Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов), стр. 52

От Смоленска Московская дорога тянется несколько верст вдоль правого берега Днепра, затем идет на восток через Лубино, Бредихино и перед Соловьевом вновь переходит через Днепр, к Дорогобужу. По ней уже сутки отступала 2-я армия, приближавшаяся к Соловьевой переправе. Для охраны Московской дороги Багратион оставил в четырех верстах от Смоленска сильный арьергард под командой племянника Суворова князя Горчакова. Ему было дано приказание отходить за 2-й армией.

Между тем вся 1-я армия еще занимала позиции на пореченской дороге, верстах в трех к северу от Смоленска. Барклай не пошел тотчас по прямому пути, ведущему на Москву, так как Наполеон мог артиллерийским огнем с левого берега нанести войскам сильный урон. Однако, когда после полудня замечено было движение французов вверх по Днепру, положение сделалось опасным: теперь, наведя переправу, Наполеон мог легко прервать сообщение обеих русских армий.

1-й армии непременно надлежало выйти на Московскую дорогу, но боковой марш трудно было предпринять днем, на виду у неприятеля. Барклай вознамерился выждать ночи и, простояв 6 августа под Смоленском, приказал с наступлением вечера перейти с пореченской дороги на столбовую Московскую проселками, которые проходили севернее и выходили к ней у лубинского перекрестка. Движение осуществлялось двумя колоннами – генерал-лейтенантов Тучкова и Дохтурова; в голове армии назначено идти особому отряду под начальством генерал-майора Тучкова 3-го.

Тучков выступил в 8 вечера и шел всю ночь перед колонной своего брата лесами и болотами. Только через сутки он прибыл на лубинский перекресток, имея целью дальнейшее движение по Московской дороге. Однако Горчаков при первом же известии о приближении 1-й армии двинулся к Соловьевой переправе, оставив лишь три казачьих полка. Таким образом, несогласованность в действиях двух армий привела к тому, что 1-я при своем фланговом движении лишилась бокового прикрытия.

Барклай, убежденный, что вся армия выдвигается к Соловьевой переправе, в полночь с ужасом обнаружил, что второй корпус все еще у Смоленска, и обратился к Ермолову:

– Мы в большой опасности! Поезжайте вперед, ускорьте марш войск, а я пока здесь останусь…

Достигнув лубинского перекрестка и увидев, какая опасность грозит 1-й армии, Ермолов помчался далее, к Соловьевой переправе, и возвращал назад все встречаемые им войска. В это время Тучков 3-й взял в плен двух вестфальцев из корпуса Жюно и препроводил их к Ермолову, которому они объявили, что у них шестнадцать полков одной кавалерии.

Ермолов нашел отряд Тучкова 3-го только в двух верстах от соединения дорог. Он приказал пехоте продвинуться несколько вперед. Вскоре прибыла неприятельская артиллерия, и огонь с обеих сторон усилился чрезвычайно. На позиции появился Барклай, который, увидев, что приняты все необходимые меры, дозволил Ермолову руководить боем.

В продолжение всего сражения Алексей Петрович подкреплял центр свежими войсками, подходившими из Бредихина. По обе стороны дороги кипел бой. Ермолов дважды возглавлял штыковую атаку, отбрасывая от перекрестка французов. Наконец в седьмом часу пополудни совершил боковое движение корпус Багговута. Цель, ради которой велось сражение, была достигнута.

Сражение при Лубино явилось крупным успехом русских войск. У французов, по их словам, выбыло из строя более шести тысяч человек; погиб и участник всех наполеоновских походов командир дивизии граф Цезарь Гюден. Потери русских были, очевидно, не меньше. Важно то, что неприятель не сумел захватить участок соединения дорог и отрезать часть 1-й армии.

За особенное участие в этом бою Ермолов по представлению Барклая-де-Толли был произведен позднее в генерал-лейтенанты.

7

Разбранившись с военным, министром, атаман Платов решился уехать из армии.

