Давно закончилась осада... (сборник), стр. 155
— А ты не боишься, что тебя съедят?
— За что?!
— Не исключено, что некоторые детки названных начальников учатся в вашей школе.
Оська дернул головой (отгоняя темную полоску).
— Пусть учатся. Хоть детки, хоть сами эти…
— И как это ты додумался пойти в газету?
— Ну… додумался… — Не рассказывать же маме, как он познакомился с Ховриным.
Оська чувствовал себя если не героем, то… человеком, вовремя бросившим гранату.
“Посейдон Ньюс” читали в городе все.
В прежние времена это была небольшая городская газетка — из тех, что называют “бульварными” и “желтыми”. Рассказывала о всяких происшествиях, сообщала горожанам приморские сплетни и слухи, печатала гороскопы, и старалась, чтобы побольше было густосоленой морской романтики, до которой так охочи туристы. Отсюда и название — “Новости Посейдона”. Известно, что Посейдон — древний бог морей, океанов и всяких других водных пространств… Впрочем, и сейчас “жареной” корреспонденции на страницах было немало. Но года три назад начали появляться и такие материалы, от которых вдруг “запахло настоящим порохом” (так сказал однажды отец). Начали крепко чесаться крупные начальники. Стали подавать на газету в суд — за “клевету”, за “оскорбление чести и достоинства”. Газета обычно лихо отбивалась от обвинителей и потом печатала язвительные судебные отчеты. Она выросла в размерах, увеличила тираж, ее зауважали не меньше, чем знаменитый “Голос Республики”. Видимо, в газету пришли работать “настоящие ребята”. Возможно, бывшие воспитанники “Последней гранаты”.
Некоторые читатели говорили теперь, что надо бы изменить прежнее игривое название. Но редакция справедливо полагала, что не имя красит газету, а газета — имя.
Оська был уверен, что его заметку и статью А. Таранца прочитали многие школьники. И не ошибся. Утром в понедельник на Оскара Чалку одни смотрели одобрительно, а другие как на придурка.
Сухой Боб с сожалением сказал:
— Бедняжка. Ты знаешь, кто ведает “Вегой”? Они купят тебя, твоего ”Посейдона” и всех кого хочешь. С потрохами.
— Во! — Оська показал ему дулю с острыми костяшками. И в этот миг подошел Эдик Тюрин. С розовым лицом и сжатыми губами.
И сказал Тюрин:
— Предатель.
— Я?!
— Ты!
Оказалось, что Эдькин отец тоже хотел получить гараж на той площадке. А теперь дело могли тормознуть.
Разговор был в классе, перед уроками. Кругом стояли и слушали.
— Но ты же не сказал мне про это!.. Да ты сам предатель, вот! Надо было отца уговорить, чтоб не лез туда! А ты… ради вашего гаража — против всех ребят!
— Не против всех, а против таких вот психов! Была бы у вас машина, ты бы так не рассуждал!
— Так же в точности рассуждал бы!
— Ну, значит совсем без мозгов. Что дороже? Детский писк на площадке, или машина?
— По-моему, дороже… совесть, — совсем негромко сказал Оська. Неуверенно даже. Но что еще он мог сказать?
Кто-то хихикнул.
— Ну-у, ты у нас сознательный, — протянул Тюрин. — Были раньше такие хорошие мальчики, назывались пионеры. Ходили под барабан и бесплатно помогали старушкам. Очень примерные.
— Ага, — вздохнул Оська. — Одному даже памятник есть. Такой примерный был мальчик, что с гранатой на танк… Тоже был пионер…
— Слыхали, — вздохнул Эдик. — Были герои в легендарные времена… Ну, иди, иди, подрывай танки…
— Но поимей ввиду, — вставил свое слово Сухой Боб, — что он не только танк подорвал, но и себя той же гранатой…
— Очень похожий на тебя недоумок, — подвел итог Тюрин.
Нет, они не подрались. Во-первых, звонок уже тарахтел, а во-вторых… ведь с первого класса были “не разлей-вода”…
Просто после уроков Оська принес домой Тюрину морской бинокль.
— Вот твой подарок. Возьми, пожалуйста, мне его не надо.
— Вот спасибо, хорошо, положите на комод… А вот твой конструктор. И книжка “Два капитана”, ты в прошлом году подарил. Извини, я так и не прочитал, все не было времени. Я думаю, оба капитана это переживут.
