Дагги-Тиц (сборник), стр. 41

Лодька даже разозлился на Галчуху. И подумал: «Может, подождать, когда встанет?» Но Галчуха… Она вдруг отложила мыло в стоявшую у корыта миску и стала медленно поворачивать голову. Повернула, подняла. Глянула именно туда, где была под потолком щелка. Лодька закаменел. А она смотрела внимательно и вопросительно. Лодька ощутил себя так, будто не Галчуха, а он теперь сидит голый в корыте и знает, что его разглядывают с пристальным интересом. Причем не из одной щели, а из множества…

Галчуха как-то странно пожала плечом, отвернулась. Лодька снова обмяк, стал сползать на пол (не стукнуть бы, не брякнуть). Сполз, тихонько ушел к своей кушетке, лег ничком (словарь опять под щекой). В ушах гудело. Если бы сейчас вошли незнакомые суровые люди, заковали бы Лодьку в ржавые кандалы и повезли на каторгу, он бы ничуть не удивился и не оказал сопротивления. Потому что все казалось происходящим в другом пространстве, где вместо воздуха липкий газ, перемешанный с густым отвратно пахнущим стыдом…

Но суровые люди не появлялись, тогда Лодька приподнялся и закатил себе оплеуху. Обрадованно зазвенело сразу в обоих ушах.

Он лежал неизвестно сколько времени. Изнемогал от отвращения к себе. Потом все же решил, что хватит терзаться. Ведь никто ничего не знает, а сам он больше никогда… И вдруг поймал себя на том, что, несмотря на все переживания, светлая щелка — та, что под потолком, — все равно сидит в памяти и вроде бы манит туда, наверх. Он примерился было дать себе вторую оплеуху, но щелкнул в коридоре ключ — пришла мама. Лодька поспешно скомкал в себе все мысли, чувства и воспоминания о случившемся и запихал этот комок в дальний угол сознания. Успел только радостно подумать, что все это не имеет никакого отношения в Стасе.

— Я думал, ты придешь позднее, — небрежно сказал он маме.

— Куда позднее-то, — удивилась она. — Двенадцатый час. А ты, конечно, опять с книжкой и не думаешь ложиться…

— Я читал словарь и задремал…

О щелке он ка-те-го-ри-че-ски запретил себе вспоминать.

Впрочем, скоро этот вопрос решился сам собой. Следующим вечером, когда Лодька явился с катка, Галчуха постучала в стену и позвала его к себе.

— Помоги мне перевести два абзаца. У меня в голове каша…

— Как по-немецки «каша», не помню. А суп по-немецки — «Зуппэ»…

— Ты мне «зуппэ» не заговаривай, а садись и переводи… Музыка тебе не помешает? — Галчуха открыла патефон и взяла с тумбочки пластинку с увертюрой к опере «Чио-Чио-сан» (а точнее «Мадам Баттерфляй».

— Не помешает, — буркнул Лодька. Он боялся смотреть на стену, где высоко вверху пряталась незаметная щелка. А когда посмотрел… увидел, что на стене вертикально висит склеенная из тетрадных листов лента. На ней было расписание занятий и какие-то таблицы. Верхний конец ленты, украшенный рисунком с кремлевской башней, оказался закреплен у самого потолка, на том самом месте!

С подоконника донеслось мягкое музыкальное вступление.

— Ох, опять эта волынка… — простонала на своей кровати тетя Тася и натянула на голову одеяло.

И Лодьке захотелось натянуть на голову что-нибудь такое же плотное. Потому что он ощутил — лицо у него вишневое, будто этикетка японской граммофонной фирмы «Victor». Подшлемник бы, как у Стаси! Но подшлемника не было, и Лодька, пламенея ушами, уткнулся в растрепанный Галчухин учебник…

Глава 4. Центр окружности

Песня о дружбе

Одиннадцатого февраля Борис Аронский подарил имениннику песню. До этого, правда, он подарил еще записную книжку с оттиснутым на клеенчатой корочке профилем Пушкина. Однако, судя по всему, этот подарок Борька считал не главным. А главный — вот… Выпив две кружки чая, сжевав с десяток творожных и картофельных ватрушек и три куска пирога с клюквой, он встал, вытер губы и объявил:

— А сейчас, Лодь, я хочу подарить тебе песню. Я ее учил для выступления на концерте, но еще не исполнял. И пою первый раз, для тебя…

Борька не стеснялся петь. Чего стесняться, если ты умеешь это и любишь!..

