Портфель капитана Румба (сборник), стр. 11

— Ох, Педро! — встревожился Гвоздик. — Но ведь топсель-шкот не даст упасть ноку. Надо сперва стрелять по шкоту!

Этот разговор профессионалов, конечно, непонятен сухопутному читателю. Но он доказывает, что Гвоздик хорошо изучил хитрости бегучего такелажа. А также то, что в эти опасные минуты он не терял головы.

«Фигурелла» и «Дюк» между тем сближались бортами.

— Смотрите-ка, они убирают топсель, чтобы не обгонять нас! — воскликнул шкипер Джордж. — Уж не хотят ли они устроить маленький абордаж? Приготовьтесь, мальчики…

— Минуточку, капитан, — сказал Охохито. — Не забывайте, что я начальник судовой артиллерии.

Ба-бах! — разнесся над водой звонкий дуплет. Большой парус «Фигуреллы» дрогнул. Слышно было, как завизжали блоки. Тонкое бревно гафеля дернулось и поехало к палубе, собирая парусину в хлопающие складки. Парус обрушился на головы пиратов, из-под него послышались проклятия и грохнули выстрелы. Пуля отколола щепку от грот-мачты «Милого Дюка».

— Ну что же, у нас есть передышка, — хладнокровно заметил шкипер Джордж. — Возможно, мы успеем под прикрытие могучих береговых фортов его величества Катикали, если джентльмены на «Фигурелле» не будут спешить с ремонтом… Однако что за безобразие? Куда девался ветер? Я так не играю…

Ровный зюйд-ост утих. В жаркой тишине беспомощно качались обвисшие паруса шхуны.

— Капитана-сан! — закричал вахтенный матрос Сакисаки. — Шквал с норд-веста, извините! Очень нехорошо!

На северо-западе стремительно распухало темное облако.

— Брамсель и марсель долой! — завопил шкипер Джордж. — Фока-трисель, стакселя и кливера долой!.. Боцман, грота-трисель на двойные рифы и крепить втугую, чтобы держал против ветра!.. Сейчас мы получим настоящую трепку, это вам не шпана с «Фигуреллы»!..

Обычно тропические шквалы проносятся быстро. Устроят большой шум, крепко потреплют попавшиеся на пути корабли и рассеются на бескрайнем океанском просторе… Но этот шквал оказался началом долгой бури. Небо и вздыбившуюся воду охватила темно-зеленая мгла. Сквозь нее сверху лишь изредка пробивался тускло-похоронный свет. «Милого Дюка» швыряло с гребня на гребень, швыряло в пропасти и укладывало то на левый, то на правый борт. Ветер вопил и ревел, как тысячи пиратов, разозлившихся друг на друга. «Фигурелла» при первых же порывах шквала исчезла неизвестно куда. Скорее всего, она перевернулась и потонула, потому что (если Сэм Ошибка был прав) экипаж перед этим слопал все свои запасы, которые были загружены в трюм, и не мог заменить их балластом, отчего судно потеряло остойчивость. Но к этому выводу пришли позже, при спокойной погоде, а во время бури рассуждать было некогда.

Потом все говорили, что, сколько ни ходили по морям, а в такой свирепый ураган сроду не попадали. Видимо, океан спохватился, что плавание наших путешественников до сей поры было слишком благополучным, и решил отыграться за все разом.

Гвоздика загнали вниз, а дядюшка Юферс помогал матросам крепить паруса и рангоут, пока это было еще возможно.

В тесной каюте, однако, было страшнее, чем наверху. Гвоздика кидало с койки на койку, хотя он и цеплялся изо всех сил за деревянные стойки-пиллерсы. Он видел, как на иллюминатор люка то и дело наваливается темная толща воды, и боялся, что всех смоет с палубы… Сколько прошло времени, понять было невозможно. Гвоздик наконец не выдержал и вскарабкался к люку. Головой и плечами поднял тяжелую крышку. На четвереньках выбрался на вздыбленную, мыльно-скользкую палубу. Крышку тут же захлопнуло могучим ударом воздуха и отрезало путь вниз. Гвоздика приподняло и опрокинуло на спину.

То, что он увидел, было ужаснее всякого жуткого сна. В зеленом сумраке носились, как воющие привидения, столбы пены. Отчаянно мотался штурвал, и привязанные к нему мотались, как тряпичные куклы, Два Сапога Пара. Люди хватались за тросы и, кажется, пытались что-то делать, но ударами гребней их отрывало от снастей и швыряло друг на друга.

