В ночь большого прилива (сборник), стр. 22
— Вечно ты выдумываешь...
— Ничего не выдумываю, — рассеянно откликнулся Володька. — Это правда... Ты иди теперь прямо, здесь короткая дорога.
Я продрался сквозь кусты и вынес Володьку на широкую улицу дачного поселка.
Тишина стояла невероятная. Даже дождик закончился и не шуршал в траве. Ни одно окошко не светилось. Однако полной темноты уже не было: в небе стали видны облака, словно отразившие далекий рассеянный свет.
Володька нетерпеливо шевельнулся, и я опустил его на дорогу. Он ойкнул. Оказалось, уронил на ногу раковину. Я поднял ее и больше не дал Володьке: разобьет еще или сам поранится.
— Куда же теперь пойдем? — спросил я.
Володька уверенно махнул рукой вдоль домов. Я взял его за плечо, и мы зашагали посредине дороги.
Стало еще светлее: облака проступили ярче, и в воздухе как бы повисла серебристая пыль. Мы молчали и думали, наверно, об одном и том же: чем кончится наше путешествие? Говорить об этом я не решался, и Володька, видимо, тоже. Мы оба, наверно, боялись спугнуть сказку. А молчать стало трудно. И я просто так, лишь бы сказать что-нибудь, полушепотом произнес:
— Какие-то странные облака. Светятся...
Володька подумал и тихонько ответил:
— Наверно, в них распыляется звездный свет.
— Такой сильный?
— А что? За облаками звезды светят очень ярко. Просто мы не видим... — Он помолчал и вдруг спросил: — А почему они горят?
— Звезды?
— Ну да. Огонь горит, если воздух кругом, а там ведь безвоздушное пространство...
— Ученые говорят, что в них атомные процессы идут. А в общем, до конца это еще не изучено...
— И главное, вечно горят...
— Не совсем вечно. У звезд тоже бывает рождение и конец.
— Ну, все равно. Миллиарды лет...
— С чего это ты о звездах задумался, Володька?
Он серьезно сказал:
— А что? Я о них часто думаю... Вот смотри: если бы не было звезд, не было бы планет. Значит, не было бы людей. Вообще ничего хорошего не было бы... И мы с тобой никогда бы не подружились...
"А ведь в самом деле..." — подумал я и покрепче взялся за Володькино плечо.
Шли мы уже минут пятнадцать, а улица все тянулась. "Удивительно, — думал я. — Это же поселок, а не город..."
Сделалось теплее. Володька откинул капюшон.
Улица стала узкой, дома вплотную подступили к дороге. В мерцающем полусвете облаков я разглядел, что это необычные дома. Точнее, это были всего два очень длинных дома — справа и слева. Они и составляли улицу. С правой стороны тускло поблескивал бесконечный ряд полукруглых окон, с левой тянулась перед домом длинная терраса или галерея — столбы с навесами.
Мы подошли совсем близко, и я увидел, что столбы покрыты резьбой: их оплетали деревянные листья и цветы. А вверху, на карнизе, я смутно различил какие-то смеющиеся маски.
— Что это за дома, Володька?
— Не знаю, — шепотом сказал он. — Я их раньше не видел.
Даже в полумраке я различил, какие опять встревоженные сделались у него глаза.
Ощутимой волной прошел вдоль домов теплый воздух, и я уловил в нем запах травы. Той серебристой травы, что росла у стен Валеркиного Города.
— Что? — поспешно прошептал Володька. — Это <MI>уже?<D> Это правда?
Я сжал ему руку и повел мимо резных столбов. Я не знал еще точно, где мы, но от волненья перехватило горло.
Так шли мы полминуты. Улица оборвалась наконец, и в этот же миг из-за просветлевшей кромки облака выглянул краешек луны. Я остановился и радостно прижал к себе Володьку. Луна могла светить только <MI>там<D>. У Валерки. У нас было новолуние.
Яркий круг выкатился из-за облака целиком, и словно включили голубой прожектор.
— Ой! Ура... — с тихим восторгом сказал Володька. — Смотри.
Я смотрел. Но глаза не сразу привыкли к странному серебристо-голубому миру.
Слева на холме, в километре от нас, я разглядел белые домики. А справа и впереди, занимая половину пространства, стояла туманная мерцающая стена. И неясно было: вблизи она или очень-очень далеко. Только то, что находилось совсем рядом, я видел отчетливо: кусты и нагромождение камней.
