Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов), стр. 38
«Это какой-то бред! Что за штаб? Откуда Западная армия? И почему 1812 года, когда на дворе 1809 й?» – пронеслось в голове у генерала. Но рука будто сама выводила слова, которые произносил незнакомец:
– «… Командиром Отдельного Грузинскою, потом Кавказского корпуса и управляющим по гражданской части на Кавказе и в Астраханской губернии в 1816 году…»
Старик диктовал не переставая – Ермолов едва поспевал за ним. Время словно остановилось, чувство реальности исчезло. Наконец незнакомец произнес последнее: год, месяц и число кончины.
– Теперь все, – сказал он. – Сейчас мы с тобою расстанемся. Но обещай мне, что будешь молчать о сегодняшней нашей встрече ровно пятьдесят лет.
– Обещаю, – тихо молвил Алексей Петрович.
И снова будто ветерок прошелестел по комнате и поколебал огонь в свечах. Уходящим, едва различимым голосом старец повторил:
– Так помни – пятьдесят лет…
Ермолов, ошеломленный, некоторое время сидел за столом. Потом, очнувшись, рывком поднялся и отворил дверь в проходную комнату. Ксенофонт-Федул уже умащивался на диванчике, но вскочил и в изумлении воззрился на генерала.
– Ты видел старика? Который прошел ко мне? – спросил Алексей Петрович.
– Батюшка мой, да никакого старика тут не было! Вона и дверь-то входная заперта. Вот те крест!..
Ермолов вернулся к себе и перечитал записанное. Потом сложил листки в конверт, написал: «Вскрыть не ранее 1859 года», – осенил себя крестным знамением и погасил свечи. Посреди ночи он вдруг очнулся и сел на постели.
«Постой! – сказал он себе. – Постой! Да знаешь ли ты, кто к тебе являлся? Ведь это же был твой двойник! Ты сам, только через пятьдесят лет! Я узнал себя…»
Лишь под утро он забылся тревожным сном. Но назавтра его ожидали допросы, дознания. Противные душе сыскные дела…
4
Часть лета 1809 года Ермолов провел в роскошном имении князя Иосифа Любомирского.
Князь целые дни полевал с огромной свитой егерей и сворой борзых, оставив гостя с его адъютантом Павлом Граббе на попечение своей жены, пани Констанции.
Веселая, легкая в общении, независимая, вздорная и ветреная, княгиня радовалась возможности развлечь гостей, а заодно и себя. Почти каждый день в замке Любомирских гремела музыка, вспыхивали фейерверки, подымались золотые и серебряные кубки в честь Ермолова. Княгиня Констанция не решила еще только одного: кому отдать предпочтение – 32-летнему красавцу генералу или его юному адъютанту…
Утром она приглашала их часто вместе завтракать.
Алексей Петрович в сером мундирном сюртуке и его адъютант сидели в зале, ожидая появления, хозяйки. Зала была изукрашена живописными изображениями в фантастическом смешении цветов, узоров, животных, вымышленных предметов. На стенах – украшения из разного рода оружия: турецких ятаганов, круглых кожаных и бронзовых щитов, луков и колчанов со стрелами, сабель дамасской стали, кольчуг, панцирей, шишаков, – а также охотничьи трофеи хозяина. Здесь вепри, выставив клыки, взирали маленькими злыми глазками, скалили морды медведи, печально глядели олени, осененные могучими рогами.
– Не по себе мне тут, Павлуша, – ворчал Ермолов, устраиваясь за низким столиком, уставленным фарфоровой и серебряной посудой с закусками и темными пузатыми бутылками из княжеского погреба. – Кто не знатен и не богат, тому некстати бояриться. А мы с тобой живем в чужой роскоши. Что же табалу бить – надо за дело приниматься!..
– И все же, Алексей Петрович, занятно, – возразил тоненький, изящный Граббе. – Ведь когда еще приведется пожить эдак-то! Но погодите, ее сиятельство…
В залу быстро вошла пани Констанция в очень узком, с поясом под мышками, батистовом платье, окургузенном так, что была видна вся нога. Вместо башмаков у нее были сандалии на босу ногу, где на пальцах, по моде, надеты бриллиантовые кольца, а на голени – золотые обручи. Она быстро заговорила с Ермоловым по-французски, пока он неуклюже целовал ей руку:
– Я видела вашего слугу, генерал! Ах, какое лицо! От смеха у меня соскочили обе сандалии. Уступите мне этого малого. Я обожаю глупцов. Моя прислуга слишком умна для меня и хитрее меня во сто крат, а это так утомительно…
– Увы, пани Констанция, – отвечал Алексей Петрович, – ваша замечательная проницательность на сей раз вам изменила. Мой Ксенофонт умнее и хитрее всей вашей челяди и даже шляхты в придачу. Я выполню вашу просьбу лишь тогда, когда вы докажете обратное.
