Сказки о рыбаках и рыбках (сборник), стр. 18
3
Бывало, что дома, среди школьных будней, Витька отключался от всего, связанного с Реттербергом. Потому что никуда не денешься, надо жить, как все люди. На уроках надо сидеть, задачки решать, сочинения писать. Никто из ребят, никто из учителей не знал, конечно, что Витька Мохов, ученик шестого «Г», — один из немногих (а может, и единственный) на планете Земля, кто практически освоил способ прямого межпространственного перехода. И никто в заснеженном Ново-Томске этого не знал. А если бы узнали, то не поверили бы. Потому что это никак не укладывалось в заведенную жизнь и было ей не нужно… И ничего никому не докажешь… То есть, может быть, и можно доказать, но зачем? Тем более что переход — явление, которым занимается (хотя и не очень успешно) «Сфера». А о том, чем занимается «Сфера», зря болтать не принято…
Мама тоже ничего не знала. Думала, что отбившийся от рук Витька при каждом удобном случае уезжает к отцу в Реттерберг, который что-то вроде научного поселка недалеко от «Сферы»…
Зимой Витька появлялся в Реттерберге не так уж часто. Был на празднике рождественской елки, потом еще два раза. Они с Цезарем гоняли на коньках по ледяным аллеям Голландского сада, бродили по громадному, построенному на площади дворцу Снежной королевы… Было в этом ощущение какой-то случайности, краткости. Будто и не по правде все. И честно говоря, Витьке казалось иногда, что зимние визиты в Реттерберг словно приснились.
Но потом была весна, май. Башня… И наконец — лето.
Летом не было нужды в прямом переходе. Хоть и дольше, но легче, без всяких переживаний был путь по рельсам — от «Сферы» прямо до окраины Реттерберга.
Лето — вообще самое чудесное время. Во всех мирах и пространствах. Так считали и Витька, и Цезарь. И даже радость, с которой Витька встречал Цезаря, была в такие дни особенная — летняя. Полным-полно солнца и беззаботности.
…Беззаботности? «Ох, Витка, Витка…»
С платформы они стали проталкиваться к нешумному Мельничному переулку.
На Цезаре был туристский комбинезон из оливковой шелковистой ткани. С карманами и карманчиками, с хлястиками и пряжками.
— В поход, что ли, собрался?
— Да нет… перевоспитываю себя, — как-то слишком небрежно отозвался Цезарь. Эта ненастоящая небрежность Витьку тут же встревожила. И с какой стати Чеку перевоспитываться?
Цезарь сказал неохотно:
— Я этот костюм не люблю. Все кажется, если надену, опять что-нибудь случится… А нельзя же подчиняться приметам, надо отвыкать от глупостей.
Витька не считал, что все приметы — глупость. И спросил насупленно:
— А что у тебя… с ним?
— Ну… — Чек неохотно повел плечом. На рукаве, пониже плечевого шва, была аккуратная штопка. Словно кто-то вырвал из материи узкую ленточку. И Витька вспомнил, что как раз там, под штопкой, у Цезаренка шрам-ожог. И неуютно ему стало, печально и страшновато. И опять вспомнилось не к месту (или к месту?) — «пчела», дырка в стекле, крик петуха…
— Зря ты это надел…
— Почему? — Цезарь беспечно скакнул с булыжника на булыжник на разбитой мостовой переулка.
— Что за польза от наряда, если от него настроение портится?
— А у меня уже не портится. Я почти привык. — Цезарь словно поддразнивал Витьку. И судьбу…
Терпеливо, но настойчиво Витька сказал:
— Посмотри. Эта роба тебе уже мала, ты подрос…
И правда, рукава были коротковаты, незастегнутые манжеты штанин болтались выше щиколоток. Цезарь скакнул опять.
— Зато карманов много. Я и фонарик взял, и спички, и зерно для Петьки насыпал.
— А что, мы в Луговой отправимся?
— Почему в Луговой? К Башне. Ведь Петька-то там кричит, из-под колокола. Мы оба слышали.
— Могло и показаться, — неохотно сказал Витька. Что-то расхотелось ему к Башне. То есть с Цезарем расхотелось. Боязнь какая-то.
— Как же может показаться сразу двоим? — наивно спросил Цезарь. Он еще не чувствовал Витькиных опасений.
— Очень просто, — буркнул Витька. — Петух орал где-нибудь в окрестностях, а я сдуру решил, что там. А тебе почудилось задним числом, когда я спросил.
