Далекие огни, стр. 2

Перешагнув через спящего, он прошел дальше по коридору и очутился на пороге единственной комнатушки, которая также, как и все вокруг, тонула в сером полумраке.

В комнате было трое. Мужчина и женщина, оба в стельку пьяные, сидели прямо на полу (из мебели в комнате было только две табуретки и старенькая раскладушка) и пили водку. Ни закуски, ни посуды, ни даже стаканов здесь не было и в помине: водку пили из горла, передавая бутылку из рук в руки. Пили молча, сосредоточенно, словно совершая какое-то таинство.

Третий тип, ободранный старик в каком-то тряпье, в беспамятстве валялся на полу в луже собственной блевотины и мочи.

Из тех двоих на вошедшего никто глаз не поднял — настолько оба были увлечены поглощением спиртного. Но вот, наконец, бутылка опустела.

Женщина громко икнула и загоготала. Мужик, мотнув головой и выругавшись, облапил ее и стал шарить у нее по юбкой. Она хихикнула и принялась игриво его отпихивать — правда, не слишком активно, а скорее так, для приличия.

— Клавка, дура, не ерепенься… — пыхтел он, потея.

И тут она увидела Петра. Мутный взгляд ее медленно сфокусировался на незнакомце.

— А тебе, парень, чего? — заплетающимся языком прогнусавила она. — Ко мне, что ли? Что-то я тебя здесь раньше не видела.

Мужчина оторвался от своей подруги и уставился на Петра.

— В очередь, сукин сын, в очередь! — прорычал он. — Много вас здесь шляется!

— Водку принес? — спросила Клавдия, обращаясь к Петру.

— А вот мы сейчас проверим! — Мужчина, шатаясь, двинулся на него…

Глава вторая

Он вылетел из подъезда так, словно за ним гналась свора бешеных псов.

Сюда он больше не вернется, это он знал наверняка.

И эта женщина — его жена?! Спившаяся потаскуха, пьянь подзаборная — допилась до того, что даже собственного мужа не признала! Правда, в комнатушке было темно, да и три года — срок немалый. За три года столько воды может утечь, что и собственное имя немудрено забыть.

Свое имя он помнил… вернее, «вспомнил». Как, впрочем, и имя жены. А вот саму ее он видел впервые — здесь он готов был дать голову на отсечение. Совершенно чужая женщина, не вызывавшая ни единого проблеска в памяти. Клавдия… Пустой звук, полный вакуум, абсолютная амнезия.

Впрочем, все к лучшему. Забыть навсегда, вычеркнуть из памяти, забыть дорогу к «родному очагу». Тем более, что ему все равно нечего терять. Эта грязная баба — не его жена. Не может быть его женой. По крайней мере, отныне таковою он ее не считал.

Сюда он больше не вернется. Никогда. И хватит об этом.

Он остановился.

Ночь уже опустилась на город. Темень стояла такая, что хоть глаз коли. Места были совершенно незнакомыми, как, впрочем, и весь этот смрадный городишка, который вызывал у него лишь тоску и чувство полнейшей безысходности.

Куда же теперь? Он огляделся. Впереди, за чертой города, смутно вырисовывалась громада черного леса. Зато слева, в конце кривой улочки, копошилась какая-то жизнь. Доносились людские голоса, тусклый свет нескольких освещенных окон кабака (это был именно кабак, в этом он не сомневался: он уже успел подметить, что местом концентрации жизни в этой глухомани служили, как правило, питейные заведения самого низкого пошиба), — итак, тусклый свет нескольких освещенных окон кабака вырывал из ночного мрака облезлую стену дома напротив да два-три уродливых безлистых деревца… Именно туда он и направил свои стопы.

Напиться и забыться… Что ему еще оставалось делать в этой безвыходной ситуации? Выхода, действительно, он не видел. Пустой вакуум позади, мрак безысходности и неизвестности впереди. Внезапно он почувствовал себя выброшенным из этого мира, по странной прихоти кого-то очень могущественного (Бога?) оказавшимся на обочине жизни.

Он всмотрелся в свои ладони. На что способны эти руки? Кем он был раньше? Где работал? Что умеет делать? Кто он, черт побери?!

Кто я?

Вопросы, вопросы… одни только вопросы, и ни одного ответа.