Когда он явился в главный штаб, Ермолов с полковником Кикиным разрабатывали диспозицию для отхода армии по Московской дороге. Алексей Петрович не мог нарадоваться способностям, неутомимой деятельности, строгим правилам чести нового дежурного генерала. «Прощай, Ставраков, плачевный комендант главной квартиры! – говаривал он теперь про себя. – Ты уже не будешь мучить мозг мой непрерывной работой, а я получу минуты отдохновения и вновь выну из походной сумы Горация и Тацита…»

– Обманут! Всеми обманут! – закричал Платов с порога, выкатывая маленькие, глубоко сидящие подо лбом глазки и напуская строгость на морщинистое загорелое лицо с сивыми бровями. – Что за коловратство ты с военным министром надо мною производишь?

– Ты, Матвей Иванович, – загремел Ермолов в ответ, подымаясь из-за стола, – сам виноват! Дерешься храбро, но уже не раз замечаем в самовольстве. Постой, да ты никак выпил?

– Горчичная… моя любимая… – сразу понизил голос атаман, усаживаясь на лавку.

Несмотря на большую разницу в возрасте (он был старше Ермолова на четверть века) и в звании (еще в 1809 году его произвели в генералы от кавалерии с награждением Георгием 2-го класса), Платов побаивался Ермолова. Когда Барклай приказал своему начальнику главного штаба сформировать легкий отряд, тот назначил командиром Ивана Георгиевича Шевича, с подчинением ему казаков генерала Краснова. Рассерженный Платов написал Ермолову официальную бумагу, в которой спрашивал, давно ли старшего отдают под команду младшего, как, например, Краснова относительно Шевича, и притом в чужие войска. Алексей Петрович ответил официальной же бумагой: «О старшинстве Краснова я знаю не более Вашего, потому что в Вашей канцелярии не доставлен еще формулярный список этого генерала, недавно к Вам переведенного из Черноморского войска. Я вместе с тем вынужден заключить из слов Ваших, что Вы почитаете себя лишь союзником русского государя, но никак не подданным его». Правитель дел атамана предлагал обжаловать эти обидные слова, но Платов сказал ему: «Оставь Ермолова в покое! Ты его не знаешь. Он в состоянии сделать с нами то, что лишь приведет наших казаков в сокрушение, а меня в размышление…»

– С горя, с горя выпил, – уже совсем миролюбиво проговорил казачий атаман. – Глаза бы мои не глядели на всех этих немцев и их главного покровителя.

– Ты думаешь, мне легче?! – отрезал Ермолов. – Да дай тебе одного Вольцогена – ты волком завоешь. Тупой аккуратист. Он не Вольцоген, а вольгецоген 2…

Платов оживился:

– Ты бы прислал мне этого скверного немца-педанта! Я бы тотчас отправил его в авангардную цепь, откуда бы он, конечно, не выбрался живым! Не вылезаю из огня. Позавчера у селения Рыбки мои донцы шесть раз на сильную кавалерию в атаку ходили!

– А теперь ты атакуешь главный штаб, чтобы покинуть армию? – впился в лицо атамана Ермолов своими серыми проницательными глазами.

– Что делать! – забормотал тот. – Ведь ты же обещал исходатайствовать мне через Барклая графский титул. А где твои обещанки?..

В самом деле, Багратион с Ермоловым сдерживали порывы горячего, выходящего из повиновения атамана надеждой на скорое получение графского достоинства. Платов часто осведомлялся у Алексея Петровича, не привезен ли в числе бумаг указ о возведении его в этот сан. Начальнику главного штаба 1-й армии долго удавалось обманывать Платова, но теперь атаман потерял терпение, видя в этом козни военного министра.

– Да зачем тебе графский титул? – сказал Ермолов, улыбаясь тому, что, и шестидесятилетний, казак по натуре своей был чистое дитя.

– А Федька? – снова наливаясь хмельным гневом, воскликнул Платов. – Мы с ним вместе волам хвосты крутили. Он – «его сиятельство», а я – никто?! А ведь даже войсковым атаманом не был…

Казачий генерал Федор Денисов во всю службу Платова оставался у него бельмом на глазу и главным соперником.

– Так ведь уже год, как помер Федор Петрович! – укоризненно возразил Ермолов. – Вот, право, чудак! Я клянусь, что никогда бы не принял искусственного сего титула. Если бы меня когда-нибудь подумали обезобразить графским достоинством, это был бы указ о моей отставке!