Дар Змеи, стр. 47
Мальчик послушно кивал, но когда дошло до дела, он сначала не захотел меня ударить.
— Он ведь ничего мне не сделал, — кротко сказал он.
— Он — враг Князя, Арил! По-твоему, он не заслужил наказания?
Арил завертелся.
— Заслужил… — пробормотал он.
— Почему же ты не хочешь его покарать? Ты что, не желаешь служить Князю?
— Да… но…
— Но что, Арил?
Мальчик немного помолчал. В конце концов он так тихо проговорил, что я почти не мог расслышать его слов.
— Матушка говорит… матушка говорит, что бить нельзя.
Какой-то миг Наставник постоял молча. А потом низко склонился над мальчиком.
— Мы уже говорили об этом раньше, Арил. Матери у тебя больше нет! Та женщина, что была твоей матерью, — кто она?
— Враг Князя! — прошептал Арил.
— И что она заслужила?
— Смерть!
— Хорошо! Тогда бей!
Арил ударил. Кончик кнута, щелкнув, ужалил спину и оставил на ней жгучий след. Я, стиснув зубы, ждал следующего удара.
Но его не последовало. Мальчик, стоя рядом, плакал так, словно это его хлестнули кнутом.
Он отшвырнул кнут и стал жалобно твердить:
— Я не хочу! Я не хочу!
И сколько Наставник его ни уговаривал, он не смог заставить его поднять кнут с земли.
В конце концов Наставник взял мальчика за руку и увел его. А капитан стражей, указав на одного из своих людей, сказал:
— Придется тебе, Бранд! Два удара. Спасибо!
Бранд, дюжий великан, поднял кнут и без единого слова, лишь примерившись, взмахнул им так, что он щелкнул. В его сноровке ощущался давний опыт, заставивший меня похолодеть. Мне хотелось позвать мальчугана, заставить его вернуться и ударить меня еще дважды. Я вдруг отчетливо понял, почему Антон из людей Эрлана в первый день подстрекал строптивого мальчика, которому предстояло наказать его, пока парень не нанес ему все три удара. Я хотел бы, чтоб Арил был здесь и сделал то же самое.
Бранд хлестнул меня, и удар кнутом пронзил все мое тело. Голова откинулась назад так круто, что я вогнал подбородок в столб. Будто полоска огня заструилась вниз по моей спине.
Второй удар, и на это раз я не смог удержаться от крика. Я заревел как бык, на спине которого выжигают клеймо. Что-то прорезало две глубоких борозды на спине и плеснуло в них кипящего масла. Так я чувствовал. Жгло словно огнем. Вся спина горела, и что-то теплое стекало по ней… Должно быть, кровь.
Когда меня развязали, я попытался выпрямиться, но меня не держали ноги, и я кончил тем, что встал на колени. Я не понимал, как мог Герик накануне отвернуться от столба и уйти, словно три удара кнутом были все равно что укус пчелы. Я не понимал, как он и все остальные удерживались от громкого крика, когда на спину обрушивался кнут. Неужто они сделаны из камня? Или их кожа превратилась от побоев в шкуру? Вот они и не чувствуют ударов, как другие люди?
Нико взял меня за руку, Маша за другую. Маша? Неужто Маша помогал мне?
— А теперь пошли, парень! — сказал он. — Ты должен постараться, мы тебя нести не можем.
Так или иначе, в подвал я пришел сам, хотя каждый шаг причинял боль израненной спине. Я слышал, как Маша негромко говорил с одним из стражем, пока я сам опустился на колени, а потом лег на живот. Святая Магда! Неужто что-то может причинять такую боль? Три жалких удара! Или, вернее, два, ведь удар Арила растворился в боли от тех двух, что нанес мне Бранд. Я слышал, будто были люди, которых приговаривали в наказание и к десяти, и к двадцати ударам. Как они это выносили? Никогда больше не стану хлестать ни коня, ни мула! Никогда! С каким бы норовом они ни были!
— Эй! — произнес внезапно Маша. — Ты у меня в долгу, друг!
Страж в ответ что-то пробормотал и исчез. Но факел оставил, а вскоре явился с ведром воды и маленьким кувшином.
