Дар Змеи, стр. 37

— Хорошо! — сказал он. — Я, пожалуй, все улажу с Заведением.

Я опустилась на стул, словно ноги не держали меня. Неужто подействовало? Неужто мне удалось растревожить его дурную совесть? Быть может, в самом деле во мне самой по-прежнему оставалось немного сил Пробуждающей Совесть, хоть я этого не ощущала.

Он подошел к ларцу, стоявшему возле кровати, взял оттуда перо и бумагу и стал писать. А потом дернул за шнур колокольчика у столбика кровати. Вскоре в дверях появился Адриан.

— Вы звали, Мессир?

— Ты умеешь читать?

— Да, Мессир!

— Хорошо! Исполни то, что я написал. Вот деньги для Заведения и монета тебе.

Он дал Адриану маленький серый кожаный кошель и серебряную монету. Адриан поклонился.

— Спасибо, Мессир. Премного благодарен. Я исполню все в точности, как вы, Мессир, велите.

Он повернулся, чтоб уйти, но я его остановила.

— Погоди. Я хочу видеть эту бумагу.

Адриан вопросительно глянул на Сецуана, который слабо кивнул в ответ. Адриан протянул мне послание. Там была обозначена прилагаемая сумма: всего двадцать пять марок серебра, выкуп за освобождение Мелуссины Тонерре, ее дочери Мелли и ее приемной дочери Розы из Заведения. А еще было написано: «Их освобождение должно состояться через десять дней, считая от нынешнего дня, на восьмой день осеннего месяца» ^[13].

Я сердито повернулась к Сецуану.

— Нет! Сейчас! Завтра!

Он покачал головой.

— Ни в коем случае. Это самая лучшая сделка, которую ты можешь заключить. Или принимай это условие, или считай, что сделка не состоялась.

Я не спускала глаз с письма, желая разорвать его в клочья. Десять дней. Десять дней покажутся вечностью матушке, Мелли и Розе!

— Ну? — спросил он. — Ты заключаешь эту сделку со мной или нет?

Слезы закипели в уголках моих глаз, но другого выбора не было. Я вернула бумагу Адриану.

— Это означает «да»? — спросил Сецуан.

Я кивнула.

— Да, — прошептала я, хотя от этого слова у меня появился горький привкус во рту.

— Ладно! — произнес он и взмахом руки выдворил Адриана за дверь. Он сел на кровать и потянулся, будто довольный кот. — Теперь ей придется узнать, что значит сидеть, глядя на закрытые ворота!

«Так вот что, — подумала я. — Это его месть за Скайарк».

Он рывком скинул сапоги и, вытянув ноги, откинулся на подушки.

— Погаси лампу, прежде чем лечь, — сказал он и закрыл глаза.

Вскоре показалось, будто он заснул. Стоя на полу, я мерзла в одном лифе от платья. А он и не беспокоился, что я сбегу. Он даже не занер дверь. Но куда мне бежать? Я заключила сделку с дьяволом, и теперь хозяин мне — он.

Звуки флейты

Мы покинули Сагислок пешком.

— Почему мы не плывем на лодке?

Сецуан покачал головой.

— В море плавают чудовища, — сказал он, и я хорошенько не поняла, хочет он, чтоб я ему поверила, или нет.

— Это было бы куда быстрее, — настаивала я.

Он остановился и поглядел на меня с худо скрытым раздражением.

— Ты что, собираешься противоречить мне всю дорогу до Сагис-Крепости? В таком случае путь наш, мадмуазель, станет весьма долгим.

«Все равно он наверняка будет таким», — подумала я. Даже о лошадях он не позаботился. Только маленький серый ослик нес нашу поклажу. Да, еще он приобрел блузу и платье для меня, так что я больше не походила на девчонку из Заведения. Почему он хотя бы не купил мула, чтобы нам ехать верхом. Денег у него, пожалуй, хватило бы.

Он тянет время, решила я. Он хотел бы, чтобы наш поход затянулся, тогда бы он «узнал меня» получше. Но ему не удастся сделать из меня чернокнижницу! Даже если поход в Сагис-Крепость отнимет оставшуюся часть года. Я пнула ногой камень, так что он слетел с дороги. Ослик прядал ушами и фыркал. Сецуан послал мне еще один раздраженный взгляд, но не вымолвил ни слова.

