Лужайки, где пляшут скворечники (сборник), стр. 117
Арунас вновь закашлял.
Я сказал с дурацкой назидательностью:
— Если ты куришь, то зря. Помрешь ведь.
Он вскинул глаза. Откликнулся без обиды, почти испуганно:
— Я не курю. Я пробовал, но не смог, потому что задыхаюсь.
— Тампробовал? — тихо спросил Ивка.
— Нет, в интернате… Я ведь в двух приемниках и в интернате детдомовском успел побывать, пока добрался сюда.
— У чужого деда разве лучше, чем в интернате? — прежним глупым тоном спросил я.
Арунас первый раз огрызнулся. Слегка.
— А ты попробуй. Узнаешь.
Я не хотел пробовать такой жизни. Кое-что слышал про интернатовские обычаи. Уж если в блистательной гимназии тому, кто послабее, порой не дают житья, то в детской казарме…
— А в детприемнике еще хуже, — как бы продолжил мои догадки Арунас. — К маленьким еще нормально относятся, а к таким, как я… Хоть ни в чем не виноват, все равно будто преступник. За решеткой…
Все бархатцы, все кустики многолетней ромашки были наконец вкопаны. Рядом стояла скамейка из того же лакированного дерева, что и крест. Мы сели — Ивка опять посредине. Могильный холм зеленел и пестрел теперь, будто и правда цветочная грядка.
Ивкины колени были в черных крошках. Он хотел их стряхнуть, но они размазались жирными полосками. Я посмотрел — у меня тоже. Ивка сказал:
— На пруду помоем. Тут рядом. Все равно надо сходить за водой для поливки, а то корешки не приживутся.
Мы взяли полиэтиленовый пакет и пошли. Опять через кусты и репейник. Оказалось не так уж и близко. Было тихо, только наше сопенье и шелест слышались да где-то далеко раздался дробный сухой стук.
— Будто автомат, — сказал Арунас.
— Это дятел, — догадался я.
— Знаю. Я сказал «будто»…
Пруд прятался в гуще ольховника. Маленький, как лужа. Мы смыли землю, набрали воду в прозрачный мешок. Ивка и Арунас понесли его, взявшись за верхние углы. Из него била тонкая струйка, искрилась на солнце.
Перед узкой тропинкой я потребовал:
— Дайте этот бурдюк мне. Вам вдвоем не протолкнуться.
Струйка защекотала ногу, капли потекли в кроссовку.
У холмика Ивка пригоршнями вычерпал воду на рассаду. Вытер мокрые ладони о смеющиеся рожицы на шортиках. Уложил в сумку пустой пакет и лопатку. Тихо, но без стеснения попросил:
— Подождите, я попрощаюсь… — Дотянулся до креста, подержался за него.
Он не ждал, что мы сделаем то же самое. И мы не решились. Ведь Ивка для этого Жени был почти как братишка. А мы так, одни из многих…
Арунас проговорил вполголоса, будто сам себе:
— Вот странно…
— Что странно? — Ивка оторвался от креста.
— Может, в этого Женю стрелял из автомата мой отец… — Он сказал это без виноватости, только с печальным удивлением.
— Нет, — вздохнул Ивка так же негромко. — Женя погиб от взрыва, от снаряда…
«А может, Женя стрелял в твоего отца, — подумал я. — И может, даже попал… Неизвестно ведь, кто из них погиб раньше».
— Ивка, а почему нет числа, когда он родился и когда убили?
— Когда убили, точно ведь неизвестно… Пойдем, да?
Когда мы выбрались через дыру в заборе, я заметил, что солнце уже перешло середину дня. Очень хотелось есть.
По шоссе пропылил желтый милицейский «рафик». Я увидел вдруг, что Арунас весь напружинился.
— Ты чего испугался-то?
Он виновато мотнул головой.
— По привычке. Я ведь беглый… Последний раз слинял из детприемника недалеко отсюда, в Некрасове. В марте еще…
— И где же ты после этого жил? — удивился Ивка. — В марте еще снег.
— На заброшенной стройке, в подвале… Там разные пацаны собирались. Ничего, нормальные ребята. Днем добывали кто что мог — а вечером всё в общую кучу. И пир горой… Но потом появился там один, большой уже. Велел звать себя шефом… И потом он и еще один замочили какого-то дядьку…
— Как замочили? — удивился простодушный Ивка.