И хочешь — верь, хочешь — нет, но тот, кто промыл раны на моей спине и смазал их бараньим жиром, был Маша. И Маша же заставил меня пить и есть, хотя я был не в силах. Этого я не понимал. Я считал, что он меня ненавидит. Но, может быть, он думал лишь о завтрашнем трудовом дне. Я весь похолодел при мысли об этом. Я не могу подняться. Я не смогу завтра влезть на стену и таскать камни. Даже если дело пойдет о жизни.
Карле явился с замызганным, рваным старым плащом, которым сам накрывался, когда спал.
— Ложись на него, — сказал он. — Ведь неудобно всю ночь лежать на животе!
— Спасибо! — пробормотал я, сбитый с толку и ошеломленный тем, что вдруг оказался окружен человеческим теплом. Ведь я кричал в точности так, как обещал себе не делать. Я оказался именно Гладким Хребтом, жалким и ничтожным.
— Этот Бранд — свинья! — угрюмо произнес Карле. — Он не должен был так отделывать тебе спину. Меня не удивит, если он поставил на Эрлана.
— Поставил? О чем ты?
— Они бились об заклад… Ты этого не знал? Они бились об заклад: кто из нас справится первым со своим отрезком стены. А если ты не сможешь завтра работать, мы вряд ли победим. Вот скотина!
От бараньего жира кожа горела немного меньше. Голова моя гудела, а тело всей тяжестью давило на каменный пол. В конце концов я забылся и несколько часов то метался в беспокойном сне, то просыпался. Один раз я очнулся оттого, что Виртус, склонившись надо мной, неуклюже потрепал меня по волосам.
— Это потому, что он любит нас, — сказал старик.
— Что такое? — пробормотал я, не в силах даже стряхнуть его руку со своей головы.
— Он карает нас, чтоб мы учились. Потому как любит нас.
Нико резко сел.
— Замолчи, Виртус! — прошипел он. — Оставь его в покое!
Виртус отдернул руку.
— Князь велик! — взволнованно пробормотал он. — Князь велик!
— Он не в своем уме, — прошептал Нико, — совсем обезумел.
Я ничего не ответил.
К утру у меня уже не было сил лежать на животе. Я с трудом встал на колени. Факел выгорел, но слабый проблеск дневного света уже пробивался сквозь решетчатую дверь.
Маша проснулся оттого, что я зашевелился.
— Как дела, парень? — спросил он.
Я не знал, что ответить.
Я не очень-то доверял его заботам.
— Ничего! — в конце концов сказал я.
Некоторое время он молча глядел на меня.
— Как, ты говорил, тебя зовут? — неожиданно спросил он.
Зачем ему это теперь? Я недоверчиво смотрел на него. Но его безбородая с лысым лбом рожа была невыразительна, как яйцо.
— Давин! — назвался я.
— Давин? Гм-м! Хорошо! Это мы запомним! — Он вдруг ухмыльнулся. — Да ведь Гладким Хребтом тебя уже не назовешь! Так, что ли?
Ключ к Вратам Мудрости
На следующее утро я вместе со всеми поднялся на стену, но работать не мог. Любое движение отдавалось болью в спине, и прошло совсем немного времени, когда у меня так закружилась голова, что оставалось только сесть самому или упасть несколько мгновений спустя. Нико нагружал и таскал сани, надрываясь как лошадь, но работа все равно шла слишком медленно. В тот вечер люди Эрлана обогнали нас больше чем на два альна, и Карле пришлось принять три удара. На другой день это никак не сказалось на его работе, а меня замучила совесть, что я-то хожу шатаясь, будто хворый теленок, и не могу тянуть свою долю груза.
— Прости меня, — пробормотал я Нико, когда в третий раз был вынужден опустить жердь, за которую тянули сани, и сесть на землю. — Я ничего не могу с собой поделать.
— Конечно! Тебе не надо бы работать вообще!
— Карле-то работает!
— Да! Но все-таки тут есть разница. Карле достались три отметины, и они наверняка причиняют жгучую боль. У тебя два кровавых шрама, которые кровоточат всякий раз, когда ты наклоняешься!
В тот вечер люди Эрлана снова обошли нас на добрую половину альна. И на этот раз Маша встал под кнут.
— Почему? — хрипло спросил Нико. — Почему не меня?
— Потому что мне это нипочем, Гладкий Хребет! — ответил Маша.
Он же видел, как тяжко надрывался Нико, когда один тянул повозку, и в его оскорблениях было куда меньше злости, чем обычно.