Сказки о рыбаках и рыбках (сборник), стр. 41
Такие «разговорные» импульсы никак не влияли на состояние Сети, но большие шары все равно предупреждали:
— Не болтай слишком часто, не трать зря энергию.
— А почему нельзя тратить?
— Задержится Возрастание.
— Ну и что?
— Ну и будешь младенцем до старости!
— А это плохо?
— Это нарушит Гармонию грани…
— О-о-о… — Белый шарик морщился, как от зубной боли (если представить, что у Шарика были зубы и они могли болеть). Только и слышишь: «Гармония, Гармония…»
— Не смей испускать черные импульсы! — взвизгивали Желтые близнецы. — В конце концов, это просто невыносимо!
Ну а какие еще импульсы испускать, если все надоело и ни с кем не находишь постоянного резонанса?
…Однажды донесся импульс, от которого Белый шарик буквально затрепетал. Импульс этот был без адреса, шел в пространство широким веером. И, судя по всему, не в одно пространство, а по многим граням Кристалла. О Великая Всеобщая Сеть, кто мог излучать такое?
До сих пор Белый шарик только слышал, что есть другие грани. Это были иные миры, импульсы оттуда почти не доходили. А если и доносились, то ни о каком резонансе не могло быть и речи — слабенькие они. А этот импульс, пробивая многомерные зеркала совмещенных пространств, хотел, кажется, заполнить собой весь Кристалл… И странно, что никто из шаров не обратил внимания на такой широко разлетевшийся крик.
Да, именно крик. Это был, безусловно, черный импульс — сигнал тревоги, печали и одиночества. Словно какой-то шарик родился в полной пустоте и решил, что ничего — совсем ничего, никого и нигде! — на свете нет.
А может, и правда так? Может, несчастный этот шарик излучает лишь такую частоту, что его никто не замечает?
— Вы что! Разве не слышите?
— Белый шарик, ты о чем, малыш?
«О чем!» Он — о дрожи своего тревожного резонанса. О желании скорее успокоить того, кто мечется и страдает в черной пустоте! О странном чувстве, которому нет объяснения (лишь много позже Белый шарик узнает, что оно называется «жалость»).
— Ты кто?
Не было ответа. А тоскливая дрожь не проходила, и Белый шарик боялся все больше. Он боялся не выговора от больших шаров, не антирезонанса, не черного покрывала. Вообще, это был страх не за себя. Впервые шарик страдал оттого, что плохо не ему, а кому-то другому. Незнакомому, неизвестно где живущему.
— Ты кто?!
Не было ответа. И Белый шарик первый раз в жизни совершил немыслимо дерзкий поступок. Рванув колоссальный запас энергии, он швырнул импульс-анализатор двусторонней связи в бесконечность. Навылет через грани! С отчаянной силой, но почти без надежды, что получит ответ…
Тугая струя импульса пробила ломкие структуры ближних граней и пошла навстречу вееру чужого сигнала. И Шарик сам — всем своим сознанием — заскользил вперед по этой струе!
…Сперва ему показалось, что черный импульс идет от незнакомого шарика. Тоже белого, но… совершенно другого. Немыслимо другого! Неравенство масс было таким, что Белый шарик замер в горестном недоумении… Но почти сразу он понял: различие настолько громадно, что его просто не следует принимать во внимание. Известно ведь, что свойства бесконечно большого и бесконечно малого часто совпадают. Это во-первых.
А во-вторых, излучал вовсе не тот незнакомый шарик, а кто-то другой, находящийся с ним рядом. Сам же маленький шарик был не живой, просто оболочка. И Белый шарик невидимым лучом вошел в эту оболочку, заполнил сознанием привычную, уютную форму.
А тот, от кого шел в совмещенные пространства сигнал тоски и одиночества, словно окутал шарик печальной теплотой, молчаливой просьбой о сочувствии.
И Белый шарик спросил третий раз:
— Ты кто?
Часть первая
СТАСИК
Прогульщик Скицын
1
Трахнуло, как из пистолета!..
Ну кто мог подумать, что обыкновенный капсюль от охотничьего патрона, замазанный хлебным мякишем и надетый на перо легонькой деревянной ручки, грохнет с такой силой! Обычно они стреляли не громче бумажных пистонов, а если ручка падала на пол не совсем прямо, то вообще получалось пшиканье. А этот вон как!
