Давно закончилась осада... (сборник), стр. 47
— На берегу, ясное дело, распределили нас по разным бастионам. Образ чудотворный оказался, говорят, на Третьем, с нашими товарищами. А мы с Арсением попали на Пятый. Там его и убило штуцерной пулею у меня на глазах… — Старик быстро крестился на блестевшую в углу иконку. — А я вот уцелел… Как я полагаю, неспроста уцелел, а отпущено мне время, чтобы построить мою модель в полном совершенстве. На память всем, кто будет дальше служить на море. Потому как был это один из самых лучших кораблей в российском флоте, красавец. Одно время сам Павел Степаныч на нем свой флаг держал, да…
Потом Евсей Данилыч запальчиво крякал и воинственно поглядывал сквозь отрытую дверь, в которую со двора доносился голос его дочери, скликавшей кур. И назидательно обращался к внукам:
— А то, что ваша маменька, почтенная Евдокия Евсеевна, говорит, будто занят я ребячьей забавой, так вы эти слова принимайте с поправкой на ее непонимание. Моей работой интересуется сам капитан второго ранга Николай Иваныч Костомаров, тот что на Четвертом бастионе командовал передовой батареей. Видели небось ее остатки?.. Николай Иваныч нынче в бывшем доме Эдуарда Иваныча Тотлебена собирает всякие предметы, имевшие касательство к нашей обороне, и устроит потом их всеобщее обозрение. И говорил мне уже не единожды: «Твой корабль, Евсей Данилыч, будет там главным украшением»…
После этого дед раскуривал трубку (вроде той, что у Фрола), пускал к потолку синие клубы, и дым этот был похож на дым от залпов корабельных орудий.
Модель стояла посреди кубрика на обширном столе. Ее освещало не только бьющее в окно солнце, но и два корабельных фонаря, которые старик часто не гасил даже днем. Он считал, что смесь дневного и фонарного света лучше высвечивает корабль со всеми его деталями.
Один фонарь стоял на полу и бросал желтые лучи вверх. Тени рангоута и такелажа падали на стены запутанным рисунком. Это был фантастический корабельный узор. В движении синего дыма он казался живым. Словно еще один корабль — невесомый и громадный — возник здесь и, раздвинув пространство, прошел сквозь стены.
Женя сказал однажды, что ради одной этой картины он готов бывать у Евсея Данилыча каждый день…
Колю и Женю Евсей Данилыч отмечал особо — за их понимание корабельного устройства и за то, что они по его просьбе выточили четыре фигурных столбика для подставки модели (у деда токарного станка не было). На вопросы их отвечал охотно и обстоятельно. И сейчас, шагая с приятелями с Четвертого бастиона, Коля удивлялся себе: почему он до сих пор не догадался расспросить старика о «Македонце»? Ведь Савушка еще зимой, в погребке, советовал сделать это, но потом, за другими делами, как-то выскочило из головы…
На этот раз к Евсею Данилычу пришли вчетвером: два его внука, Женя и Коля. Когда расселись на чурбаках, Коля сразу взял быка за рога:
— Евсей Данилович, правду ли говорят, что тендер «Курган», который у Федоса Макеева, это тот самый «Македонец», которым командовал лейтенант Новосильцев?
Дед покашлял, обстоятельно обдумывая ответ. Пошевелил клочкастыми, как пакля бровями.
— По всем данным, так оно и есть, — наконец веско заявил он. — Их два таких было. Один назывался «Луч» и шибко пострадал в одна тыща восемьсот тридцать восьмом году. Командовал им тогда капитан-лейтенант Панфилов, который потом, к осаде был уже контр-адмиралом… Стоял этот «Луч» у абхазского берега, и случилась тогда небывалая буря, при которой погибло не одно судно, выкинуло их на сушу. И такие тут напасти: с одной стороны свирепое море, с другой черкесы нападают безжалостно. Ну, отбились наши, однако. А тендер потом сняли с мели, да только после того был он уже не такой хороший ходок, как прежде… Я к чему это говорю? К тому, что «Луч», а потом «Македонец» считались в свое время самыми скорыми среди тендеров. Было у них одно заметное отличие. Обычно у военного тендера форштевень отвесный, прямой, и бушприт от него идет вот так… — Евсей Данилыч сухой ладонью повел над краем стола. — Говоря по-умному, горизонтально… А у «Луча» и «Македонца» форштевни были изогнутые, будто глядящие вперед, и бушприты ноками своими глядели малость вверх. Потому, как мне думается, и скорость у них была поболее остальных…
— А ведь на «Кургане» форштевень тоже выгнутый! — радостно подскочил на чурбаке Коля. — Я видел! «Курган» стоит в Артбухте!