Не знаю, что меня толкнуло, но я моментально решил забраться на камни и осмотреться. Держа в руках раковину, я по гранитным уступам взбежал наверх и тут услышал Володькин крик:
— А я?! Подожди, я с тобой!
Чтобы успокоить его, я обернулся. Из-под ноги выскользнул камень. Я шагнул в сторону, однако нога не нашла опоры. Качнувшись, я замахал руками... и ухнул в пустоту.
4
У меня есть приятели-альпинисты, кое-чему я у них научился. Извернувшись, я ухватился за каменный карниз. Раковина, конечно, улетела, но мне было не до нее. Острый толчок опасности как бы встряхнул меня, и я сразу все понял. Понял, что туманная стена с лунными искрами — это океан и что я повис на краю обрывистого берега — видимо, очень высокого. И если разожму пальцы, грохнусь об утесы или окажусь под водой (а какой из меня пловец в сапогах и плаще?).
— Володька! — сдавленно крикнул я. Но, услышав, как из-под ног у него посыпались камешки, испугался: — Не подходи, сорвешься!
Это было глупо. Кто, кроме него, мог помочь?
Ну а он? Разве он вытащит? Я висел на закаменевших пальцах и чувствовал, какое нескладное и тяжелое у меня тело.
Что внизу, я не видел. Видел только перед носом темный камень. Ноги болтались и не находили, за что уцепиться.
— Сейчас! — крикнул Володька. — Не бойся!
Я отчаянно попытался подтянуться, но пальцы едва не сорвались. Я поднял лицо, но увидел над собой лишь каменный козырек.
— Тихо ты, — почти со слезами сказал Володька. — На, держи.
По пальцам левой руки, по кисти скользнула и закачалась у щеки знакомая веревочка. С узелками и петлей на конце. Умница Володька!
Я знал, что капроновый шнурок выдержит меня. Ухвачусь, раскачаюсь, заброшу на карниз локоть и ногу. Володька вцепится в плащ, поможет выбраться... Только удержу ли я в ладонях тонкую скользкую веревочку?
Из последних сил я вцепился в камень правой рукой, а левую освободил на миг, сунул в страховочную петлю и сжал узелки. Но правая рука подвела: пальцы сорвались. От рывка узелки выскочили из ладони, тонкая петля затянула кисть, и я повис, вращаясь на шнуре.
Режущая боль была такой дикой, что я ничего не увидел, хотя сделал на веревке полный оборот.
Я застонал и схватился правой рукой за шнур, повыше петли. Он был совсем тоненький и гладкий, не удержать. А до узелков теперь не дотянуться. Боль от кисти уже подкатила к плечу, и я побоялся, что потеряю сознание.
"Не смей", — сказал я и широко открыл глаза. Я опять висел лицом к обрыву, но ниже, чем раньше: веревка опустилась приблизительно на метр. Зато недалеко был выступ: если раскачаться, можно встать на него и ухватиться за гранитный гребешок. Лишь бы выдержать!
— Володька! — со стоном крикнул я. — Ты хорошо привязал?
И услышал глухой, хриплый какой-то ответ:
— Я не успел... Я держу.
На миг я забыл даже про боль. Ужас бывает сильнее боли.
— Отпусти! — приказал я.
Мне вовсе не хотелось в герои, и я не мечтал о подвиге. Я даже успел всей душой понадеяться, что, может быть, падая, зацеплюсь за какой-нибудь выступ. Или свалюсь в воду и все-таки выберусь. А Володьке не выбраться. Он-то уж точно грохнется насмерть, если сорвется.
— Отпусти сейчас же!
— Не отпущу... Выбирайся...
— Брось, ты не удержишь!
— Удержу. Я ногами зацепился. — Он говорил глухо и с трудом.
Какие же отчаянные силы появились у него, если своими тощими ручонками он удерживал меня — взрослого тяжелого дядьку!
Я представил, как тугие капроновые пряди врезаются в Володькины ладошки, и закричал изо всей мочи:
— Брось веревку!!
— Не брошу, — сказал он и, кажется, заплакал.
Тогда я от страха за него и за себя, от боли и отчаянья начал орать на Володьку. Орал и висел неподвижно, потому что чувствовал: если чуть качнусь — Володька сорвется с каменной площадки. Потом оборвал крик. Вспомнил про нож.