Кроме Борьки, гостей на Лодькином дне рожденья было всего двое: Галчуха и Стася. Обе они, кажется, удивились: как можно петь, набив брюхо таким количеством стряпни? Но Лодька не удивился: он-то знал способности друга!

Удивился Лодька, когда услышал песню.

Борька встал, взялся за спинку стула, устремил взгляд в дальний угол, сделал вдох и…

Это была всем знакомая песня из фильма «Красный галстук», который Лодька с Борькой смотрели еще год назад. Ее часто передавали по радио. Фильм, кстати, Лодьке нравился. Порой там ребята говорили чересчур правильные, похожие на лозунги речи, но зато показана была настоящая дружба. В некоторых местах у Лодьки даже щипало в глазах — особенно там, где Валерий Вишняков и Шурка Бадейкин решили помириться и покатились по полу, сцепившись в дружеских объятьях. Но песня никаких особых чувств не вызывала. Обыкновенная. Таких много поют в пионерских радиоконцертах.

Однако сейчас, когда запел Борька, все оказалось по-другому.

Он почему-то начал с припева:

Кто в дружбу верит горячо,
Кто рядом чувствует плечо,
Тот никогда не упадет,
В любой беде не пропадет.
А если и споткнется вдруг,
То встать ему поможет друг —
Всегда, в любой беде,
Твой друг протянет руку…

Борька пел высоким и чистым голосом. Если закрыть глаза, то можно было представить (тому, кто не знал), что поет не грузноватый пухлолицый пацан с крошками от ватрушек на щеках, а тонкое большеглазое существо вроде Фонарика или Костика Ростовича. Или вроде Роберта Гранта который взбирается по вантам «Дункана»… Впрочем, Лодьке было плевать на Борькину внешность. Другой Борька ему был ни к чему. Ему был нужен именно этот — весь вот такой как есть и с песней, которая звучала теперь совсем не так, как в кино или по радио. Эта песня была сейчас — их двоих…

Кто в дружбу верит горячо,
Кто рядом чувствует плечо…

После того случая — с елкой бабки Каблучихи — Лодька не приставал к Борьке ни с какими разговорами, ни с какими упреками и выяснениями. Решил: пусть все идет, как идет, и забывается понемногу. И Борька был ему, кажется, благодарен. А может, он и не видел ничего особенного в том, что случилось. Наплевать! Предлагать Борьке делать макет Спасской церкви Лодька тоже не стал. Расхотелось. Потому что почти все вечера были заняты катком. Борька ходил на каток редко, зато Стася была там каждый раз… Но это ничего не значило! Борька все равно оставался другом Борькой, и это придавало жизни особую прочность…

Всегда в любой беде
Твой друг протянет руку…

Мама, Галчуха, Стася шумно захлопали, когда Борька закончил песню. Лодька хлопать не стал. Просто коротко сжал Борькин локоть, обтянутый рукавом заштопанного свитера: спасибо, мол…

Борька кивнул и взял еще одну ватрушку.

…Потом все (кроме мамы) устроились на полу — играть в «Острова». Игру подарила Стася. Это была большая, изрядно потрепанная карта с голубыми, синими и лиловыми морями, с разноцветными берегами и островами, с морскими чудовищами, с пляшущими на желтых песках и среди джунглей пиратами и дикарями. Нужно было катать по карте кубик, а потом передвигать по ней свои кораблики — на столько клеток, сколько выпало очков. Корабликам грозили водовороты, мели, водопады, рифы, коварные морские разбойники, людоеды, гигантские спруты и ураганы. Добраться до острова со спрятанным кладом было ох как не просто…

Вырезанные из тонкого картона кораблики были старинные — галеоны, каравеллы, фрегаты. С похожими на разноцветные пузыри парусами и с высокими изукрашенными надстройками.