Дорога поначалу шла берегом моря. Внизу в зарослях тростника бродили фигуры в сером и резали тростник, как Нико и Давин в самые первые дни. «Если б в море и вправду водились чудовища, этих работников они уже сожрали бы, — подумала я. — Быть может, я попривыкну к тому, что половина слов Сецуана — вранье». Только вот поди отличи вранье от правды…

Мы молча прошли большую часть времени до полудня. У меня болела голова, ныло плечо, и я думала то о маме, то о Нико с Давином. Солнце пекло, дорожная пыль ела глаза, а когда налетел морской бриз, он принес с собой множество мелких дурацких насекомых, которые кусали и жалили или же роились так густо, что, вдыхая, можно было втянуть их в нос. Время от времени мимо, громыхая, проезжали повозки, запряженные волами или лошадьми. Однако дураков вроде нас, которые странствовали бы пешком в такую жару, мы встречали нечасто.

Вскоре после полудня мы пришли в небольшой городок, немногим больше обычного селения, но все же там был постоялый двор. А у меня так пересохло горло и голова была такая тяжелая, что я радовалась передышке, даже если она задерживала нас.

Не знаю, почему Сецуан вел себя так. На проселочной дороге люди проезжали мимо, не удостаивая нас взглядом. Но когда мы забрели на пыльную маленькую торговую площадь перед постоялым двором, он за два-три шага от него стал на голову выше и куда важнее с виду. Когда же он властным голосом позвал конюха, тот прибежал, чтобы заняться осликом, прибежал так, словно его ждал экипаж, украшенный перьями, обитый серебром и с гербом на дверце. Когда служители на постоялом дворе «Золотой Лебедь» стояли навытяжку перед Сецуаном и заискивали так, словно он был самим князем, я думала, это потому, что они знали: у него есть деньги, хотя он не всегда выглядел богачом. Но откуда было знать здешнему конюху задолго до того, как Сецуан сунул руку в кошель, есть ли у него там деньги? У тех, кто приходит пешком с вьючным осликом, редко бывает золото в избытке.

Это продолжалось, когда мы вошли в харчевню. Почтительно кланяясь, появился хозяин и извинился, что его «etablissement» ^[14]может предложить только одно легкое блюдо на обед — простую тушеную телятину. Но если у Мессира есть время, для него охотно заколют пару голубей или молодого петушка.

— Нет, благодарю! — отказался Сецуан. — Телятина — это замечательно! И распорядитесь подать кувшин вина и кувшин воды.

На столе появилась тушеная телятина, и я поела, хотя головная боль не позволяла разыграться аппетиту. Я всласть напилась, и это помогло. А может, дело в воде с вином?

— Не знаешь, насколько хороша здешняя вода, — сказал Сецуан. — И нет ничего противней детей, которых тошнит.

Я подумала, что тошнота у взрослых не лучше! Но я послушно пила, хотя вино придавало воде кисло-сладкий бродильный вкус.

— Вкусно? — осторожно спросил хозяин; он по-прежнему держался так, словно изнемогал от желания заколоть для нас петушка.

— Великолепно! — похвалил Сецуан. — Мой добрый хозяин, я и вправду думаю, будто это лучшая тушеная телятина, какую я едал на своем веку. Вы можете гордиться своим постоялым двором и своей кухней.

Румянец восторга разлился по лицу хозяина от заросшего редкой бороденкой подбородка до его лысых висков.

— Вы, Мессир, чрезмерно любезны! — сказал он, отвесив глубокий поклон. — Не соблаговолите ли принять на десерт небольшой миндальный пирог?

Да, Сецуан знал, как надо обходиться с людьми, но самое примечательное случилось, когда мы собрались уходить. Сецуан протянул хозяину простую монету. Я была твердо уверена в том, что она медная, а одним медным скиллингом не расплатишься за две тарелки телятины, воду, вино, корм для ослика и так далее. Однако же хозяин вел себя так, словно получил золотой. Его лицо просияло, он кланялся, расшаркивался и желал господам приятного путешествия. Конюху вообще ничего не досталось кроме нескольких хвалебных слов, но и он тоже улыбался, и кланялся, и желал нам всего хорошего.

Когда постоялый двор остался позади, я набралась храбрости.

— А этот медный скиллинг…