Стасик даже зажмурился.
А когда он разожмурился, увидел, что маленький Генка Янченко прыгает на одной ноге, а другую трет сзади ладошкой. Стасик сразу сообразил, что искра от капсюля подло клюнула Генчика в беззащитное место между чулком и кромкой твердых коленкоровых штанишек. Ой-ей… Генчик-Янчик был среди третьеклассников самый смирный и безобидный. Стасик тоже не из бойких, и он вовсе не хотел делать Генчику никакого вреда. Просто думал пошутить, когда бахнул капсюлем у него за спиной!
Стасик все это и собрался объяснить. И конечно, они с Генчиком тут же помирились бы и даже посмеялись — вместе со всеми, кто сбежался на выстрел (а народу в школьном коридоре было полно, потому что дежурные в классы еще не пускали). Но рядом оказалась длинная, как пятиклассница, Сонька Лапина — она всегда воюет за справедливость, где надо и где не надо.
— Чё на маленького! — заорала она своим басом и замахнулась на Стасика здоровенным портфелем. Стасик, разумеется, успел присесть, и портфелем вляпало не ему, а второгоднику Бусыгину. По уху! Но Бусыга на Лапу не кинулся. Он вмиг смекнул, кто тут главный виновник. И дал ему такого упругого пенделя, что Стасик, не успевши разогнуться, пролетел сквозь толпу…
И головой врезался в бок Берты Львовны, грозной учительницы четвертого «А».
Берта была как башня с линкора, она даже не шелохнулась. Но из-под мышки у нее вылетели указка и классный журнал. Стасик ойкнул и хотел их поднять, но Берта ухватила его за ворот.
— Это еще что? Ослеп?
— А чего! Если толкаются… — заныл Стасик.
— Кто толкается? Где?
— Врет он все! Он сам пистоном стреляется, маленьких пугает! — возгласила Сонька. Она была такая бесстрашная, что не боялась оказаться ябедой.
— Кто стреляется? Ты стреляешься? — И повлекла Берта Львовна третьеклассника Скицына в учительскую. — Нина Григорьевна, получайте вашего партизана! Пальбу в коридоре устроил и мне прямо в печенку… Ох, не могу…
Нина Григорьевна обычно была вовсе даже не строгая. А главное — своя, привычная. В другой раз она быстренько отругала бы Стасика и — «марш в класс». Но сейчас она то ли по правде вообразила, что Стасик Скицын из чего-то выпалил Берте Львовне в печенку, а может, просто с утра поругалась с мужем или узнала про всякие дела своего сына-семиклассника Вовки, который учился в соседней семилетке… В общем, взвилась она и запричитала:
— Да это что же такое! Второй день учатся, и уже проходу нет! Дальше-то что будет?! Совсем из школы бежать?.. Нет уж, голубчик, убирайся из школы сам и без мамы не появляйся! — И в открытую дверь: — Тетя Лиза, проводите этого стрелка за порог, и чтобы его близко не было, пока мать не приведет!..
Техничка тетя Лиза, крепкая и решительная, перехватила Стаськин воротник и вмиг выставила несчастного Скицына за двери родной начальной школы номер три. И затрясла у него за спиной колокольчиком. Словно не просто созывала всех со двора и улицы в классы, а злорадствовала: «Люди-то учиться идут, а ты, Скицын, хулиган и прогульщик!»
Стасик ошарашенно остановился на тротуаре. Просто непостижимо, как за две минуты может столько всего свалиться на человека. Будто вихрь какой-то или лавина! Нежданно-негаданно…
Всякое за два учебных года случалось со Стасиком Скицыным, но чтобы вот так, с треском из школы и «без мамы не появляйся»… За что? Будто он противотанковую мину взорвал! Все стреляют — и пистонами, и хлопушками, и пульками из резинок, надетых на пальцы, и не только в коридоре, но даже на уроках. А виноватым оказался бедный Скицын, который тише и примернее многих.
Стасик перешел булыжную мостовую и побрел вдоль деревянной решетки Андреевского сада. Прочь от своей школы — такой привычной, уютной, с красным кирпичным низом и деревянным вторым этажом, где блестят большущие, чисто промытые стекла, и со свежим ярким кумачом на воротах: «Добро пожаловать!» Ага, «добро пожаловать… с мамой»…