Волны вставали до неба и гремели, будто канонада. Они показались Гвоздику твердыми, как горы мутного бутылочного стекла. Одна такая гора воздвиглась над Гвоздиком и обрушилась на него страшной тяжестью. Эта тяжесть смыла мальчишку, потащила его по мокрым доскам. Спиной Гвоздик проломил столбики ограждения фок-мачты и застрял там. Волна схлынула, снова открыв картину бури.

— Гвоздик, держись! — крикнул ему маленький Чинче. Но тут же нависла новая волна — такая, что сразу стало ясно: вот она — погибель!

— Ма-ма-а! — закричал Гвоздик. И умолк под тоннами воды.

К счастью, застрял он крепко, его не унесло. Чинче и Харро Бланко схватили Гвоздика, дотащили до люка, спустили юнгу в кубрик. Следом упал дядюшка Юферс. Гвоздика уложили на койку и прихватили к ней свернутым в жгут одеялом. Раскачка бури сделалась, кажется, ровнее. Но Гвоздик уже ничего не чувствовал.

Даже тогда, когда ураган пронесся, оставив на плаву истерзанного, но уцелевшего «Дюка», Гвоздик не пришел в себя — только метался в бреду. У него началась лихорадка.

Часть III

КОРОЛЕВСТВО НУКАНУКА

Очнулся Гвоздик от того, что его мяли, гладили и натирали чем-то пахучим. Он увидел над собой большущее темно-коричневое лицо. Морщинистое, с похожим на растоптанный башмак носом, широченными губами — не розовыми, а почти белыми. Губы разъехались в улыбку, за ними показались длинные желтые зубы, и Гвоздик опять перепуганно закрыл глаза.

А громадные мягкие ладони все мяли и терли его, и это было немного щекотно, однако он терпел. Потому что кто его знает, это чудовище. Из-под опущенных ресниц Гвоздик видел, как вокруг страшного лица колышутся косматые седые кудри, а под оттянутым ухом качается медное кольцо размером с блюдце. «Дядя Ю…» — хотел позвать Гвоздик, но опять провалился то ли в обморок, то ли в сон.

Когда он пришел в себя, дядюшка Юферс был рядом и улыбался. А сквозь плетенные из тростника стены било солнце.

— Кто меня тискал, такой ужасный?..

— Молчи, молчи! — всполошился дядюшка. Потому что больным всегда говорят, что им вредно разговаривать.

— Молчу, — покорно согласился Гвоздик.

— Это была знаменитая колдунья Тонга Меа-Маа. Двоюродная сестра здешнего короля.

— Значит, мы приплыли на Нукануку?!

Потрепанный бурей «Милый Дюк» действительно добрался до Нукануки и встал в бухте Тагао. Встретили его торжественно. Король Таи-Буанга-Меа Катикали Четвертый сам прибыл на шхуну. Его величество был в белом атласном жилете парижского пошива, галстуке-бабочке на голой шее и в пышной юбке из кокосовых волокон. Про жилет он сказал:

— Французы приходили на «Красотке Жанне», жемчуг выторговывали, а этот наряд я у них выменял на дюжину кокосов. Ну, как? — И покрутился перед шкипером Джорджем.

— Отлично, ваше величество, — похвалил тот. — Изящно и недорого. Но только надо бы и штаны заодно… — У короля и капитана Седерпауэла были давние приятельские отношения.

— Штаны — это пфуги, — заявил Катикали Четвертый, что в примерном переводе означало «несусветная чепуха». — Шотландские лорды носят пиджаки и жилеты с юбками, и никто к ним не придирается. А в них ведь тоже королевская кровь.

Король был довольно образованный молодой человек. Знал по-английски и по-французски, дважды плавал на купеческих судах в Сидней и разбирался в политике. Он был известен своей скромностью и добрым нравом. На острове хватало хлебного корня таро, бананов, кокосовых орехов и съедобных крабов, жители разводили свиней, ловили рыбу, и жизнь была безбедная. Катикали Четвертый поэтому вполне справедливо полагал, что чем реже король вмешивается в дела народа, тем народ счастливее. Большую часть времени его величество проводил в плетенном из тростника обширном дворце, сочинял научный труд по истории своего государства и записывал его на сушеных листьях дерева орона нуканукским алфавитом, который изобрел сам. А исполнительную власть (ежели таковая оказывалась необходима) поручил осуществлять старшей двоюродной сестре Тонге Меа-Маа, которая и была фактически правительницей столицы (и единственного населенного пункта на острове Нуканука). Столица именовалась Уонги-Тутоа, что означает «деревня», и вполне отвечала своему названию.