— Переживут. До свиданья.
— Всего хорошего, господин журналист. Но в газету больше не пиши. В журналистов иногда стреляют из-за угла.
— Спасибо за совет, господин стрелок. Не промахнись…
После этого в классе Оська и Тюрин друг на друга не глядели.
3
Гаражи все-таки поставили. Через неделю. Оська позвонил Ховрину и пришел к нему домой (было опять воскресенье).
— Яков Сергеевич…
— Ховрин!
— Да… Ховрин, что теперь делать?
— Существовать дальше. И учиться переживать поражения. Их еще о-о-о сколько будет у тебя. Закаляйся… И заходи в гости.
И Оська стал существовать дальше. И заходить к Ховрину. Иногда — в “Посейдон Ньюс”.
В редакции было шумно и… редакционно, иначе не скажешь. Воздух пропитан был приморскими новостями, городскими скандалами, удивительными историями — всем, что называлось “свежая информация”. Она, эта информация, сыпалась частыми строками с мониторов, летела листами с факсов, булькала и трещала в телефонных трубках.
И постоянная перекличка:
— Любочка, где твоя рецензия на концерт этих авантюристов из группы “Гребной винт”?
— Сашко! Нужна твоя полемическая шпага, чинодралы из мэрии хотят устроить на Восточном бастионе павильон для дискотеки!
— Ховрин, свяжись с Рыбачьим портом! У стенки обледенел траулер “Хризантема”, грозит оверкилем, а капитан не хочет вызывать спасателей, боится, что много придется платить!..
Оська присаживался в уголке большой комнаты, которая называлась “секретариат”, никому не мешал, впитывал в себя газетную жизнь и ждал, когда освободится Ховрин. Чтобы по дороге из редакции обсудить всякие дела.
Но чаще Оська приходил к Ховрину домой. Если того не было, он сидел с Анной Матвеевной. Она снимала с головы наушники плейера и принималась расспрашивать Оську про его дела. Про жизнь.
Однажды Оська честно сказал, что жизнь унылая. От отца никаких веселых известий. С другом расстались. Учителя приходят на уроки злющими (конечно, не все, но многие). Будто школьники виноваты, что опять задержали зарплату! А тут еще погода совершенно сошла с ума! Идешь утром в школу, и хочется сунуть голову за пазуху — день за днем эти ледяные западные ветры…
В самом деле, синоптики сообщали, что полвека не было на побережье такой зимы. Если бы просто холод и снег, то ладно. Однако штормы несли на сушу сырые вихри: брызги и морось. Город обрастал мутно-зеленым, как немытые бутылки, льдом. Лизнешь его, а он соленый и горький… И настроение такое же, как этот лед.
Самое скверное, что ветры ни на час не стихали. Днем и ночью тонко звенели в доме стекла, хотя мама и Анка заклеили все щели.
Мама похудела — от всяких мыслей об отце и от этой вот безысходной стужи (так, по крайней мере, казалось Оське).
Вечером подойдешь к окну, а за ним — темень и свист. Небо, вроде бы, безоблачное, но звезды в нем тусклые, как старые канцелярские кнопки…
Анна Матвеевна слушала Оську и соглашалась. Да, есть от чего захандрить.
— Но есть, Ос е нька, и средство от такой унылости.
— Какое?
— Дневник… Да нет, не школьный с отметками, а личный. Со всякими записями. Хочешь, подарю тебе толстую тетрадку? Будешь записывать в нее все хорошее, что вспомнится. Мысли и впечатления. И события. Это очень помогает навести в душе порядок.
Оська подумал.
— Ладно… Спасибо.
Тетрадка оказалась в клеенчатой, зеленовато-голубой с волнистыми разводами корочке. Наверно, она была из старых времен, из молодых лет Анны Матвеевны. Так нравилось думать Оське. Впрочем, листы были обыкновенные, в клеточку.
Вечером Оська сел с тетрадкой у лампы.
— Уроки готовишь? — с удовольствием сказала мама.
— М-м, гм… — Это можно было понимать как угодно.
Для “прогоняния” унылости и согревания души надо было написать что-нибудь про лето. Но летом Оська был неразлучен с Эдиком. И всякая страница хранила бы печаль прерванной дружбы.