— Ну как… заточкой… Чтобы взять бумажник, часы и шапку. На пустыре за котельной. Свалили его, а другим ребятам велят: добивайте. Я как увидел это… ну, что он мертвый… кувырок назад и — ноги… И в ту же ночь смотался из Некрасова в товарном вагоне…
ДИЛЕТАНТ ШИРОКОГО ПРОФИЛЯ
Мы ждали автобуса долго. А когда он подкатил наконец и приглашающе зашипел дверьми, оказалось, что Арунас не может встать со скамьи.
Он сидел, привалившись к спинке из поломанных реек. На лбу его были капельки, а лицо сделалось острым и почти белым.
— Что с тобой? — Ивка оттолкнул сумку и вскочил.
Арунас сказал обыкновенным голосом, но не открывая глаз:
— Это сейчас пройдет. У меня так бывает иногда — будто мешком по голове. А минут через пять отпускает… Вы езжайте, а я посижу.
Я начал беспорядочно думать: что тут можно сделать? А Ивка сказал самое простое:
— Мы посидим с тобой, а потом проводим до дома.
— Не надо. Я сам…
— Мы проводим, — сказал Ивка.
Кроме нас, пассажиров на остановке не было. Пожилой водитель добродушно спросил из кабины:
— Эй, молодежь, вы едете? Следующая машина будет через час, не раньше.
Ивка разъяснил ясно и отчетливо — так, как он умел:
— Видите, у мальчика закружилась голова. Подождите немного, пожалуйста.
— У мальчика голова, а у меня график… Посадите его к окошку. Голову обдует, и все пройдет…
Арунас рывком встал. Качнулся, но сказал решительно:
— Да, поехали.
Мы устроились на переднем сиденье. Арунас высунул голову наружу. Автобус покатил… Минуты через две Арунас откинулся на спинку.
— Плохо, да? — испуганно сказал я.
— Нет, ничего уже. Я ведь говорил — пройдет… — И правда, прежней бледности не было. Водитель беспокойно поглядывал на нас в переднее зеркало, но скоро на остановках набралось немало пассажиров, загородили кабину. Арунас держался. Даже улыбался иногда: не тревожьтесь, мол.
Мы сошли на Пушкинской.
— Ладно, я пойду, — сказал Арунас. — Тут недалеко.
— А как голова-то? — проявил я напоследок беспокойство. — Нормально? — Мне хотелось поскорее домой.
— Все в порядке.
Я поверил. Ивка оказался внимательнее.
— Нет, не все в порядке… Мы же обещали проводить тебя до дома.
Арунас не спорил. Может, просто не хотел расставаться.
И мы пошли шеренгой — Арунас посередине.
Жил он в двух кварталах от остановки на улице Крылова. Мы прошли в арку обшарпанного трехэтажного дома, оказались в обширном дворе — заросшем сорняками и захламленном. В глубине двора стоял одноэтажный кирпичный дом — длинный, с несколькими крылечками.
Мы остановились у крайнего крыльца. На обитой ободранным дерматином двери висел жестяной почтовый ящик. Голубой с белой надписью: «Г.М. Тутарский».
Арунас поднялся на крыльцо, нажал на кнопку. Дверь открылась почти сразу. Хозяин встал на пороге.
Он был высокий, худой и сутулый. С редкими седыми волосами, гладко зачесанными на пробор. С выбритым лицом, длинным носом и в очках с толстыми стеклами. Ну, типичный старый часовщик, этакий мастер своего дела.
— А, наконец-то… Здравствуйте, молодые люди.
Я буркнул «здрасте». Ивка сказал ясным своим голосом:
— Здравствуйте. У Арунаса закружилась голова, и мы решили проводить его.
— Весьма благодарен… А ты, значит, опять? Вот свалишься где-нибудь… Заходите, будьте любезны.
— Да нет, нам домой пора, — быстро сказал я.
— Ну, на минутку. Расскажите хотя бы в двух словах, как и что. Сделайте одолжение, голубчики… — Он как-то неуловимо потерял строгость, будто под его мешковатым пиджаком ослабли натянутые жилы.
— Идем, а? — шепотом сказал Арунас. Мы с Ивкой переглянулись и вошли.
Вошли в разноголосое тиканье. Часы были повсюду: на стенах, на столе, в застекленном шкафу и на подоконнике. Всякие. Круглые, квадратные, маленькие, большие, с бронзовыми фигурками, с тяжелыми гирями и маятниками, в резных старинных шкафчиках на узорчатых подставках. Я завертел головой.
— Деда Гена, это… Саша, а это Ивка. Полное имя Иван, только Ваней его никогда не зовут… — Арунас, видать, вспомнил про обязанности хозяина.