— То-то и оно. «Луч» до осады не дожил, значит, «Курган» никто иной, как «Македонец» и есть… Я вот думаю, что ежели Федос решит свое судно продавать на слом, надо его уговорить, чтобы снял штурвал и всякие мелкие вещи да отдал его высокоблагородию капитану Костомарову для выставки…
— Да зачем же на слом-то! — опять подскочил Коля. — Маркелыч сказывал, что «Курган» еще крепкий. Его бы только в надежные руки… Может, Маркелыч, накопит денег да купит.
— Эх-хе-хе… — с сомнением покашлял дед.
— Евсей Данилыч, а правду говорят, что лейтенант Новосильцев отыскал английское золото? — осторожно спросил Женя.
Старик покашлял опять.
— Мало ли чего болтают… А вы неужто решили это сокровище отыскать? Пустое это дело, ребята, на таких находках счастья не сделаешь. Деньги, они труд любят, их надо зарабатывать, а не из тайных мест выколупывать… Вот так-то, любезные «пушкари»…
Мальчишки молчали, виновато посапывая. Потом Савушка засмеялся:
— Дедушка, мы «пушкари», а ты «корабельщик», хоть и живишь на нашей стороне. Потому что строишь корабль…
— Оно так, — усмехнулся дед. — А вы с «корабельщиками», небось, всё войну ведете?
— Не-е, мы нынче с ними помирились, — радостно сказал Савушка. Федюня толкнул его ногой: «Не вздумай про гранату…» Савушка послушно примолк.
Коля хотел еще расспросить Евсея Данилыча про трюмников, но не решился.. Старый матрос лицом сам похож был на трюмника — так вдруг подумалось Коле. В самом деле, если вечером в бане глянет из-за печки такая голова — ну, в точности трюмник. Коля поежился. И с досадой сказал себе: «Опять ты со своими дурацкими страхами…»
И еще один страх сидел в нем — оставшийся после взрыва. Сидел в душе, как холодная колючка. Но вместе со страхом была и гордость. Ведь то, что случилось, немного походило на войну, и на этой войне он, Коля Лазунов, вел себя без открытой трусости. Конечно, не с тем геройством, что Женя, но и не хуже других.
ГОРОХ И ПУЛИ
Фрол соорудил гальваническую батарею.
Как батарея устроена, Фрол в подробностях не объяснял. Где взял нужные для нее вещества и предметы, он тоже не говорил, только хитро хмыкал. В большой стеклянной банке бултыхалась прозрачная жидкость, в ней видны были две металлические пластины. Разглядеть их как следует было невозможно, поскольку банку для безопасности оплетала густая веревочная сетка. От пластин через широкую деревянную пробку шли наружу две проволоки.
Когда Фрол соединял концы проволоки, между ними проскакивала синяя трескучая искра. Мальчишки совали к проводам палец и ойкали — ударяло как горячей иголкой. Коля тоже сунул. Не хотелось, да что делать-то? Нельзя же быть боязливее всех…
А Саша совать палец не стала («страх такой»). И Савушка не стал. Сказал «нема дурных». И Коля подумал, что Савушка умнее всех.
Фрол поглаживал банку.
поговаривал он тем же тоном, что и любимые слова про пистоль.
С помощью искры было решено взорвать фугас на пустоши недалеко от Пятого бастиона. Точнее — перед остатками люнета Белкина. Так же, как случилось это в последние дни осады, при штурме со стороны союзников. Тогда союзники (те, кто уцелел) драпали от люнета что было сил…
Впрочем, военные события часто перепутывались в памяти. Даже у взрослых перепутывались, а что говорить о ребятах, которых при осаде не было еще на свете или только-только родились. И не мудрено, что нынешняя мальчишечья игра у бывшей первой дистанции оборонительных укреплений включила в себя совсем разные бои: не только день последнего штурма, но и начало осады, когда случилось Инкерманское сражение.