– Ах, все это вздор, не хотите – не надо! – рассмеялась княгиня, садясь за столик. – Однако что мы возьмем к кофе, господа? Меды, ликеры или, может быть, венгерское?
– Я бы предпочел грушевого взвару, – сказал Алексей Петрович.
– С вами невозможно, генерал! – наморщила княгиня свой хорошенький выпуклый лобик. – Но тогда хоть разрешите мне чокнуться с вашим адъютантом. Пан Граббе, венгерского!
Залившись от скромности вишневым румянцем, подпоручик вопросительно поглядел на Алексея Петровича и протянул княгине Констанций тяжелый хрустальный кубок.
– Да, кстати! – щебетала хозяйка. – Завтра к нам приезжает моя кузина Надин. Сирота, нрава кроткого и тихого, она сущий ангел…
После завтрака, выходя из залы, Ермолов кивнул седеющей головой, указывая на чучела зверей и животных своему адъютанту:
– Однако, Павлуша, самые знатные и развесистые украшения здесь не представлены. Они увенчивают по праву голову супруга…
Красивой аллеей генерал с адъютантом углубились в парк. Издалека доносились веселые возгласы: на лужайке княгиня лопаткой с натянутой сеткой отбивала мячики. Ермолову подумалось: «Да, эта женщина уласкает всякого…» Было жарко, и в поисках тенистого места Алексей Петрович и Граббе набрели на прелестную беседку у пруда. Над зеркалом воды с тихим треском летали коромысла-стрекозы. Размягченные жарой, генерал и его адъютант задумались – каждый о своем. Граббе был покорен красотой княгини Констанции; Ермолов же размышлял о солдатской своей судьбе. Конечно, в тридцать два года уже наскучило одиночество, и он мечтал о женитьбе. Но жизнь еще не давала к этому повода…
Незаметно, как это бывает в душный летний день, появились тучи, зарокотал гром, и все вокруг стало избела-черно от дождя. Теплые струи с однообразным шумом застучали по аллее.
– Павлуша! Давай-ка, брат, выкупаемся на дожде, – предложил Алексей Петрович.
Раздевшись, генерал и его адъютант двумя Аполлонами выскочили под ливень, на мягкий песок аллеи. Предусмотрительный Ермолов, покружив вокруг беседки, вновь спрятался в ней, блаженно отдуваясь и шлепая себя по груди и по плечам. А Граббе, увлеченный молодостью и наслаждением, был уже далеко. Внезапно юный офицер остановился как вкопанный: прямо на него по боковой дорожке выбежала княгиня Констанция. Увидев перед собой нагого красавца, она с притворным криком повернула назад, а бедный Павел Граббе застыл мраморной статуей, наподобие тех, что украшали луг перед замком. Наконец, опомнившись, он бросился к беседке под громкий хохот Ермолова, сливавшийся с ревом дождя…
Алексею Петровичу стоило немалых трудов уговорить своего адъютанта явиться на другой день к обеду, устроенному в честь приехавшей кузины Констанции.
– Да что ты, право, смущаешься, телепень! Ведь все это одно женское притворство да хитрости! – внушал он Граббе.
– Не могу, Алексей Петрович! Стыдно! Я навеки осрамлен! – твердил поручик.
– Если сам не можешь, тогда тебе я приказываю! – решил дело Ермолов и повел упиравшегося молодого человека за собой.
Надин была хрупкой сероглазой блондинкой с нежной, жемчужного отлива кожей и бледным личиком. Прелестная девушка, в которой смешалась русская и польская кровь, она скромно сидела возле Ермолова и отвечала на вопросы звонким и чистым голосом.
«Словно бубенчик серебряный… – Ермолов украдкой поглядел на нее, чувствуя кружение в голове. – До чего хороша! Неужто это мой жребий, моя судьба?..»
Вечером во время фейерверка они гуляли с Надин по парку, глядели, как водометы перед замком выбрасывали искрящиеся, подсвеченные струи. Бродя по аллее, Ермолов невзначай завернул с девушкой к беседке. Там слышались приглушенный женский смех и ответное робкое бормотание. Алексею Петровичу показалось, что он узнал голос своего адъютанта. Проводив Надин, он понял, что не заснет этой ночью, и пошел по дорожке куда глаза глядят.