Цезарь не заспорил против такой очевидной глупости. Сказал миролюбиво:
— Мы легко можем проверить, кричал ли Петька. Ты ведь знаешь где.
Витька знал. Но спросил с новым беспокойством:
— А дома тебе что скажут? От Башни-то мы вернемся не раньше чем через сутки.
Дорога была не близкая. У храма Девяти Щитов надо нащупать (ощутить нервами) дрожащую нить Меридиана, двигаться точно по ней через камни и буераки около мили, потом — первый локальный барьер. Оказываешься в безлюдной всхолмленной местности, идешь на северо-восток по берегу быстрой реки, находишь старую плоскодонку (их всегда много, хотя людей не видать), спускаешься по течению до похожего на присевшую кошку мыса, там снова барьер. Затем в километре от деревеньки, где всегда перекликаются собаки, надо подождать, когда тень от сухой березы упадет на черный горбатый камень, и шагнуть через эту тень… И тогда Башня рядом…
А обратно — через Луговой. Оттуда на Якорное поле, с него по туннелю на Полуостров и там, с Южного вокзала мегаполиса (с тихого запасного пути), уходит два раза в сутки товарный состав и после незаметного перехода через барьер оказывается на рельсах Окружной Пищевой…
Цезарь сказал беззаботно (или почти беззаботно):
— Папа в рейсе, мама на сутки в столицу уехала. Я велел Биму передать им, что ушел с тобой. Они… не очень волнуются, если мы вдвоем.
«Гм…» — подумал Витька. Но подумал уже почти весело. Боязнь уходила, не устояв перед доверчивостью Чека.
Да и в самом деле, что случилось-то? Ведь все хорошо. Солнце, лето. Цезарь топает рядом. И все это — настоящее, радостное. А страхи — смутные они были и пустые. Скорее всего, из-за досады после неудачного разговора с Люсей. Это, конечно, царапает душу, но… сколько можно-то? Надо радоваться тому, что есть. И тому, что будет. А будет встреча с ребятами у Башни. Петух орал, конечно, не из-за тревоги какой-то, а просто от полноты жизни. Но раз орал, значит, Пограничники там.
Орал ли все-таки? Скоро узнаем.
— Значит, в парк?
— Конечно! — решительно сказал Цезарь.
— А может, я схожу один? А ты дома подождешь…
— Фиг.
— Ты неправильно выражаешься, — поддел Витька. — Надо говорить «извини, пожалуйста, но фиг тебе».
Цезарь переливчато расхохотался, закидывая голову. Этакий мальчик-колокольчик из «Городка в табакерке». «А еще трусом себя считает», — подумал Витька со смесью досады и удовольствия. Но сказал для очистки совести:
— Лучше бы нам туда не соваться.
— Ты это каждый раз говоришь.
Да, Витька это каждый раз говорил. Когда снова несла их нелегкая в Верхний парк. Не мог Витька без дрожи вспоминать, как агенты Охраны правопорядка чуть не сцапали там Цезаря. Почему он, Витька, мог тогда забыть, что не только собой рискует, а прежде всего Цезаренком? Приключений захотелось болвану! Закружило голову обманное чувство удачи и безнаказанности… Зато после того дня всегда звенела в нем настороженная струнка, если был он вместе с Чеком: радуйся, но не зевай…
— Идем, пожалуйста, — нетерпеливо сказал Цезарь. — Мы же быстро. И никому мы там не нужны…
Что ни говори, а Верхний парк обладал какой-то притягательной силой. Словно в заброшенных аллеях и глухих закоулках застоялся воздух прошлых времен — когда жили на свете рыцари, феи, мушкетеры и гномы. Можно было отыскать здесь подземелья старинных береговых батарей, заросшие часовни в честь Хранителей. Стояла на берегу полузабытая бронзовая скульптура мальчишки, который когда-то спас город от вражеского десанта. Говорят, он посадил на бетонные сваи прокравшийся в реку монитор противника с чудовищной дальнобойной мортирой…
Мальчик стоял на низком, затерявшемся в траве постаменте, смотрел в заречные дали. Босой, с длинными растрепанными волосами, в просторной матроске с галстуком, в мятых штанах до коленей. Был он ростом с Витьку… Однажды, в октябре, Витька и Цезарь подошли к скульптуре и увидели пацаненка лет девяти и такую же девочку, которая накрывала плечи бронзового мальчика старой парусиновой курткой. Ребятишки глянули на подошедших серьезно и без боязни. Мальчик сказал: