничему не удивляться и не смеяться над тем, что он увидит у его родителей.

Буки прожил у леших три дня и насмехался над всем, что они делали. Он, например, объявил, что никогда в жизни не слыхивал, чтобы выбрасывали мясо и жарили перья.

— Ну и ну! — кричал он каждую минуту. — Где это видано? Где это слыхано?

Вот почему маленький Кусс, который не забыл о тумаках, полученных на просяном поле от этого грубияна, не сказал Буки, какой из калебасов нужно выбрать. Да если бы он и дал ему полезный совет, тот все равно только отмахнулся бы от него. «Я-то поумнее Лёка, — рассуждал Буки, — так незачем мне слушаться зайца и брать маленький калебас. В большом наверняка сокровищ больше».

На четвертый день старый леший показал Буки два калебаса и предложил ему выбрать любой. Буки вцепился в большой и тут же заявил, что ему пора уходить.

— Когда придешь домой, — сказал ему на прощанье старый Кусс, — прикажи калебасу: «Кёль, выполняй обещанное!»

Буки процедил сквозь зубы: «Спасибо», — и убежал, даже не попрощавшись.

Вернувшись к себе, он накрепко запер ворота и для верности подкатил к ним тяжелое бревно, а потом вошел в хижину и велел детишкам и жене, которая толкла просо, выйти вон и припереть дверь снаружи ступкой, пестами, котелками и всем, что только найдется тяжелого.

— И не смейте меня тревожить! — крикнул он сквозь наглухо закрытую дверь. Затем поставил калебас посреди хижины.

— Кёль, выполняй обещанное!

Из калебаса выскочила здоровенная дубинка толщиной в руку, длиной в три локтя — и давай колотить гиену! С громким воем метался Буки по хижине, налетая на стены, натыкаясь на циновки, и никак не мог найти выхода, а дубинка носилась следом и без передышки молотила по его спине и бокам. Наконец дверь хижины поддалась. Расшвыряв опрокинутые ступы, песты, котелки, Буки вылетел во двор и, сбив с ног жену и детишек, помчался отпирать ворота, а дубинка неслась за ним и лупила без пощады. Наконец Буки удалось сдвинуть с места тяжелое бревно, сломать ворота и спастись бегством в бруссу.

С тех самых пор Буки-гиена и слышать не хочет ни об украшениях, ни о дорогих бубу.

Наследство

Погожий день клонился к вечеру, и был он подобен жизни старого Самбы, ясной и безмятежной, полной трудов, мудрости и добрых дел.

Духи, которые приносят ночь, помедлили на верхушке тамаринда, дожидаясь, пока дряхлое тело отпустит на свободу душу старца, чтобы проводить ее к жилищу предков. В хижинах, теснившихся, как боязливые цыплята, вокруг той, где умирал патриарх, гнетущее молчание царило среди женщин и детей. Только потрескивавшие на огне хворостинки откликались на последние звуки дня. А во всех соседних хижинах пестики замерли в ступах.

Лежа подле угасающего в очаге огня (он уже не мог вернуть тепло дряхлым членам, которые грело солнце бессчетных дней и остужал холод стольких ночей), старый Самба приближался к пределу своей праведной жизни. У его постели — последнего ложа, с которого ему предстояло сойти в лоно матери всех людей, кормилицы-земли, ни разу не оскорбленной им ни словом, ни поступком, — стояли его сыновья Момар, Бирам и Муса.

Подняв руку, умирающий указал им на три бурдюка, подвешенных к соломенной крыше. Сыновья взяли по бурдюку, и рука упала. Самба покинул жилище живых и ушел в страну теней.

Похоронили Самбу с пышностью и почетом, достойными его жизни. Когда окончился срок траура — а он длился целую луну, и все это время каждое утро приносили в жертву трех крупных быков, — Момар, Бирам и Муса решили посмотреть, что лежит в бурдюках, которые завещал им отец.

Самым легким был бурдюк Бирама — в нем лежали какие-то обрывки веревок, зато тяжелый бурдюк Мусы был полон крупных золотых слитков и золотоносного песка. А в бурдюке, доставшемся Момару, оказалась земля.

— Отец любил нас одинаково, — сказал Муса, — и я не понимаю, почему он оставил все свое золото мне одному, ведь я самый младший.

— И я ничего не понимаю! Почему мне, старшему, он оставил бурдюк с землей, а Бираму — обрывки веревок?

— Все было совсем не так, — сказал Бирам. — Отец просто указал нам на бурдюки, и каждый из нас взял один наугад. Нам надо узнать то, что он не успел вымолвить, прежде чем предки призвали его к себе. Пойдемте к старым людям — может быть, они нам все объяснят.

И они пошли к дереву Совета, в тени которого беседовали самые старые и уважаемые люди деревни. Но те при всей своей мудрости не смогли объяснить сыновьям Самбы, чего не успел им сказать отец перед смертью. Они отослали братьев к старикам Н’Ганя, а те посоветовали обратиться к старцам Ньяня. И вот самый древний старец Ньяня сказал им:

— Я не знаю, чего хотел ваш отец, оставляя вам эти бурдюки, и не знаю, кто мог бы вам это объяснить в здешнем краю, где я видел больше восходов и больше молодых и убывающих лун, чем все остальные люди. Но в детстве я слышал, как бабка моей бабки говорила о Кем Тане, человеке, которому ведомо все. Отправляйтесь на поиски Кем Тана, и да будет вам легка дорога.

В пятницу — лучший день для путешествий — Момар, Бирам и Муса, опустив поводья на холки своих белых коней, покинули родную деревню и пустились на поиски человека по имени Кем Тан.

Семь дней ехали они через рощи и болота, леса и реки. На рассвете восьмого дня на лесной тропе им повстречался М’Бам Аль, кабан. Разумеется, они давным-давно были с ним знакомы и не раз задавали ему трепку, когда он хозяйничал на их маисовых или бататовых [26] полях как у себя дома. Но никогда они не видывали М’Бам Аля в таком смешном наряде. Да и никто, наверное, не видывал такого со времен самого Адама? Н’Диай, праотца всех людей на земле.

Но человек не должен удивляться, а тем более выказывать свое удивление, если только он не слышит что-нибудь поучительное. Поэтому братья просто сказали: «Ку яг дом яг гис» («Кто долго странствует, многое видит») — и поехали дальше, не оглядываясь на М’Бам Аля, вырядившегося в длинную красную бубу, белый двурогий колпак, желтые бабуши и повесившего на шею четки с зернами крупнее орехов колы.

Еще семь раз прошли семь дней, а братья все ехали и ехали через леса и саванну, болота и равнины в сторону восходящего солнца.

Солнце стояло прямо над их головами, а тени искали прибежища у подножия деревьев и под брюхом у лошадей, когда всадники увидели Дьякалора-козла. Брызжа слюной и громко крича «ме-е-е», он бодал пень тамаринда, наполовину заслоненный термитником. «Ку яг дем, яг гис», — сказали три брата и продолжали свой путь.

Много дней прошло с тех пор, как они оставили позади большую реку. Деревья на их пути становились все более низкорослыми и чахлыми, скудная трава — желтее, и вот однажды братья увидели около лужицы илистой воды прекрасного откормленного быка. Рядом с ним лучший бык из стада старого Самбы, тот самый, которого братья принесли в жертву в первый день траура, показался бы просто двухмесячным теленком. Но шкура этого красавца-быка была покрыта гнойными язвами.