Бабочка на штанге (сборник), стр. 61
Было совершенно тихо. Только кто-то еле слышно вздохнул в дальнем углу. И это едва различимое дыхание я узнал моментально.
Я собрал в себе остатки прежней твердости. Сказал стальным голосом:
— Валерия, ступай сюда.
Что-то застучало, обрушилось, и Валерия пошла к двери. Ее лицо и платье быстро пересекали падавшие из щелей вечерние лучи. А потом она возникла на пороге во всей красе. С мусором в волосах и с дырами на колготках.
— Красавица, — сказал я. — Прямо хоть на витрину «Детского мира»…
Она постояла против меня, шагнула и тихонько ткнулась лицом в мою рубашку.
Я задержал дыхание. Господи, до чего хорошо жить на свете… И спросил сурово:
— Чего тебя сюда понесло? В эту халупу?
Она прошептала в рубашку:
— Мы здесь часто прячемся, когда играем в пряталки…
— Пошли домой, ужин стынет…
— Пошли… — она взяла меня за руку сырыми пальцами.
— Лера, это, значит, ты скулила за дверью? — деловым тоном спросила Соня.
— Я ни чуточки не скулила. Я пела… — полушепотом возмутилась сестра.
Саньчик виновато объяснил:
— Мы не догадались. Слов было не разобрать.
— Потому что я без слов. Просто один мотив…
— Она часто поет, когда одна, — объяснил я. — Мычит какую-нибудь музыку…
— И не мычала я вовсе, а вот так… — Лерка гордо вскинула лицо (вот характер!) и не то простонала, не то провыла несколько нот.
— А что это за песня? — дотошно спросила Соня. Она как бы загораживала Лерку от нас, от мальчишек, и помогала избавиться от виноватости.
— Я не знаю. Где-то слышала…
Она не знала, а я знал! Леркины скомканные нотки сложились в мелодию флейтиста:
В этом была непонятная, но, конечно же, добрая примета!
Я выхватил телефон.
— Мама, все в порядке! Мы идем!
Когда пришли, мама только вздохнула:
— Нагулялась, чудо природы? Где ты так изодрала колготки? Иди, умывайся.
После ужина я понял, что отчаянно хочу спать, и свалился на тахту, не раздеваясь. Это называлось: «Мама я полежу немножко вот так, а потом улягусь по правилам…» Иногда «по правилам» наступало под утро…
Я не успел уснуть. Тихонько отъехала дверь и на пороге возникла Лерка. В отражении закатного солнца, которое бросало лучи от застекленной полки на потолок. В длинной ночной рубашке, с расчесанными волосами.
Тоже мне вечерняя фея…
— Чего тебе?
Лерка на цыпочках подошла к тахте и улеглась рядом со мной. Облапила меня за шею. Так бывало раньше, когда я звал ее (не часто, правда), чтобы почитать перед сном сказку. Сейчас она уткнулась носом в мое плечо и тепло подышала в него. От ее волос пахло сосновой корой.
— До чего бестолковая, — сказал я. — Умчалась куда-то… Я тебя хлопнул шутя, а ты…
— Ага, шутя… До сих пор чешется…
— Не ври давай… А зачем ты полезла в тот сарай?
Конечно, она сама не знала — зачем? От обиды, вот и все… Она опять подышала мне в плечо. Я погладил ее по волосам.
— И долго ты собиралась там сидеть?
— Пока не снимут замок… Я ведь не знала, что дядька запрет за мной дверь…
— Решила, что он это тебя запер?
— Ничего я не решила, сидела, вот и все…
— А если бы пришлось всю ночь?
— Ну и что? — у нее проросли прежние колючки.
— Померла бы от страха.
— И нисколечко не померла бы. Там не страшно, потому что мальчик…
— Какой мальчик? Где?
— Там… Смотришь на него, и с ним хорошо.
— Значит, он остался в сарае? Мы его заперли?
— До чего ты непонятливый, — вздохнула она. — Он и был там запертый. Он же не настоящий мальчик, а портрет. Из дерева. На него солнце падало из дыры. А он улыбался…
Каких сил мне стоило не рвануться с тахты в тот же миг!
Я проводил Лерку до ее постели.
— Мама, я сбегаю к Чибису. По срочному делу…
— Что за дела на ночь?!
— Вновь открывшиеся обстоятельства… — я запихивал в карман на шортах фонарик.
Мама сказала, что уж сегодня-то все эти обстоятельства точно отправят ее в палату реанимации.
— Аркадий, обуздай его!
— Клим, в самом деле…
— Мама-папа, я скоро!..
Улыбка
Я не стал сразу звонить Чибису. Решил разведать сначала: где там этот портрет? (А был ли мальчик?) На ходу обругал себя: вот балда, забыл расспросить Лерку как следует: где именно этот мальчик, в каком углу? Но теперь было поздно возвращаться — я опять, шипя от укусов, пробирался между грядок. Звякнул цепью и снова помахал хвостом Тушкан. Будто подтверждал, что хозяин дрыхнет и бояться нечего. Вот и дверь. Я снова дернул замок, потянул на себя скрипучие доски.
В сарае было темнее, чем раньше. Солнце уже не лезло в щели, оно спряталось за крыши и заборы Городища. Я включил фонарик. Повел широким лучом по углам. Рухлядь всякая, дрова, ящики… Где тут сидела Лерка? (Сидела и «пела»…) Наверно, вон там, на щелястой бочке, под пробитой в стене отдушиной. Скорее всего, именно в эту дыру падали вечерние лучи и высвечивали маску… Я пробрался к бочке. Сел на нее. Уперся светом фонарика в стену напротив… Охнул, испугался немного и радостно обмер.
Мальчишечье лицо выступило из сумрака. Темное, будто загорелое. Со знакомой улыбкой.
Я не сразу схватился за маску. Посидел, привыкая к счастью находки. Потом подошел. Дерево было шероховатое, с мелкими щелками, но улыбка — живая. Та самая…
И у меня внутри была улыбка. Ответная.
— Агейка, привет…
Маска не была прибита или подвешена. Просто застряла среди всякого барахла — между сваленными у стены поленьями, палками, кривым фанерным ящиком, прислоненной к дровам доской, дырявым чемоданом. На уровне моего лица. Видимо, ее бросили сюда, не рассмотрев. Я нагнулся, уперся в доску локтем. Доска шевельнулась, локоть сорвался, фонарик выскользнул из пальцев. Упал, стукнулся и погас.