Портфель капитана Румба (сборник), стр. 35
Как ни перепуган был Гвоздик, он все же сказал удивленно:
— Вы ведь сейчас не учитель и даже не сыщик, а просто жулик!
Нус-Прошус не обиделся:
— Одно другому не мешает. Страсть к педагогике — это врожденное чувство, и стремление воспитывать детей может ощущать в себе человек любой профессии. Во мне это будет до самой смерти. И потому я считаю своим долгом… хе-хе… довести наше общее с тобой дело до конца… Ну-с, ты понял меня, любезный ученик? — Господин Шпицназе втянул сквозь зубы воздух, оскалил улыбку и близко-близко придвинул к Гвоздику лицо с бледным носом, на котором темнели рубцы от пальмы.
Это было так отвратительно! И страха не осталось, только злость. Резкая, толчком! Гвоздик, не думая, качнулся вперед и цапнул сыщика зубами за нос!
— И-и-и! — завопил Нус-Прошус и отпустил мальчишку. Но не просто отпустил — сильно толкнул от себя!
Гвоздик взмахнул руками и полетел в океан.
Часть VIII
ГЛАВНОЕ ЖЕЛАНИЕ
Вот тут бы опять закричать «мама!». Но у Гвоздика перехватило горло — от длинного, похожего на жуткий сон падения. Ведь летел-то он все равно что с многоэтажного дома…
К счастью, он упал головой и руками вниз, и поэтому не очень расшибся о воду. Но все же удар оглушил его. А инерция потащила вниз, в толщу воды. Очнувшись, Гвоздик задергался, закарабкался из этой соленой, давящей глухоты наверх. Вынырнул наконец. Сразу же его накрыл с головой, завертел, отбросил от парохода пенистый гребень. Гвоздик вынырнул опять.
Черный борт с многими рядами круглых, уже светящихся окон проносился мимо, как бегущая улица фантастического города. Долго, бесконечно. А Гвоздик машинально, беспомощно махал руками в глупой надежде приблизиться к этой стремительной улице, догнать, уцепиться. А горы воды опять накрывали и отшвыривали его… А потом вдруг прекратился бег этой черной стены с тысячей желтых иллюминаторов. На темнеющем небе обрисовалась высокая круглая корма, труба, задняя мачта в паутине такелажа. И «Новая Голландия» стала быстро уходить от мальчишки, которого играючи перебрасывали с вершины на вершину водяные холмы кильватерного следа…
Конечно, Гвоздик пробовал кричать. Но горло тут же забивало соленой горечью. Он кашлял, барахтался опять и наконец сообразил, что надо держаться спокойнее. Иначе — конец.
Держаться на воде он мог долго. Слава богу, на Нукануке во время купаний с мальчишками было время научиться. Правда, сейчас мешали башмаки. Но Гвоздик, набравши воздуха и кувыркаясь, ухитрился расшнуровать их и стащить. «Прощайте, голубчики»… Он уже начал соображать и разбираться в обстановке. «Новая Голландия» быстро удалялась. След от нее стал спокойнее, водяные бугры сделались пологими и постепенно сливались с длинной, почти незаметной океанской зыбью. Когда такая волна приподнимала Гвоздика, он видел сияющий огнями и чернеющий кружевом рангоута пароход, который теперь вовсе не казался большим…
Гвоздик был уверен, что вот-вот, сию минуту на «Новой Голландии» загремят, зазвенят сигналы тревоги, разнесутся над водой усиленные рупором капитанские команды. Пароход остановится, запоют блоки спускаемых шлюпок. Потому что не бывает же так, чтобы человека бросили одного-одине-шенького в океане… Ну скоро вы там?! Чего резину тянете!..
Однако «Новая Голландия» уходила все дальше, огни ее превращались в светлое, размытое в сумерках облачко, и Гвоздик понял наконец, что спасти его может только чудо…
Чудо!
Вот бестолочь-то! Как сразу не сообразил! Правду говорят, что от страха люди теряют голову… Облегченно заулыбавшись, Гвоздик перевернулся на спину. Нащупал на груди заветную пуговицу. Вот и пришло время главного желания. Что может быть главнее жизни, если тебе одиннадцать лет (да и то не полных, а без недели)?! Надо только задумать так, чтобы он, Гвоздик, не просто оказался на «Новой Голландии», а чтобы все при этом узнали про коварного Нуса и подлый сыщик наконец расплатился за все… В общем, надо сказать так: «Кукунда, сделай, чтобы кто-то видел, как Нус меня скинул, и чтобы подняли тревогу и меня сейчас подобрала шлюпка, а этого негодяя схватили и посадили в канатный ящик…»
Оттягивая удовольствие и улыбаясь, Гвоздик полежал еще в теплой воде, которая ласково баюкала мальчишку. Как Маа…
«Ох, да они же там с ума сходят от беспокойства!»
