Мальчик со шпагой (сборник), стр. 75
— Полуночники, — сказала тетя Лиза. — Вот я вас…
— Бродяги, — сказал Саша, который играл с Аликом в шахматы. — Засажу под арест на трое суток.
— Но мы же звонили, что не потонули, не потерялись и вообще никуда не пропали, — жалобно сказал Генка.
— Сейчас будут врать, что обедали и ничуточки не хотят есть, — проницательно заметил Алик.
Серёжа хотел возразить, что на такое нахальное вранье они с Генкой не пойдут. Но тут в коридоре длинно и беспорядочно затрезвонил телефон.
— Междугородная! — воскликнул Саша и бросился к двери.
Серёжа слышал, как он торопливо сказал в трубку:
— Слушаю… Да. Что? Да, правильно. Кто? Да, здесь… — И вдруг крикнул в открытую дверь: — Сергей! Это тебя!
— Папа? — тревожно спросил Серёжа.
— Да нет, не папа. Говори…
Серёжа взял трубку и услышал непонятно чей, но знакомый-знакомый голос:
— Ты слушаешь? Это я. Я по порядку, чтобы скорее, а то разговор дорого стоит. Мама с папой уехали, а нам жить целый месяц, а денег мало. Во-первых, у меня есть камера, значит, можно снимать дальше…
— Стоп, — сказал Серёжа. — Это кто?
— Это я, Данилка. Ну, флаг-капитан Вострецов… Ты слушай скорей, а то Юлька ругается, что долго говорю… Во-первых, она подарила мне камеру "Спорт". Хорошо работает, только надо часто батарейки менять. Значит, можно доснимать "Мушкетеров". Андрей Гарц в лагерь не поехал специально, чтоб сниматься.
Серёжа увидел будто наяву растрепанную Данилкину голову, веснушчатый нос и неунывающие глаза. Он замахал в открытую дверь, подзывая Генку. Тонкий Данилкин голосок звенел отчетливо и громко. Сдвинув головы, Серёжа и Генка слушали вдвоем.
— …Во-вторых, Стаська заболел и его привезли из лагеря. Он теперь поправляется, но отец к нему опять прискребается. А Натка в деревне, а какой адрес, я не знаю. Стаська и Нок ночуют у меня. Что делать?
— Елки зеленые! Я откуда знаю? — сказал Серёжа. — Что еще?
— В-третьих, Митька нашел на берегу старую шлюпку. Можно сделать корабль, только надо ее вывезти. Она, конечно, гнилая, но Митька говорит, что можно… Лена сказала, что достанет машину. А пока помещения нет, можно у них во дворе чинить…
— В каком дворе? Какая Лена? — почти взмолился Серёжа.
— Лена из райкома. Она приходила, нас искала… Ей Олег про нас написал. Шлюпка, конечно, старая, но Митька говорит…
В трубке раздался треск, писк, хрипы, короткие гудки.
— Алло! — заорал Серёжа. — Алло, Данилка! Где ты?
И снова прорезался Данилкин голос, еще громче и отчетливей:
— В-четвертых, появился клуб "Легенда". У них тоже фехтование. Звали к себе Митьку и Димку, но они сказали, что фиг. Тогда эта "Легенда" вызвала нас на соревнование. По стрельбе и по рапире…
— Кого нас?
— Ну, нас, "Эспаду"! Что им сказать? Когда вы приедете?
— Когда? — переспросил Серёжа. Не мог же он сказать, что через месяц.
Данилкин голос зазвучал удивительно серьезно. Даже печально:
— Ну, ребят я соберу. А капитаны? Я, Митька да еще Димка. Ты же видишь, сколько всяких дел… Когда вы приедете? Можно завтра?
— Данилка, ты здоров? — спросил Серёжа. — Завтра! За три тысячи километров!
— Самолетом же…
— А знаешь, какие очереди за билетами? Здесь ведь юг!
— Ну, постарайтесь! Ладно? Вы постараетесь? Алло! Ты слышишь?
Серёжа еще слышал Данилку. А тот его — уже нет. Потом Данилкин голос угас, и короткие гудки зазвучали громко и непреклонно.
Очень близко Серёжа увидел Генкино лицо. Кузнечика можно было не спрашивать: в глазах у него была уже дорога. Саша стоял рядом.
— Что? — сказал он. — Заиграли трубачи тревогу?