Напиться. Вот что ему сейчас нужнее всего.

Не доходя метров тридцати до заведения, он чуть было не споткнулся обо что-то, лежащее поперек дороги в грязной, мутной луже. Он наклонился. Это был человек.

«Пьян в стельку», — решил было он.

Тот лежал лицом вниз, корпус его чуть ли не наполовину утопал в воде. Он перевернул его на спину и понял: человек мертв. Видать, напившись до потери пульса, бедолага свалился в лужу и, не смогши подняться, захлебнулся.

Он выпрямился, перешагнул через труп и зашагал дальше. Ни ужаса от только что увиденного, ни каких-либо иных чувств он не испытывал. Им овладело всепоглощающее состояние какого-то жуткого, сомнамбулического отупения. Ему было все равно.

Находясь во власти этого состояния, он проник в слабо освещенное помещение забегаловки, прошел прямо к стойке, заказал стакан водки, тарелку кислой капусты и две вареные сосиски с куском черного хлеба, потом прошел к ближайшему столику, молча выпил, закусил, поднялся и зашагал к выходу. И лишь вновь оказавшись около стойки, за которой властвовала большая рыхлая дама с кислым, как и ее капуста, выражением лица, он словно бы очнулся.

— Там труп лежит, — он ткнул пальцем в сторону двери.

— А? Чево? — барменша уперла в него равнодушно-кислый взгляд маленьких коровьих глазок.

— Мертвый, говорю, лежит. Там, в луже.

— Ну и чево?

Он пожал плечами и двинулся к выходу.

— Николай! — рявкнула хозяйка, зовя кого-то невидимого. — Пойди, глянь-ка на улицу, кто там в луже отмокает… Эй, парень, а ты погоди, — окликнула она готового покинуть заведение незнакомца. — Покажешь этого своего мертвяка.

Он на мгновение остановился, снова пожал плечами и толкнул дверь.

— Сами найдете, — буркнул он.

— Эй, эй! Погоди! — неслось ему вдогонку. — Может, ты сам его и пристукнул… Николай, да где же ты, мать твою!.. Задержи этого…

Но он уже растворился в промозглом сумраке наступившей ночи.

Выпитая водка пошла на пользу: живительное тепло разлилось по жилам, щемящая тоска немного отступила, дав место призрачной надежде. Надежде на что? Он не знал. Подобно черной дыре, неизвестность стояла перед ним и затягивала в свое нутро. И все же он почувствовал себя легче. Наверное, и в черных дырах живут люди — лишь бы в такую вот черную дыру не превратилась его собственная душа.

Откуда-то донесся шум проходящего поезда.

Он вышел к железнодорожной насыпи и прямо по полотну зашагал в сторону мерцающих вдали огней станции.

Станция была безлюдна и пустынна, нигде не было ни единой живой души, и лишь со стороны буфета несся заунывный плач старенькой гармошки.

Спать. Сейчас он хотел только спать. Выспаться бы как следует, а там, на свежую голову, глядишь, и выход из этой дурацкой ситуации забрезжит. Потому как безвыходных ситуаций не бывает, это он знал с детства.

Детство… детства своего он не помнил. Ни отца с матерью, ни самого себя в те далекие-далекие годы…

Побродив по пустым закоулкам станционного здания, он набрел, наконец, на помещение, которое служило, по-видимому, чем-то вроде зала ожидания. Как и везде, здесь не было ни души. Никто никуда не уезжал, никто никого не встречал — время как бы обтекало стороной это забытое Богом место. Именно в этом мрачном зале он и решил скоротать остаток ночи.

Растянувшись на одном из жестких обшарпанных диванов, он задремал.

Проснулся он оттого, что кто-то бесцеремонно тряс его за плечо. Он вскочил, еще ничего не понимая и не помня, где он и кто он, — и лишь потом открыл глаза.

Перед ним стоял милиционер с погонами сержанта.

— Кто такой? — строго спросил тот.

Он вынул паспорт и протянул блюстителю порядка. Тот небрежно перелистал его и вернул хозяину.

— Что, лучшего места не нашел? Почему домой не идешь?

После небольшой паузы последовал неуверенный ответ:

— Да… некуда мне идти…

— Что, с женой поцапался?