Гвоздик пальцем зачиркал по пуговице. «Интересно, в каком виде появится Кукунда? Как шар или как профессор? На лодке, на крылышках или просто поплавком на воде?»
Кукунда не появлялся никак…
Это было непостижимо! Вопреки всем волшебным правилам!
«Заснул он, что ли? Ну я ему…»
Гвоздик тер пуговицу все сильнее, ожидая, что вот-вот раздастся знакомый хлопок воздуха и теплый имбирный запах облачком повиснет у лица…
Не было Кукунды!
Может быть, пуговица не действует потому, что мокрая? Гвоздик жарко и отчаянно подышал на нее. Стал тереть опять.
Нет…
Наверно, сигнал вызова был слышен Кукунде лишь на небольшом расстоянии, в пределах парохода. И сейчас Джон Кукунда, эсквайр, профессор Башкампудри небось развлекает фокусами ахающих дам, а о Гвоздике думать забыл!
А может быть… нет, не может… но все-таки… Вдруг это нарочно! Не стало Гвоздика — и джинн свободен от неволи! Я, мол, ничего не слышал, виноватых нет…
Гвоздик отпустил пуговицу, всхлипнул. Посмотрел сквозь мокрые ресницы вверх. Небо стало звездным. Скоро взойдет луна, а пока бесконечные созвездия выстраивали над Гвоздиком сверкающие этажи Вселенной. Их искрящийся свет лучисто вспыхивал и рассыпался среди слезинок…
Сейчас звезды не радовали, не манили Гвоздика. Они были равнодушные и чудовищно далекие…
И впервые мальчик Гвоздик ощутил, что такое безнадежное, последнее одиночество… Он отчаянно, протестующе вскрикнул. Но горло горело от морской соли, и раздался только хрип… Да и какой смысл кричать, если ты в мире совершенно один? Кому кричать? Себе? Богу? «Может, это потому случилось, что я не любил молиться и ленился ходить в церковь?.. Господи, прости и помилуй… Нет, теперь уже поздно…»
Почему-то вдруг представилось, как два его башмака медленно опускаются в толще беспросветной воды. Наверно, они уже далеко от поверхности… И сам он скоро будет вот так же… «А может, их уже с налета ухватила в зубастую пасть акула? Как башмак Боба Кривой Пятки… Нехорошо, что я ему так и не признался… Акула сцапала этот ботинок и перекусила линь…»
Сколько здесь этих чудовищ, в бесконечном океане, где до ближайшего берега, до мыса Доброй Надежды, больше тысячи миль! И в любую минуту чудовище может с маху разорвать его, Гвоздика, пополам!.. Нет, лучше уж потонуть. Но и тонуть не хочется… Боже мой, так все было хорошо! И плавания, и приключения, и клад, и друзья… И Маа… И вдруг — единым махом!.. То, что говорил Кукунда о бессмертии человеческого «я», теперь ничуть не утешало Гвоздика. Тем более что оказался Кукунда изменником и болтуном.
Гвоздик вновь протестующе забарахтался, вода забурлила вокруг… А когда он обессиленно затих, поняв, что надо привыкать к смерти, бурление воды не исчезло совсем. Отдаленное воркование струи слышалось в загустевшем воздухе… А может, в ушах шумит? Или… это режет воду акулий плавник? Акулы охотятся ночью? Гвоздик дернулся, глянул в сторону шума…
Совсем недалеко — смутно белея в свете звезд, переливаясь разноцветными каплями бортовых огоньков — двигалась на Гвоздика парусная громада. Гвоздик опять хрипло закричал, закашлял, вскидывая руки, погружаясь с головой и выскакивая снова… Но кто его услышит, кто увидит в темноте?.. Однако спасительная мысль встряхнула Гвоздика радостной надеждой: свисток-то с ним! Не потерялся!
Барахтаясь, Гвоздик выковырял ракушку из кармана. Толчком выдул из нее воду. Опять надул щеки. И резкий, печальный, очень громкий свист понесся в ночи. Еще… Еще…