— Не трубачи, а барабанщики, — отозвался Генка. — Саша… Тут ничего не поделаешь. Только вот как быть с билетами? В кассу не пробьешься… Ну чего ты так смотришь? Да не бойся, мы не выпадем из самолета!
— Не выйдет, друзья, — сказал Саша. — Никуда вы завтра не поедете…
— Саша! — сказал Генка.
Саша серьезно продолжал:
— Билеты не проблема. Говоря по секрету, я могу их забронировать через заводоуправление. Но есть один очень важный вопрос.
— Что? — откликнулся Генка.
— Какой вопрос? — настороженно спросил Серёжа.
— Это не секундная вспышка? Не каприз? Вам очень надо туда? Очень-очень?
— Да, командир. Очень, — ответил Серёжа.
— Очень, — сказал Генка. — И мы будем ждать тебя там. Через месяц. А нам надо завтра.
— Послезавтра, капитаны, — решил Саша. — Я своей командирской властью дарю вам еще один морской день.
…Они прожили у моря целых шесть дней, а завтра их ждал еще один. Длинный день, полный солнца, синих волн и радостных находок. День в удивительном городе, где смешались дома и корабли. А потом…
А потом все опять: "Барабанщики, марш!"
БРОНЗОВЫЙ МАЛЬЧИК
Часть первая
ТЕНЬ ФРЕГАТА «РАФАИЛ»
КОЕ-ЧТО ОБ ОТЦАХ И ДЕТЯХ
В комнате деда висела над письменным столом карта полушарий. Небольшая, чуть шире развернутой газеты. Желтовато-серая, с мелкой россыпью названий и бледными очертаниями материков. Очень потрепанная — с протертыми до холщовой подкладки сгибами, с неровными, как осколочные пробоины, дырами на пересечении этих сгибов. Вверху было написано: «Изображенiе Земнаго Шара совключенiемъ новЪйших открытiй. Ст-Петербургъ 1814».
Дед однажды объяснил Кинтелю, что карта осталась от важного чиновника, который жил в этом кирпичном двухэтажном доме в давнее-давнее время. Напечатали карту в том году, когда Александр Сергеевич Пушкин учился в школе, которая называлась лицеем, а русская армия разгромила Наполеона и вошла в Париж.
— И было еще много неоткрытых островов и земель. Видишь, даже Антарктиды тут нет, пустое море…
Пятилетний Кинтель уже знаком был с Пушкиным — по сказкам. Слышал кое-что и про войну с Наполеоном. Знал и об Антарктиде: это большая ледяная страна, где поселок Мирный и пингвины (а белых медведей там нету). На нынешних картах Антарктиду рисуют внизу, в отличие от похожей по названию Арктики, которая наверху…
Когда дед ушел, Кинтель решил исправить географическое упущение. Взял синий карандаш, помусолил его и собрался изобразить шестую часть света, как подсказывала фантазия. Однако нижний край карты висел у самой кромки стола, рисовать неудобно. И Кинтель, сидя на столе как в песочнице, отвлекся, начал разбирать мелкие буковки названий.
В верхней части Африки с частыми веснушками клопиных и мушиных следов он прочитал: «Сахара или Песчан. степь». Кинтель знал, что Сахара — громадная. Надпись же была до обидного маленькая, не соответствовала масштабу великой пустыни. И Кинтель (помусолив карандаш заново) вывел жирными печатными буквами: САХАРА.
Он заканчивал последнюю "А", когда вошла бабушка. Кинтель был снят со стола за штаны и воротник, награжден шлепком и отправлен в угол с приказом стоять и размышлять о своем пакостном поведении. Кинтель был человек спокойный и разумный. Он понимал, что в этом случае бесполезно сопротивляться и хныкать. Такое на бабушку не действовало. Действовало когда-то на маму, но мама полгода назад уехала в очень долгую командировку и неизвестно когда вернется. Поэтому Кинтель стал стоять и размышлять. Но не о поведении, которое считал не пакостным, а разумным (только бабушке это не объяснишь). Он размышлял о названии «Сахара», похожем на «сахар». Нетрудно было предположить, что пустыня (или «песчан. степь») покрыта сыпучим сахаром, который тоже называется «песок» (бабушка часто досадовала: «В гастрономе с утра песок давали, а я опять прозевала»). От этого пустыня — белая и слепящая, как снежное поле, только там не мороз, а, наоборот, страшная жара. От жары и липкой сладости хочется пить… Кинтель стоял, облизывался и вздыхал.